– Покидал, – покачала головой Мари. – Так было сказано в радиограмме. – Но можно ли теперь доверять радиограммам? То сообщение, по крайней мере, показалось ей достоверным. Джулиан вылетел во Францию, но до аэродрома не добрался. – Я в этом уверена.
– Любишь его, да? – прямо спросила Лизетта. Мари опешила, не ожидав столь личного вопроса от женщины, с которой она была едва знакома. Она приготовилась все отрицать, но в лице Лизетты читались грусть и понимание. Мари подумала, что, наверно, та тоже кого-то потеряла. Только вот когда? До того, как занялась проституцией?
– Да. – Мари считала, что «любовь» – слишком громкое определение тому чувству, что она испытывала к человеку, которого знала совсем недолго. Но, услышав его, поняла, что оно верно.
– Куда бы он ни подался, о нем ни слуху, ни духу. Обстановка сейчас опасная как никогда, – тихо продолжала Лизетта. – Вчера в университете арестовали троих студентов. И владелец химчистки, изготовлявший для нас фальшивые документы, тоже куда-то делся. – Мари восхищалась Лизеттой. Та располагала обширнейшим кругом знакомств по всему городу и умела использовать свои связи, чтобы добывать информацию и помогать Сопротивлению. Но причастность Лизетты усугубляла дело. Немцы затягивали петлю и не сегодня-завтра могли вычислить, что Мари прячется в борделе. Это было лишь делом времени.
– Ладно, еда у тебя есть. Так что сиди теперь здесь и не высовывайся, – велела Лизетта. – Или у тебя еще что-то?
Мари медлила в нерешительности. Лизетта раньше нее поняла, что она задумала.
– Мне лучше уйти, – сказала Мари.
– Уйти? Но «Лисандр» прилетит только через день.
– Я больше не могу здесь оставаться. Вы все слишком рискуете из-за меня.
– Ну и куда ты пойдешь?
– Мне нужно вернуться на явочную квартиру.
– Глупая девчонка. Туда возвращаться опасно. Если попадешься, могут пострадать все, кто тебе помогал.
– У меня нет выбора. Там осталась моя рация. Я должна была уничтожить ее перед уходом, но, когда решила остаться, чтобы найти Джулиана, рацию трогать не стала – на тот случай, если Лондон что-то еще сообщит о нем. Ну а теперь, раз я улетаю насовсем, нужно ее разбить. – Она ждала, что Лизетта выдвинет новые возражения, но та молчала. – Спасибо вам за все.
Лизетта следом за ней поднялась из подвала.
– Удачи. И будь осторожна. Веспер мне не простит, если с тобой что-то случится.
Мари почти неделю просидела в темноте и теперь, ступив на улицу, зажмурилась от дневного света. Ее терзали сомнения. Может, все-таки стоило дождаться вечера? Но разгуливать по городу с наступлением комендантского часа было еще опаснее. А если не уйти сейчас, то потом, возможно, будет поздно.
Она пригладила волосы, надеясь, что из-за своего неряшливого вида не сильно выделяется из толпы. Но улицу заполняли студенты и художники, одетые кто во что горазд. Мари зашагала по бульвару, разглядывая кренящиеся дома Латинского квартала. На пути ей попался собор с распахнутыми настежь дверями. В нос ударил знакомый запах затхлой сырости, что источали древние камни. Мари замедлила шаг. Некогда они с Тесс каждое воскресенье исправно рука об руку посещали церковь Св. Томаса Мора в районе Суисс-Коттедж. Мари вошла в церковь и упала на колени, ощущая под собой холодный твердый камень. Молитва с легкостью слетала с ее уст, лилась, как вода. Она просила Господа за Джулиана и других агентов, которых, возможно, еще много осталось, просила за своих родных.
Мгновением позже Мари встала и направилась к выходу, жалея, что не успевает поставить свечу в одной из сумрачных часовенок. Но она и так позволила себе слишком много, потратив время на то, чтобы зайти в церковь. Однако молитва укрепила ее дух, и она уже более уверенным шагом продолжала путь.
В Рони-сюр-Сен Мари добралась часам к трем пополудни. После многолюдных улиц Парижа здешние, со скоплениями маленьких домиков, казались крошечными и тесными. Но по мере того, как она приближалась к дому, где находилась явочная квартира, ее охватывало ощущение тепла. За те недели, что она жила в этом городке, ее квартирка стала ей родным домом.
Однако предаваться сантиментам времени не было. Глядя на закрытые ставни кафе, Мари чувствовала, как в ней крепнут сомнения. Зря она сюда явилась. Она поспешила через улицу, кивнув маячившему в окне своего магазина владельцу книжной лавки. Ей показалось или он был напуган больше, чем обычно? У своего дома она замедлила шаг. В кафе на первом этаже посетителей почти не было: немцы, наведывавшиеся туда вечерами, еще отсыпались после ночной пьянки. Обычно распахнутые ставни на окнах квартиры домовладелицы сейчас были закрыты. Мари обошла дом и снова остановилась.
Дверь черного хода была приотворена.
Уходи, требовал внутренний голос. Но она стала рассматривать землю. На крыльце, которое мадам Тюру содержала в идеальной чистоте, темнели комочки бурой глины, в совокупности по форме напоминавшие жирный отпечаток рифленой подошвы мужского ботинка. След был свежий: видимо, кто-то входил в дом не более часа назад.
Мари оглянулась через плечо. Она понимала, что нужно уходить. Уилл был прав: возвращаться было опасно. Но оставлять рацию немцам нельзя. Мари стала подниматься по лестнице.
На верхней площадке она достала ключ, но тот выскользнул у нее из руки и с громким стуком упал на деревянный пол. Она торопливо подобрала его и дрожащими пальцами снова попыталась вставить в замочную скважину. Наконец дверь была отперта. Она скользнула в квартиру, опасаясь, что уже, возможно, слишком поздно.
На первый взгляд в комнате все было так, как она оставила неделю назад. Граммофон, в котором она спрятала рацию, выглядел обычно, как тостер или любой другой бытовой электроприбор. Мари смотрела на рацию, и ей внезапно в голову пришла идея: она пошлет в Лондон последнюю короткую радиограмму, уведомляя Элеонору, что Джулиан по-прежнему не объявился и что сама она возвращается. Мари понимала, что задерживаться в квартире нельзя. Но она должна была попытаться.
Мари вставила в рацию кристаллы, повернула ручку. Никакой реакции. Ее тело покрылось испариной. Рация не работала. Она проверила заднюю панель. Неужели кто-то лазил в приемопередатчик? В голове проносилось все, что она знала о починке рации. Но на ремонт попросту не оставалось времени. Ей пора было уходить. Взять с собой рацию она не могла: выйдя на улицу с чемоданчиком, она непременно привлекла бы к себе внимание. Нет, если нельзя послать последнюю радиограмму, значит, она уничтожит приемопередатчик. Мари взяла чугунок, которым едва не разбила рацию неделю назад, занесла его над головой…
Раздался тихий стук. Мари оцепенела. Это пришли за ней.
Она перевела взгляд от двери на окно. Ее квартира находилась на четвертом этаже; по дереву не спуститься, оно ее не выдержит. Бежать было некуда. Стук повторился.
– Да? – сумела произнести Мари, опуская чугунок.
– Мадемуазель? – послышался из-за двери высокий голос. Мари вздохнула свободнее, узнав Клода – семилетнего сына хозяйки. – Внизу для вас сообщение.
Сердце радостно екнуло. Неужели от Джулиана?
– Moment, s’il vous plait, – отозвалась она, ставя чугунок на пол. Она закрыла чемоданчик с рацией, взяла его и пошла к выходу. – Клод, скажи, пожалуйста, маме… – начала она, распахивая дверь.
В грудь ей уперлось дуло пистолета.
– Мари Ру, – сказал полицейский, державший ее на мушке, – вы арестованы.
Второй полицейский протиснулся мимо нее в дверь и принялся производить обыск.
Мари подняла одну руку, показывая, что сдается, а другой попыталась поставить чемоданчик с рацией за дверь. Но второй полицейский выпихнул его ногой.
– Полегче, – прикрикнул на него напарник. Он холодно улыбнулся. – Мне сказали, что вам это понадобится.
Глава 20Грейс
Вашингтон, 1946 г.
– Пойдем. – После встречи с Энни Марк повел ее из «Уилларда». На улице Грейс с наслаждением вдохнула свежий воздух, пытаясь очистить легкие от сигаретного дыма.
Марк двинулся к такси, но Грейс тронула его за руку.
– Постой, – задержала она его. – Может, немного пройдемся? – Эта привычка сформировалась у нее в Нью-Йорке: когда ей было грустно или хотелось подумать, она подолгу гуляла по городу – шла пешком квартал за кварталом.
– С удовольствием, – улыбнулся он. – Тебе случалось видеть памятники в ночное время? – Грейс покачала головой. – Сейчас увидишь. – Грейс хотела выразить протест: слишком далеко, да и поздно уже. Она вовсе не это имела в виду. Но вечер выдался чудесный, холодный воздух приятно бодрил, а издалека манил обелиск в честь Вашингтона.
– Я, когда учился на юрфаке, частенько любовался памятниками по ночам, – добавил Марк, ведя Грейс мимо темных правительственных зданий. – Но потом светомаскировка, комендантский час… в общем, давно не было такой возможности. – Они шли в южном направлении по 15-й улице вдоль Эллипса. – Ну как, Энни рассказала что-нибудь дельное?
– В общем-то, да. Она подтвердила нашу догадку, которая возникла у нас при изучении архивных документов: в УСО Элеонора возглавляла отдел по подготовке женщин-агентов. Но это еще не все. – Грейс остановилась и повернулась к Марку. – Она сказала, что девушек кто-то предал.
– Предал? Но каким образом?
– Этого она не знает.
– Верится с трудом, – промолвил Марк.
– Может, и так, но мне показалось, что у нее на этот счет нет сомнений. А еще она сказала, что Элеонора приходила к ее сестре и долго ее расспрашивала, потому как она подозревала то же самое. А ты, значит, не веришь?
– Не знаю, – пожал плечами Марк. – Теории заговора все любят. Тем, кто потерял любимых, как Энни свою сестру или даже Элеонора, легче поверить в теорию заговора, чем принять правду.
– Девушки исчезли во время войны, – задумчиво произнесла Грейс, пытаясь представить последовательность событий. – И Элеонора, завербовавшая их, стала искать ответы.
Как и они, она наверняка выяснила, что девушки погибли в ходе спецоперации «Ночь и туман». Но, видимо, она узнала что-то еще – такое, что навело ее на мысль о предательстве. Это что-то и есть недостающий фрагмент пазла.