– И для этого приехала в Нью-Йорк? – с сомнением в голосе произнес Марк. Они обошли временные правительственные здания, воздвигнутые в период войны в западной части Молла, чтобы вместить приток новых служащих. Марк взял ее под локоть, помогая переступить через разбитый бордюр тротуара. – Маловероятно, что она могла найти в Нью-Йорке то, что искала.
– Почему же? Мы ведь, например, кое-что выяснили в Вашингтоне. Хотя, на первый взгляд, тоже абсурд. При чем тут Вашингтон? – Сейчас такое время, что все вещи не там, где они должны быть. – И потом, возможно, до Нью-Йорка она еще где-то побывала.
Они подошли к краю парка. Марк протянул Грейс руку, она взяла ее, тыльной стороной ладони случайно коснувшись колючей шерсти его пальто. Они повернули направо, к мемориалу Линкольну.
– Ты не хочешь оставить это дело, да? – спросил Марк.
– Не могу, – покачала головой Грейс. В какой-то момент праздное любопытство переросло в глубокую заинтересованность. Будто это касалось ее лично.
– Что конкретно ты хочешь выяснить? Девушки погибли. Этого тебе недостаточно?
– Да в том-то и дело. Элеонора тоже выяснила, что они погибли, но на том она не успокоилась. А продолжала свое расследование. Она хотела не просто установить, что с ними случилось. Ее интересовало, почему это случилось.
– Разве это важно?
– Марк, те девушки не вернулись домой, к своим родным, – сказала Грейс, повышая голос. Она отняла у него свою руку. – Разумеется, важно, еще как. Возможно, эта не такая простая история: погибли, и всё. Возможно, в ней скрыто нечто более значимое и даже героическое. Если родным хотя бы одной из этих девушек мы сможем сообщить, что их дочь жила и погибла не напрасно, это уже большое дело.
– Ты хотела бы, чтобы так было с Томом, да? – спросил Марк. – Чтобы кто-то мог сказать тебе, что он погиб не напрасно. – Слова Марка резанули ее, как нож.
Расстроенная, Грейс повернулась и пошла от него, поднимаясь по ступенькам мемориала Линкольну. Добравшись до верхней площадки, она остановилась у огромной статуи президента, который словно нес караул, охраняя столицу и свой народ. После подъема легкие горели.
Мгновением позже Марк нагнал ее. Грейс развернулась, обозревая панораму раскинувшегося внизу Молла, длинную полосу Зеркального пруда, простирающуюся до обелиска в честь Вашингтона; в южной стороне виднелся менее грандиозный мемориал Джефферсону. Ни он, ни она не заговаривали. Марк придвинулся к Грейс и, задевая своим пальто, легонько обнял ее за плечи. Грейс поежилась, но не отшатнулась. Марк ей нравился, призналась она себе, нравился больше, чем она того хотела бы, нравился больше, чем должен бы, если учесть, что тесно общаться они начали совсем недавно. От Марка веяло спокойствием, что отражалось и на ней: она чувствовала себя уверенней. Но сейчас в ее жизни не было места для серьезных отношений.
– Сам я во время войны был еще студентом, – наконец произнес Марк, теплым дыханием обдавая ее волосы. – А вот два моих брата погибли в Нормандии.
– О, Марк. – Грейс высвободилась из его объятий и повернулась к нему лицом. – Я очень тебе сочувствую.
– Так что я представляю немного, как тебе больно, – добавил он.
– Наверно, – согласилась она. Но самом деле каждый человек одинок в своем горе и переносит его по-своему. К пониманию этого Грейс пришла нелегким путем. Вскоре после приезда в Нью-Йорк она попыталась примкнуть к группе солдатских вдов. Надеялась, что обретет с ними некую общность и это поможет ей проломить броню, в которое оделось ее сердце. Однако среди тех скорбных женщин, которые якобы знали, что она пережила, Грейс чувствовала себя еще более одинокой.
Но сейчас ей не хотелось, чтобы разговор вертелся вокруг нее.
– Я очень устала, – наконец промолвила она.
– Долгий был день, – согласился Марк. – И поздно уже. Пойдем.
Через полчаса такси, которое они поймали у парка, высадило их перед домом Марка в Джорджтауне. Марк первым делом затопил камин и так же, как в ресторане тем вечером, когда они случайно встретились, угостил ее бренди.
– Подожди здесь. – Он вышел из комнаты, оставив ее наедине со своими мыслями.
Сидя в большом кожаном кресле, Грейс отпила из бокала большой глоток. Бренди приятно обожгло горло.
Спустя несколько минут Марк вернулся с двумя тарелками. На каждой лежало по сэндвичу с ветчиной и сыром.
– Выглядят аппетитно, – заметила Грейс, внезапно осознав, что она жутко голодна.
– Бутерброды как бутерброды, – сказал он, передавая ей салфетку. – Но я, поскольку живу один, научился обходиться тем, что есть в холодильнике.
– И так было всегда? Ты всегда один жил? – полюбопытствовала Грейс, задав слишком личный вопрос.
– Практически, – пожал плечами Марк. – В студенчестве у меня были девушки, но ни к одной из них я не привязался так, как Том – к тебе. – Грейс была одновременно польщена и опечалена. – По окончании юрфака я сразу поступил на службу в ведомство по военным преступлениям, а потом переехал сюда. Жизнь постоянно бросает меня туда-сюда, надолго мне нигде не удается осесть, и я не нашел такой девушки, которая согласилась бы мотаться со мной… во всяком случае, пока. В общем, вся моя жизнь – это работа. – Он улыбнулся. – По крайней мере, так было до последнего времени, – прямо заявил Марк.
Его признание застало ее врасплох. Она отвела глаза. Грейс, конечно, чувствовала, что Марк к ней неравнодушен. Их объединяло нечто более глубокое, чем однажды проведенная вместе ночь и воспоминания о Томе. Но ее останавливало именно то, что Тому оба они были не чужие люди.
«Почему теперь?» – недоумевала Грейс. Добропорядочная вдова обязана выждать хотя бы год, прежде чем завязывать отношения с другим мужчиной. Впрочем, Том наверняка хотел бы, чтобы она продолжала жить и была счастлива. Во всяком случае, она так думала. Он умер таким молодым и так внезапно, что у них просто не было возможности обсудить подобную ситуацию. К тому же Том очень ценил Марка. Нет, от соблазна ее удерживала не память о Томе. Просто в Нью-Йорке она выстроила свой маленький мирок – крепость, где она была сама себе хозяйка. И она не была готова кого-то впускать за ее стены.
– Ну а ты? Чем ты занималась во время войны? – спросил Марк.
Грейс вздохнула свободнее, промокая рот салфеткой.
– Работала почтовым цензором близ Вестпорта, где живут мои родители. Просто чтоб без дела не сидеть, пока Том воевал. Мы планировали по его возвращении переехать в Бостон, купить там дом. – Те мечты остались в прошлом, словно папиросная бумага, которую скомкали, выбросили, и больше про нее не вспоминали. Грейс прокашлялась.
– А теперь ты живешь в Нью-Йорке.
– Да. – Она даже представить не могла, что в этом городе ей будет так комфортно.
– И родители тебя отпустили?
– Они не знают, что я там, – ответила Грейс. – Думают, что я живу у подруги, у Марши, в Хэмптонсе. Пытаюсь справиться с горем. – Ведь добропорядочная вдова должна горевать, а Грейс всегда была добропорядочной женщиной.
– То есть ты сбежала?
– Да. – В сущности, она не совершила ничего неблаговидного. Она – взрослый человек, у нее нет ни детей, ни мужа. Просто собрала вещи и уехала. – И не хочу возвращаться.
– Так плохо было дома?
– Да нет. – В том-то и дело. Дома ее никто никогда не тиранил. – Просто неподходящая для меня обстановка. Я ведь к Тому ушла прямо из родительского дома, даже не думая о том, чего я хочу от жизни. – А когда Том погиб, виновато осознала Грейс, она сочла, что должна начать жизнь с чистого листа.
Внезапно она почувствовала, что у нее не осталось душевных сил.
– Устала я. Пойду спать, – сказала Грейс, направляясь в комнату для гостей, которую раньше показал ей Марк.
Затворив дверь, она прямо в одежде легла на незнакомую кровать, застеленную прохладным накрахмаленным бельем. На потолке плясали отблески фар кативших мимо машин. Она услышала журчание и плеск воды: видимо, Марк умывался. Скрипнула его кровать: значит, он лег.
Грейс закрыла глаза, пытаясь отдохнуть. В воображении она видела Элеонору и погибших девушек. Казалось, они взывают к ней, хотят что-то сообщить. Их предали, сказала Энни. Кто-то выдал девушек немцам. Наверно, кто-то из агентов, заброшенных на оккупированную территорию. Однако не все из схваченных девушек входили в группу Веспера или являлись частью соседних агентурных сетей, действовавших близ Парижа. Они были разбросаны по всей Франции. Сведения обо всех агентах мог иметь человек, занимавший в УСО высокое положение – или руководивший ими.
Грейс резко села в постели. Затем соскочила с кровати и выбежала из комнаты, словно движимая некой сторонней силой. Мгновением позже она уже стояла перед спальней Марка. Постучала. Повернись и уйди, в панике думала она. Поздно! Марк уже открыл дверь и стоял перед ней в наполовину расстегнутой рубашке.
– Что-то не так? Тебе что-то нужно?
– Элеонора, – с ходу начала Грейс. – Мы полагали, что она ищет ответы на вопросы, возникшие у нее в связи с гибелью девушек. А что, если вся правда была уже ей известна? – Грейс сделала глубокий вдох. – Что, если она знала, как все произошло, потому что это она их предала?
Марк помолчал, обдумывая ее мысль.
– Войдешь? – Грейс кивнула.
В спальне Марка царил беспорядок. На глаза отовсюду лезла одежда – валялась на диване, вываливалась из шкафа. Марк освободил для Грейс единственное кресло, переставив с него свой портфель на оттоманку.
– Так, по-твоему, это Элеонора предала девушек? – спросила он, когда она села.
– Не знаю. Но если это она, значит, Элеонора не искала правду, а пыталась ее скрыть.
– А что, годится как рабочая версия. Энни сказала, что прошлое Элеоноры покрыто мраком и друзей у нее не было. Она родом из Восточной Европы. Не исключено, что она работала на немцев.
У Грейс голова шла кругом. Она не хотела верить в эту версию, но отмести ее тоже не могла.
– Просто в голове не укладывается, – произнесла она. – А вдруг Элеонора с самого начала была предателем, специально внедрилась в УСО? Использовала девушек как фигуры на шахматной доске, чтобы помочь немцам получить ценные сведения. Вместо того чтобы опекать агентов, она послала их на смерть. – Грейс помолчала, пытаясь из разрозненных фактов составить целостную картину. – Но ведь Энни сказала, что после войны Элеонора навещала ее сестру, о чем-то расспрашивала. Если она сама предала девушек, зачем ей это было нужно?