Следующую телетайпограмму без расшифровки передали в штаб генерала Морозова. Расшифровывал ее адъютант генерала.
«Совершенно секретно. Морозову. Кандидатуру Лоскутова утверждаю. Об окончании всех подготовительных мероприятий доложить не позднее 00 часов 26.04.44 г. Василевский».
В девять утра Морозов расписался за получение обеих телетайпограмм.
Глава 14
– Вот тебе, дяденька, и Юрьев день! – воскликнул Николай Егорович, ознакомившись с приказом о переводе. – Из Москвы да в Мурманск, да с понижением!
– Не все коту масленица, – поговоркой на поговорку ответил Колесников. – Пошли к генералу, он тебе кое-что рассказать хочет.
– Капитан Лоскутов, – подобающим случаю строгим официальным тоном начал Морозов, – вы назначаетесь командиром разведывательного отряда для проведения операции «Посох». С сегодняшнего дня приступайте к комплектованию отряда. О полной готовности подразделения письменно доложите мне, – генерал сверился с записью в календаре, – не позднее 12.00 часов 25 апреля. Вам все понятно? Вопросы есть?
– Есть, товарищ генерал, – бодро заявил Лоскутов. – Есть один вопрос.
Лицо Морозова окаменело. Задавать вопросы после получения приказа считалось нарушением всех мыслимых правил субординации.
«Неужели мы ошиблись в нем и он сейчас начнет канючить по утерянной должности? – подумал Колесников. – Понятно, что у парня вся карьера псу под хвост летит, но в руках-то себя держать надо».
– Товарищ генерал, почему из моего доклада вы вычеркнули лису? Не медведя, не волка, а лису? С заданием мне все понятно, я готов к его выполнению. А вот с лисой прошу уточнить.
Морозов подобрел. Колесников с облегчением выдохнул.
– Далась тебе эта лиса, – с укором сказал он.
– Отчего ж, я поясню! – генерал достал из пачки папироску, постучал мундштуком о стол, дунул в него, закурил. – В школе хорошо учился? Историю становления советской власти на Дальнем Востоке изучал? Кто такой барон Унгерн, знаешь?
Николай Егорович кивнул, хотя об Унгерне имел очень смутные представления.
– Барон этот, – продолжил Морозов, – был редкостной сволочью и в своих подручных, которых набирал исключительно из монголов и уйгур, ценил только одно качество – звериную жестокость. Беспощадность. Презрение к чужой крови. Я был у них в плену. Они двое суток пороли меня шомполами и поливали раны соляным раствором. Просто так пороли, для развлечения.
Генерал глубоко затянулся, выпустил густую струю дыма в сторону.
– Сам барон и его свита любили щеголять в меховых малахаях с лисьим хвостом на затылке. С тех пор я лис не люблю. Людей, которые носят лисьи меха, презираю. Еще вопросы есть?
– Больше вопросов нет! Товарищ генерал, разрешите мне сегодня увольнение с шести вечера и до утра. Я встретил фронтового товарища, хочу навестить его.
– То-ва-рищ капитан! – укоризненно произнес Колесников. – Кто же так говорит? Какие еще «шесть вечера»? Извольте выражать свою мысль по-военному точно: «прошу увольнение на сегодня с 18.00 и до 6.00 следующего дня».
– Иди капитан, работай! Увольнение разрешаю.
Николай Егорович двинулся к дверям, но, вспомнив свой разговор с Монголом, остановился.
– Товарищ генерал, а что нашим кандидатам известно о месте проведения операции? Здесь, в Мурманске, поговаривают о десантной операции в Северной Норвегии.
– Никто в 106-м отряде ничего не знает о месте высадки. Слухи про Северную Норвегию появились с нашей подачи. Дезинформация, – генерал указал пальцем на потолок, – первейший метод борьбы с вражеской агентурой.
Выйдя из штаба, Николай Егорович разыскал ординарца.
– Лука, – по партизанской привычке Лоскутов называл белоруса по кличке, – так сложились обстоятельства, что нам придется расстаться. Я получил ответственное задание и думаю, что тебе лучше всего вернуться в Москву.
– Я чем-то не угодил тебе? – нахмурился Лукин.
– Не в этом дело, – Лоскутов в двух словах обрисовал опасность предстоящей операции. – Пойми меня правильно, Лука, я не хочу и не имею права в конце войны зря рисковать твоей жизнью. Короче: личный состав отряда формирую я, и в этом отряде для тебя места нет.
– Короткая память у тебя стала, Николай Егорович, – зло ответил Лукин. – Там, на болоте, ты мне жизнь свою доверял, а теперь считаешь, что я стар стал по горам лазать? А кто спину твою в рейде прикрывать будет, не подумал?
– Я не о том, – отмахнулся Лоскутов.
– А я о том! – рубанул воздух Лукин. – Мы с тобой, Коля, почитай уже два года, как нитка с иголкой: куда ты, туда и я. К чему нам сейчас-то расставаться? Конец войны, говоришь, близится? А не забыл, что нам окончание войны еще в 1942 году обещали? Ну и как, закончилась война? Мир наступил? Выйди ночью на улицу – ни одного огонька не увидишь. Светомаскировка. Все продолжения бомбежек ждут. А ты: «Конец войны! К чему рисковать!»
Белорус от избытка чувств матерно выругался.
– Прилетит завтра «юнкерс», сбросит бомбу на штаб, и обоим нам, без всякого рейда, конец войны наступит. Согласен? От судьбы не уйти. Как на роду написано, так оно и будет.
Они остановились, посмотрели друг другу в глаза.
– Не майся дурью, Коля! Сегодня же запиши меня в отряд. Понял?
Лоскутов пожал плечами и пошел искать транспорт до сто шестого отряда. Лукин, довольный собой, вернулся в казарму и стал составлять список вещей и продуктов, которые наверняка пригодятся в долгом походе.
Глава 15
Монгол проживал в бараке рядом с учебным батальоном. Изначально барак построили как общежитие для женатых офицеров. Условия жизни в нем были обычные: отопление печное, вода в колонке во дворе. После бомбардировок Мурманска в барак стали подселять семьи, лишившиеся крова. Шла война, шла ротация кадров, в бараке менялись жильцы: на место выбывших офицеров селились новые, а «квартиранты» оставались.
Монголу досталась комната, где проживала мать с тремя разновозрастными детьми. Условно комната была поделена на две половины. Левую часть с кроватью, печкой и объемным сундуком занимал рейдовик. Правая часть, с двухъярусными нарами, одежным шкафом и умывальником осталась за женщиной. Стол у окна был общим.
Старшая, шестнадцатилетняя дочь «хозяйки», за неимением места на нарах спала на полу. Как-то само собой получилось, что с приходом рейдовика она перебралась к нему на кровать. Под боком у полного сил мужчины девушка расцвела. Теперь она не простывала каждый месяц (по полу гуляли сквозняки, со всех щелей тянуло сыростью) и могла нормально выспаться, не боясь, что ночью ее придет обнюхивать крыса, жившая за печкой.
По случаю прихода гостей хозяйка ушла к соседям, детей отправила играть во двор. Старшая дочь в этот вечер дежурила в госпитале.
Собравшись за столом, друзья выпили. Монгол, перед тем как поднять стакан с водкой, опустил в него кончик пальца, сбрызнул капли на пол.
– Духам леса, воды и гор! – отчетливо произнес он.
– Крепкая, черт возьми! – Лоскутов поморщился после водки, занюхал корочкой хлеба. – Монгол, мне все время интересно было, что ты такое шепчешь перед выпивкой. Думал, заклинание, а ты, оказывается, духов поминаешь.
– Отдавать первую каплю водки духам – старинный обычай народов Сибири.
– Монгол, – Лукин разлил еще по одной, – коли такой случай, позволь у тебя спросить: а кто ты по нации на самом деле?
– Я – жертва обратного тока крови.
– Это как? – от удивления белорус не донес закуску до рта.
– У кочевых народов Сибири есть обычай: если в стойбище приходит белый человек, то ему предлагают заняться любовью с какой-нибудь женщиной из племени. Делается это не из гостеприимства, как некоторые думают. Все проще. Племя обновляет кровь. Это, условно говоря, прямой ток крови: от белого человека к азиату. Моя мамаша, как я думаю, решила провести эксперимент с обратным током крови и согрешила черт знает с кем: то ли с тунгусом, то ли с бурятом. В результате появился я. Один на всю деревню с раскосыми глазами. Папаша, понятное дело, стал допытываться у жены, с кем она наставила ему рога. Но маманя была крепкой женщиной. Три года она терпела побои, но правды так и не сказала. Отец, устав от насмешек, плюнул на все и ушел из семьи. Мать сошлась с другим мужиком и родила еще двоих, нормальных, голубоглазых детей. В одиннадцать лет я ушел из дома и больше никого из родных не видел. Так что кто мой биологический отец, я понятия не имею.
Монгол задумался, словно вспоминая прошлое, но вместо продолжения о своем запутанном происхождении спросил:
– Коля, тебя назначили командиром разведотряда?
– Твою мать! – выругался Лоскутов. – Откуда ты все знаешь? Мы запретили всему сто шестому отряду выходить за пределы части. Даже офицеры ночуют в казарме. Откуда слухи дошли?
– Я уже объяснял тебе, что в этом городе все друг друга знают. Вы запретили покидать территорию отряда его бойцам, а вот вольнонаемные: повара, электрики, кочегары – они-то каждый день приходят на работу утром и уходят вечером. На них ваш запрет не распространяется.
– И что они говорят?
– Что видят, слышат, то и говорят. Мол, появился в отряде капитан из Москвы, отбирает лучших людей в рейд. Коля, возьми меня с собой. Мне позарез надо в Норвегию, у меня там дело.
– Я был бы рад взять тебя, но это невозможно. Сам посуди, в отряд отбирают кандидатов только с чистой биографией. Ты не подходишь. Тебя политотдел ни за что не пропустит.
– А ты постарайся, Коля, тогда все получится.
– Тебе спокойная жизнь надоела? На кой черт тебе сдалась эта Норвегия?
Монгол неспешно набил табаком трубку, приоткрыл окно, закурил. Чувствовалось, что к этому разговору он готовился.
– В десять лет, – неспешно начал Монгол, – я пошел за грибами и заблудился в тайге около родной деревни. В это трудно поверить, но я действительно заблудился в лесу, где знал каждую тропинку, каждую полянку и каждый пенек. Поняв, что сам я к людям не выйду, я вырыл себе яму, набросал лапника и уснул. Я спал трое суток и видел очень странный сон, в котором разговаривал с духом леса, ходил к скале с белой полосой, видел звезду, на которую после смерти улетит моя душа. Когда меня нашли, то вся земля вокруг меня была истоптана волчьими следами.