е знала, как реагировать на его замечание: рассердиться или чувствовать себя польщенной? – И всегда производи досмотр автомобиля. Это ясно?
– Да, сэр.
Майор затопал ногами, стряхивая с сапог снег. Шинели на нем не было, хотя температура была минусовая – градусов десять мороза.
– Я сам разберусь. – Охранник удалился в будку, а майор обратился к Элеоноре: – Так кто же вы такая?
По его пронизывающему взгляду она поняла, что лгать ему бесполезно.
– Элеонора Тригг.
Она протянула ему документы, и он стал их изучать.
– Документы просрочены, но все необходимые печати на месте. Я – Мик Уиллис, сотрудник следственной группы из Отдела по расследованию военных преступлений. Стогокопатель. – Элеонора склонила набок голову, даже не думая притворяться, будто ей это о чем-то говорит. – Охотник за нацистами. Нас прозвали так, потому что мы способны найти иголку в стоге сена. Я выслеживаю нацистских сволочей – точнее, выслеживал. А теперь из военной прокуратуры меня прикомандировали сюда, чтобы подготовить их к судебному процессу. – На его лице с грубоватыми чертами темнела отросшая за день седоватая щетина. – Так что вам здесь нужно?
– Я – британка, сотрудник Управления спецопераций. Занималась вербовкой агентов и после заброски курировала их из Лондона.
– По-моему, УСО закрывают, – строгим безапелляционным тоном заметил он.
– Да, но мой бывший начальник, полковник Уинслоу, направил меня проверить кое-какую информацию. – Элеонора вытащила из сумки фотографии. – Разузнать про женщин-агентов. Они пропали без вести, об их местонахождении ничего не известно, – объяснила она. – Во Франции мне сказали, что некоторые из них, возможно, были отправлены сюда. – Об истинной причине своего визита она умолчала.
Уиллис бросил окурок на землю и раздавил его каблуком.
– Здесь узников рейха не осталось. Их всех отправили в лагеря для перемещенных лиц. Да вы и сами это знаете. – Он смерил ее ровным взглядом. – Чего вы на самом деле хотите?
Элеонора поняла, что Мика Уиллиса не проведешь.
– Здесь находится Ганс Криглер. Мне нужно увидеться с ним и расспросить про этих девушек.
– Исключено. К нему никого не пускают. Приказ самого главного прокурора Чарли Денсона.
Элеонора расстроилась. Ей постоянно отказывали, десятки раз – сначала британцы, потом – французы. Но американцы, преисполненные добрых намерений, были настроены более позитивно, и она рассчитывала, что они пойдут ей навстречу.
– Послушайте, вам придется уехать. Правда, сейчас уже поздно. Я могу предоставить вам на ночь кров и питание. Но утром вы покинете лагерь. Это ясно?
Элеонора хотела возразить. Уезжать она не планировала. Сначала поговорит с Криглером. Обязательно. Но по сурово сжатым губам Мика Элеонора видела, что он не уступит. А за ночь, пожалуй, она что-нибудь придумает.
– Благодарю, вы очень любезны.
Она полагала, что они пойдут пешком, но Уиллис обошел автомобиль и остановился у дверцы со стороны водителя.
– Вы позволите? – Элеонора кивнула, перебираясь в пассажирское кресло. – До наших казарм отсюда добрых полмили, – объяснил Мик, ведя машину по периметру лагеря. – Мы расположились в одной из бывших казарм СС.
Пока они ехали, Элеонора смотрела по сторонам, поражаясь размерам лагеря. Он оказался гораздо больше, чем ей представлялось.
Мик затормозил перед длинным деревянным одноэтажным строением. Элеонора с облегчением отметила, что оно находится за колючей проволокой, которой был обнесен лагерь.
– Следуйте за мной. – Американец завел ее в здание, в котором размещался офис. На железном столе испускала тусклый свет единственная лампа на шарнирной ножке. Опрокинутая консервная банка была забита окурками и пеплом. Одну стену занимала фотогалерея преступников – нацистов, находившихся в розыске. – Пойду распоряжусь по поводу ночлега для вас. Ждите здесь – и ничего не трогайте.
Элеонора, как неприкаянная, стояла посреди кабинета. Ей безумно хотелось порыться в бумагах и папках, что лежали на столе, но она не осмеливалась.
Через несколько минут Мик вернулся.
– Койку вам устроят. Нужно поесть, пока столовая не закрылась. – Не сказав больше ни слова, он направился из кабинета. Элеонора решила, что должна последовать за ним. Они пришли в столовую с длинными столами, которая напомнила ей обеденный зал в Арисейг-Хаусе. Элеоноре даже почудилось, будто она слышит смех своих девочек.
Только здесь обслуживание было организовано, как в кафетерии. Мик вручил Элеонора поднос и повел ее вдоль прилавка, где ей, не спрашивая, бесцеремонно сунули тарелку с мясом и картошкой.
– Здесь мы еще живем по-божески, – сказал Мик, когда они нашли два свободных местечка за одним из столов. – Райский уголок в сравнении с окопами близ Бастони, в которых мы торчали всю зиму. Правда, кормежка все такая же отвратная. – Элеонора с болью в сердце подумала о голодных детях, которых она видела возле вокзала в Мюнхене. Они были до того истощены, что у всех кости проступали из-под восковой кожи. Но даже их положение не шло ни в какое сравнение со страданиями евреев-пленников Дахау, которых держали в бараках буквально в четверти мили от того места, где они сейчас сидели.
Мик не раздумывая набросился на еду.
– Простите, что был груб с вами, – извинился он с набитым ртом. – Мы здесь просто зашиваемся. В Нюрнберге большие шишки разбирают дела высших чинов, но подлинные звери – конвоиры и охранники, которые пытали и убивали людей, – находятся тут. А доказательств у нас мало. Судебный процесс начинается на следующей неделе, и нам приходится работать круглые сутки. Мы все на последнем издыхании. – Он помолчал, смерив ее взглядом, и затем добавил: – У вас тоже вид не очень-то цветущий, – сказал, что думал.
Элеонора проигнорировала непреднамеренную бестактность его замечания.
– Я выехала из Парижа вчера утром, с тех пор на ногах. И теперь, по-видимому, сразу придется ехать назад.
– Да, на рассвете, – подтвердил Мик, не переставая жевать. Он вовсе не пытается быть мужланом, сообразила Элеонора. А быстро ест по привычке, как бывалый солдат, который не знает, успеет ли он доесть то, что дали, и когда случится поесть в следующий раз. – Сейчас главное – подготовить материалы для суда, некогда отвлекаться на другие дела. – Он помолчал. – Я слышал про женщин-агентов. – Элеонора оторопела. Мало кому за пределами УСО было известно о ее программе. – Читал в отчетах, что наряду с мужчинами были арестованы несколько женщин. Правда, не знаю, ваши ли они были, – поспешил добавить он.
– Они все были мои. Расскажите, что вам известно, – потребовала Элеонора, позабыв про учтивость.
– Мы допрашивали одного охранника. Он сообщил, что однажды в лагерь привезли несколько женщин.
– Когда?
Мик почесал голову.
– В июне или в начале июля сорок четвертого. В принципе, ничего необычного в этом не было. Женщин здесь держали в бараках за холмом. – Он жестом показал куда-то в темноту за окном. У Элеоноры свело живот. Приехав сюда, чтобы поговорить с Криглером, она даже не подозревала, что оказалась в том самом месте, где обрывался след девушек-агентов. – Но этих женщин не зарегистрировали и в бараки не отправили. Их сразу отвели в камеру для допросов. – Элеонора содрогнулась. – Она слышала про такие камеры пыток, куда узников помещали перед смертью. – Больше их никто не видел. Кроме одного заключенного, который работал в том блоке. У нас есть его показания.
– Можно на них взглянуть?
– Думаю, ничего страшного не произойдет, – не сразу отвечал Мик, – если я дам вам посмотреть стенограмму показаний. Завтра вы все равно уезжаете. Покажу после ужина.
Элеонора отставила в сторону поднос и с громким скрежетом отодвинулась на стуле от стола.
– Я – все.
Мик сунул в рот последний кусок, затем поднялся и составил с подносов грязную посуду. Они вернулись в кабинет, где ей пришлось ждать некоторое время назад. Здесь всюду громоздились кипы бумаг, и Элеонора, у которой каждый документ всегда лежал на своем месте, испугалась, что Мик, возможно, в этом хаосе не найдет нужных материалов. Но он сразу прошел к картотечному шкафу, выдвинул один из ящиков, достал тонкую папку и вручил ей.
Элеонора открыла папку. В ней хранились свидетельские показания некоего поляка, которого заставили работать в Дахау. Элеонора листала страницу за страницей – рассказ о его жуткой работе: ему приходилось загружать в печи трупы убитых узников.
Ее внимание привлекла одна строчка: «Как-то ночью привезли трех женщин. Они отличались от остальных, были очень хорошо одеты. Одна была рыжеволосая». Должно быть, Морин. Элеонора продолжала читать:
«Они шли по лагерю, взявшись за руки, не выказывая страха, хотя в спины им был нацелен автомат. Женщин не стали регистрировать как узников, а прямиком препроводили в медицинские бараки, близ которых я работал. Конвоир приказал им раздеться для осмотра. Я услышал, как женский голос спросил: «Pour quoi?».
Зачем? – перевела про себя Элеонора, читая дальше:
«Проверка на наличие тифа», – ответили ей. После я ничего не слышал, а потом мне принесли их тела».
Элеонора положила папку. Девушкам что-то вкололи, сказав, что это лекарство. Элеонора знала, что их нет в живых, но теперь она имела информацию о том, как они погибли. Ужасающая картина. Невыносимая.
Однако она по-прежнему не могла сообразить, как немцы вообще на них вышли. Не давая воли чувствам, Элеонора сосредоточилась на цели своего визита.
– Я должна поговорить с Криглером.
– Черт возьми, Элли! – выругался Мик. Подобной фамильярности по отношению к ней никто никогда не позволял. Она собралась было одернуть его, но передумала. – Прете, как танк! – Мик вытащил пачку сигарет, предлагая ей закурить. Элеонора отказалась. Она смолила только в те ночные часы, когда провожала своих подопечных во Францию. С тех пор не сделала ни затяжки. Мик закурил. – Я и так рассказал вам больше, чем следовало. Ваши девочки погибли от рук немцев. Это очень прискорбно, но теперь вы хотя бы знаете наверняка. Разве этого мало?