— Знаю, что это опасно, но нам следует разделиться на группы. И каждая группа подожжет все, что обнаружит вокруг себя: хижины, шалаши пастухов, сено, солому, отдельно стоящие дома, загоны, амбары, конюшни — все. Леса, заросли кустарника и жнивье не трогайте: я хочу, чтобы восприняли не как случайный пожар, а как безжалостную карательную операцию.
— Разумно, — одобрил Тимасий. — Они от страха под себя наделают. Им покажется, что мы собираемся предать огню и мечу всю страну.
— Именно. Пламя позволит нам быть в курсе того, где находятся наши отряды; мы должны сразу же покидать пожарища: осторожно, не дайте огню окружить себя, ведь ветер может поменяться в любой момент. А теперь вперед, за дело.
Вскоре люди разбились на группы по пятьдесят человек, взяли сосуды с горящими углями и, рассыпавшись по окрестностям, начали поджигать все, что горело. Вскоре пламя заполыхало повсюду, постепенно распространяясь все дальше, до тех пор пока не охватило все пространство, на сколько хватало взгляда. По распоряжению Ксена воины сделали так, что кольцо огня начало смыкаться вокруг холма, постепенно приближаясь к нему, чтобы у врагов создалось впечатление, будто к ним движется огромная армия с намерением прорвать оцепление.
На рассвете, когда стало видно холм, на нем никого не оказалось: ни осаждающих, ни осажденных. Только пепел, остатки костров и тела павших — с обеих сторон, — усеивавшие склон.
— Проклятие, что здесь произошло? — воскликнул Тимасий, объехав на коне окрестности. — Куда они все подевались?
Ксен тоже осматривал открывшееся перед ним пустое пространство, пытаясь понять, что все это значит, пока, наконец, не явился один из переводчиков и не сообщил о своем разговоре с пастухом:
— Он видел, как незадолго до рассвета, едва только огонь угас, воины спустились с холма и двинулись к берегу.
— Это они. — Ксен, подозвав к себе Тимасия, велел ему возглавить пехоту; сам же отправился вперед с конницей.
Вскоре он догнал аркадийцев и ахейцев, недавние соратники стали обниматься с радостными возгласами, словно только что пережили кошмар.
— Полагаю, вы поняли, что решение разделиться было безрассудством, за которое вы заплатили жизнями многих товарищей, — заметил Ксен. — Надеюсь, погибли как раз те, кому эта идея пришла в голову.
Ксантикл-ахеец первым шагнул вперед — грязный, на нем лица не было от усталости и напряжения:
— Ты прав, мы как будто ополоумели; не знаю, что на нас нашло…
Агасий-стимфалиец выбежал Ксену навстречу и обнял его:
— Вы спасли нас от верной смерти: долго мы не продержались бы на том холме.
— Но что произошло ночью?
— Увидев пламя пожаров, мы поняли, что это вы; враги тоже сообразили, в чем дело, и сняли оцепление; однако потом, не видя вас и побоявшись, что неприятель вернется, мы выступили, стараясь как можно дальше уйти от того места. И вот мы здесь.
— Хорошо, подавайте покончим с этим. Больше не будем разделяться. Дождемся Тимасия-дарданца с тяжелой пехотой, а потом двинемся к берегу. Местные больше нас не побеспокоят.
Мы разбили лагерь у Кальпы — это оказалось красивейшее место: полуостров, уходящий в море, с великолепной естественной бухтой, — и я с огромной радостью вновь обняла Мелиссу. Она по-прежнему была с Клеанором, и я осталась очень довольна этим обстоятельством. Также снова увидела Аристонима из Метидреи — одного из самых сильных воинов в армии; едва заметив меня, он воскликнул:
— Знаешь, девочка, на этот раз летописец действительно спас наши шкуры! Без него нас всех перебили бы!
Kсен был бы счастлив это услышать, но в тот момент он отправился исследовать окрестности: оглядывал тучные, плодородные земли, источник с чистейшей водой и перешеек, соединявший большой, почти круглый полуострове материком.
Я знала, о чем он думает: это идеальное место для колонии. Расположенная на полпути между Гераклеей и Византием, она вскоре достигла бы процветания. Когда солнце стало клониться к закату, Ксен собрал отряд воинов и небольшую конную группу, так как назавтра собирался вернуться и похоронить павших.
Я услышала, как Тимасий-дарданец спросил:
— А где главнокомандующий Хирисоф?
— Сейчас, вероятно, в Хрисополе, — ответил Ксен. Как я узнала впоследствии, Хрисополь — это город на азиатском берегу пролива, расположенный напротив Византия.
— В Хрисополе? Поверить не могу, — возразил Тимасий. — Это слишком далеко.
К ним подошел Клеанор:
— Один из наших разведчиков сказал, что он находится в здешних краях.
— Здесь? Где именно? — поинтересовался Ксен.
— Вон там, — ответил Клеанор, указывая куда-то на запад. — Примерно в тридцати стадиях отсюда.
— Почему он к нам не присоединится? — снова спросил Ксен.
— Не знаю, — произнес Клеанор и ушел. Этот вопрос его не интересовал, или он просто не хотел продолжать разговор.
Ксен велел снарядить себе коня и уехал в направлении, указанном Клеанором.
Я некоторое время стояла одна посреди лагеря, а потом вдруг мной овладела столь навязчивая мысль, что поняла: нужно действовать немедленно. Мне было необходимо знать, что происходит с главнокомандующим Софосом, где он и почему не дождался нас в бухте Кальпа. Я чувствовала, что моя судьба в определенном смысле слишком тесно связана с его судьбой, с ним, который спас мне жизнь, пытался погубить нас всех, а потом все же вывел к морю.
Войдя в палатку, надела одну из туник Ксена, завернулась в плащ до самых пят, скрыла лицо под шлемом, потом вскочила на одну из лошадей, привязанных к коновязи, и отправилась по дороге, уходящей на запад. Я не умела ездить верхом, но много раз наблюдала за Ксеном, лошадь мне попалась покладистая, и я довольно быстро добралась до лагеря Софоса. Остановив первого же воина, сказала ему:
— Я помощница Ксенофонта. Мне нужно срочно с ним поговорить.
— Он в палатке Хирисофа, — ответил тот. — Вон та, темная, в дальнем конце лагеря. — Воин произнес это со странным выражением во взгляде, словно на душе у него было тяжело от мрачных мыслей. Потом добавил: — Хирисоф очень плохо себя чувствует.
Я кивнула в знак понимания, привязала коня и двинулась к палатке. По дороге заметила небольшой военный корабль, рассчитанный на двадцать гребцов, стоявший на якоре, носом к берегу, с красным флагом и странным знаком на корме: две линии соединялись вверху, а внизу расходились. Он походил на одну из букв греческого алфавита.
У палатки стоял часовой, я подошла к нему и сказала тихонько:
— Я помощница Ксенофонта. Знаю, что он внутри. Подожду его тут: у меня для него послание.
Часовой кивнул, соглашаясь.
Я услышала два знакомых голоса: они звучали отчетливо, так как мы находились далеко от остального лагеря.
Ксен спрашивал:
— Но как это могло случиться?
Софос проговорил устало:
— Не знаю. Мне уже несколько дней нездоровилось, я принимал лекарство. Это не в первый раз. Оно всегда мне помогало. А сегодня утром я почувствовал себя плохо. Очень плохо.
Представила себе его залитое потом лицо, прилипшие ко лбу волосы, тяжело вздымавшуюся грудь.
— Чей корабль стоит на якоре?
— Клеандра. Это спартанский военачальник, правитель Византия.
— Ты встречался с ними? Чего они хотят?
— Да, встречался, вчера… Меня ждали… Задавали много вопросов… о битве, о нашем долгом походе.
— Чего они добивались? — не унимался Ксен, словно ответ его не удовлетворил.
— Тебе хорошо это известно, — произнес Софос; голос главнокомандующего звучал теперь еще слабее. — Они спросили, почему… почему мы здесь.
Последовала длительная пауза. Я слышала дыхание Софоса.
Потом он снова заговорил:
— Я ведь сказал тебе, что никогда больше не увижу Спарту. Никогда…
— Ты выиграл столько битв… эту тоже выиграешь. Армия нуждается в тебе.
— Ты возглавишь ее… Их хотят уничтожить… но ты отведешь парией домой, Ксенофонт… отведи их домой.
А потом настала тишина. Тишина смерти.
Я пошла прочь. Часовой спросил:
— Эй, а разве ты не собирался…
— Скоро вернусь, — ответила я и двинулась туда, где оставила коня. Вскочив на него, съехала в сторону от дороги, в прибрежные кусты.
Ксена я увидела лишь час спустя, когда солнце уже закатилось.
Сидела у палатки и готовила ужин на углях из сосновых дров. Летописец подошел ко мне и примостился рядом с огнем, словно ему было холодно.
— Хирисоф умер, — произнес он бесцветным голосом.
— Софос… умер? Погиб в сражении?
— Нет. Его отравили.
Я больше ничего не стала спрашивать. Мы слишком хорошо знали, что нам ничего не нужно друг другу объяснять.
Ксен стал молча есть, но вскоре отодвинул тарелку. Вдруг ветер донес с запада мелодию флейт — тех самых, что сопровождали нас во время похода долгие месяцы, в пустыне и в горах. На сей раз музыка была протяжной, скорбной, безнадежной. Ксен напряг слух и стал внимать ей, погруженный в свои мысли. Вскоре к флейтам присоединился хор голосов.
В нашем лагере постепенно стихли все звуки. Люди, один за другим, поворачивали головы туда, откуда раздавалась музыка, и вставали. Ксен посмотрел на меня, потом прокричал воинам:
— Хирисоф умер!
Потом он схватил копье и устремился к своему коню.
— Подожди! — воскликнула я. — Хочу с тобой.
Ксен уже сидел верхом; он протянул мне руку, помог забраться на коня, усадил позади себя и поскакал на запад.
По мере нашего приближения флейты звучали все отчетливее; вскоре мы увидели, как несколько воинов несут на плечах носилки с телом своего командира: Софоса облачили в доспехи, а рядом положили шлем с большим гребнем, знак его высокого ранга. На восточном краю лагеря возвели костер из сосновых стволов и ветвей, рядом стояли четыре воина с факелами в руках. Но когда один из военачальников подошел с приказом поджечь дерево, заиграли флейты, вдалеке послышался бой барабана, и в такт ему — звук шагов приближающейся армии.
Ксен повернулся в ту сторону и увидел длинную вереницу воинов с факелами, движущуюся к нам по берегу. Пламя отражалось в водной глади залива, его красноватый отблеск протянулся до самого киля стоявшего на якоре корабля.