— Иначе что? Быть может, хочешь сказать, что тебе нечего скрывать? Послушай: Абира, девушка, которую ты тут застал, сделала все по собственной воле. Меня такой поворот событий не удивляет, хоть он и может показаться невозможным. Она уже давно заводила со мной странные речи, но я не обращал на них внимания. Очевидно, Абира искала здесь подтверждения своим догадкам, именно здесь. И если то, что она начертила на снегу, верно, я должен признать ее правоту.
— Что ты такое говоришь? Какие еще догадки?
Голос Софоса звучал как-то надтреснуто, словно в душе его что-то дрогнуло. Ксен повторил все то, что я рассказывала ему о странных событиях, многочисленных совпадениях; и даже в том плачевном положении, в каком я находилась, слова летописца наполняли меня гордостью.
Потом он добавил:
— По больше всего меня смущает рисунок на полу: на нем явно изображена река, и Абире удалось написать ее названия. Это и есть то доказательство, что она искала: ты отлично знал, что река, вдоль течения которой мы идем, не Фазис, как подумалось мне, а Аракс, если верить буквам, начертанным ею, и он впадает не в Понт Евксинский, а куда-то еще. Никому доподлинно не известно куда, но точно не в Понт Евксинский…
— Ты сошел с ума, — перебил Софос. — Ты бредишь.
— Правда? Тогда почему ты не хочешь показать мне карту, скопированную Абирой так точно именно потому, что она только что видела подлинник? Ее рисунок доказывает: ты, хотя и сознавал, что река, по которой мы идем, не Фазис, — поддерживал меня в заблуждении всей силой своего авторитета. Но почему, Софос? Да потому что эта армия должна исчезнуть, не оставив следа, вот почему! Тебе даже не потребовалось подставляться лично, достаточно было свалить ответственность на меня: «Ксенофонт прав, нужно только следовать по течению этой реки, и мы придем к морю!» Может, ты не так говорил? Бедняжка, застигнутая тобой здесь, рывшаяся в твоих вещах, все поняла — именно потому, что не является одной из нас, она не воин, привыкший прежде всего подчиняться и не спрашивать о мотивах приказа.
Наша армия должна была победить или погибнуть, так как если она выживет в случае провала — это станет доказательством предательства, доказательством того, что Спарта участвовала в попытке убийства своего главного союзника, того, кто помог ей выиграть в войне с Афинами, — Великого царя!
Отдала бы что угодно за возможность увидеть выражение лица Софоса и горячо обнять Ксена за его поступок. Несмотря на плащ, я дрожала от холода, но ни за что на свете не собиралась покидать свое укрытие.
Снова зазвучал голос Ксена:
— Вот почему воинов нанимали тайно, в отдалении, маленькими группами: не для того чтобы сохранить повесть о походе в тайне от Великого царя — ведь невозможно спрятать армию из ста десяти тысяч человек, — а чтобы скрыть причастность правительства Спарты к мятежному выступлению. Что обещал вам Кир? Что обещала царица-мать?
Снова молчание. Более красноречивое, чем тысячи слов. Потом раздался голос Софоса, холоднее ветра, бившего мне в лицо и проникавшего в самое сердце:
— Ты ставишь меня в очень трудное положение, Ксенофонт; полагаю, тебе это известно. Допустим на минутку твою правоту: и каких действий ты от меня ожидаешь?
Ксен ответил спокойно, словно его не касалось то, о чем он говорит:
— Полагаю, ты теперь должен убить и меня, и девушку… Последнее просто бессмысленно: кто станет ее слушать, зачем ей подвергаться ужасной каре, смерти? Она уже и так достаточно напугана и не представляет для тебя угрозы.
— Ошибаешься. Представляет. Впрочем, как и Мелисса: ведь твоя подруга откровенничала с ней. Не исключаю, что и Клеанор тоже: ведь от Мелиссы зависит важная составляющая его физического здоровья и душевного равновесия…
Я без труда вообразила себе насмешливое выражение лица главнокомандующего. Софос никогда не пренебрегал остротами, даже в самом тяжелом положении.
Снова последовала долгая пауза. Сквозь ткань палатки я видела, что хозяин сел и предложил место гостю. Вероятно, хотел что-то сказать, и для этого ему нужно было устроиться поудобнее, но первым заговорил Ксен:
— Я безоружен, ты можешь убить меня прямо сейчас: не стану сопротивляться… — У меня возникло ощущение, словно несколько ледяных мечей вонзаются в мое тело. — Но пощади девушку. Оставь ее в первой же деревне, что встретится на вашем пути. Она никогда не найдет обратной дороги, и даже если найдет — все равно окончит дни в своей глухой деревне, в забвении. Прошу тебя, во имя нашей дружбы, ради всего того, что мы вместе прошли и выстрадали. Я потребую этого от нее, и она подчинится. Прикажу ей больше ни с кем об этом не говорить.
Ксен любил меня. И этого мне было достаточно для того, чтобы безропотно вынести любой удар судьбы.
Я увидела, как тень Софоса склонила голову; показалось, будто слышу вздох. Затем он произнес:
— Ты задавался вопросом, какую судьбу я уготовил самому себе, в случае если удастся выполнить задачу, которую ты мне приписываешь?
— Умереть вместе с ними, — ответил Ксен, — в этом я не сомневаюсь. Никогда не думал, что ты захочешь пережить своих воинов.
— В каком-то смысле это меня утешает.
Голос Ксена задрожал от негодования, от волнения и боли:
— Но это не спасает тебя от бесчестья. Как ты можешь вести их на смерть? Как тебе удается выносить такое?
— Воин знает, что смерть является частью того образа жизни, какой он избрал.
— Но не такая, Софос, не такая смерть, когда людей ведут, словно баранов, на бойню. Воин заслуживает смерти на поле боя, и ты, спартанец, должен знать это лучше, чем кто-либо другой.
— Я, спартанец, знаю, что нужно подчиняться приказам города, любой ценой. Знаю, что можно пожертвовать нашими жизнями ради выживания и процветания народа. Как ты думаешь, что сделал Леонид в Фермопильском ущелье? Выполнил приказ!
— Но большая часть воинов не спартанцы, ты не можешь решать за всех. Они сами должны выбирать свою судьбу.
— A-а… демократия…
— Разве ты не видишь? Вылези из своей берлоги, Софос, посмотри на них!
Ксен вышел на порог, его голос теперь звучал очень отчетливо. Софос последовал за ним. Белое полотно снега было усыпано алыми кострами словно звездами.
— Посмотри на них: они всегда подчинялись тебе, сражались как львы в сотнях битв, теряли товарищей, увязали в снегу, падали в овраги, разбивались о скалы, засыпали ледяным сном смерти, пока несли караул, оберегая покой остальных. Их ранили, калечили, но они не останавливались, не теряли присутствия духа. Подобно мулам поднимались в гору, неся на себе доспехи, щиты, пожитки, раненых и больных товарищей — не возмущаясь, не жалуясь. Когда была возможность, хоронили погибших, не проронив ни единой слезы, потрясая копьями и выкрикивая имена друзей. А знаешь почему? Потому что верили в тебя, не сомневались в том, что ты выведешь их отсюда. Они знали, что в конце этого бесконечного похода их ожидает спасение, — до сих пор так думают!
Делай со мной что хочешь, можешь обвинить меня во всем — по сути, ты будешь прав, — пусть я останусь один на один со своей судьбой, приму полагающееся мне наказание, но отведи их назад, Софос, отведи парией домой.
Последовала долгая, нескончаемая пауза. И в наступившей тишине, тягостной, гробовой, я услышала далекое ворчание грома, увидела внезапные вспышки молний на горизонте. Боги, где-то шел дождь, а я смотрела на безмолвный танец снежных хлопьев, и молнии смотрели вместе со мной. Где-то наступала весна!
Я заплакала, свернувшись клубочком под брюхом коня, заплакала от чувства, столь сильного, что оно растопило лед в моем сердце. Потом вдруг голос Софоса нарушил тишину:
— Ты прав, летописец, мы не можем так с ними поступить. Вернемся. Отведем их домой. А потом пусть боги сделают так, как посчитают нужным.
26
Снег шел всю ночь, весь следующий день и всю следующую ночь.
Как будто боги хотели сообщить нам, что решение возвращаться принято слишком поздно. Что судьба наша уже определена и мы не можем изменить ход событий.
Ксену и другим охотникам удалось поймать множество диких зверей при помощи разного рода ловушек и капканов, поэтому еды у нас теперь было в изобилии; однако, когда снегопад кончился и бледное солнце стало пробиваться сквозь туман, мы не обнаружили ни тропинки, ни собственных следов, и река тоже пропала из виду. Она текла под слоем льда, который в свою очередь скрывался под густым покровом снега, доходившим нам до пояса, и каждый шаг стоил огромного труда.
Мы все равно решили выступать — так велико было желание развернуться и двинуться на запад, — но наши военачальники, которым поручили изучить новый маршрут по звездам и по солнцу, сочли, что идти обратно той же дорогой слишком долго. Кроме того, пришлось бы снова пересекать земли воинственных племен, с которыми мы уже вступали в битву.
Предполагалось двигаться сначала на север и через несколько переходов повернуть на запад. Таким образом, по их мнению, мы доберемся до места, расположенного недалеко от моря. Командиры также надеялись использовать проводников, которые помогут нам отыскать дорогу. Расчет строился на том, что по пути встретятся народы, не знакомые с нами и менее враждебно настроенные.
Итак, мы выступили. Во главе колонны шла легкая пехота, за ней — тяжелая, потом — вьючные животные с поклажей и женщины, и, наконец, конный отряд — как всегда, под предводительством Ксена.
Мелисса на протяжении нескольких дней избегала меня, боясь, что я затаила на нее зло, но я через одну из девушек передала, что буду ждать ее во время вечерней остановки в середине лагеря. Она явилась ко мне, низко опустив голову, покрытую платком, в башмаках из овечьей кожи, подвязанных кожаными веревками. Что случилось с ее красивыми, изящными сандалиями? Где она потеряла свои мази, тени для глаз, краску для бровей, бальзам для волос? Когда красотка подняла на меня глаза, я увидела перед собой кончик носа и щеки, покрасневшие от мороза, спутанные волосы, потрескавшиеся губы, распухшие от холода руки. И все же красота осталась: в блеске глаз, в чувственной линии губ, даже в тембре и выражении голоса.