– Что у нас с потерями? – поинтересовался Рогожин.
– 56 человек убито, 40 ранено. Безвестно отсутствуют шестеро. Предположительно один из них немецкий агент, покинувший часть после бомбардировки. С северной стороны периметра взрывной волной опрокинуло забор, там мог уйти кто угодно.
– Не спешите искать среди отсутствующих шпиона, подождите, пока разберут завалы, – посоветовал Лоскутов. – Все пропавшие бойцы на момент бомбового удара спали в казарме. Там они и лежат.
– Товарищи офицеры, – генерал Морозов жестом велел Николаю Егоровичу встать, – после гибели подполковника Ванина капитан Лоскутов исполняет обязанности командира 106-го отряда. Проходите поближе, капитан. Докладывайте ваши соображения.
– Пользуясь опытом, полученным в милиции, я провел собственное расследование. Итак, мои выводы. Около хозяйственных построек сплошной деревянный забор отсутствует, проем затянут колючей проволокой. На проволоку для звуковой сигнализации нацеплены пустые консервные банки. Недалеко от электрощитовой два нижних ряда проволоки оказались перекушенными. Оттуда, извне, проник на территорию отряда диверсант. Этот человек был хорошо подготовлен: он знал месторасположение рубильника запасного освещения и знал, как организована караульная служба в отряде, во сколько происходит смена часовых. Как я думаю, в его первоначальные планы не входило устранение часового, но что-то подвигло его на убийство. Скорее всего, перестраховался.
– А почему в отряде так скверно организована охрана наружного периметра? – спросил Рогожин.
– Разведывательная воинская часть – это не продовольственный склад, который надо охранять от внешнего вторжения. Кто полезет на охраняемую днем и ночью территорию? Никто. Время военное, часовой долго разбираться не будет: вдарит из автомата, а потом пойдет посмотреть, кого подстрелил. Отсутствие реальной угрозы усыпляет бдительность. Любой боец, заступающий в караул, знает, что проникновение на объект маловероятно. Вчера ночью шел мокрый снег. Часовой понадеялся на «звуковую сигнализацию» и спрятался под навес у хозяйственных построек. Диверсанту же снег был только на руку.
– Капитан, вы что же, считаете, что на объект проник совершенно посторонний человек? – отстаивал свою версию контрразведчик. – Откуда же он все знал?
– Я думаю, что диверсию совершил один из приходящих инструкторов. Больше некому.
– А где находился диверсант во время бомбардировки? Неужели он успел обратно под забором проползти? – вновь вступил в беседу Колесников.
– Я осмотрел следы у забора и могу с уверенностью сказать, что назад никто не проползал. Единственное место, где бы, например, я залег на время бомбежки, – это свалка за хозяйственным двором. Рискованно, конечно, зато под завал не попадешь.
– Потом…
– Потом у агента было несколько минут, чтобы в наступившей суматохе беспрепятственно скрыться через обвалившийся забор.
– А если бы забор остался на месте?
Николай Егорович развел руками: дескать, вопрос не ко мне. Я – не диверсант.
Закончив совещание, Морозов оставил у себя в кабинете своих заместителей и Лоскутова.
– Задачу по проведению рейда на объект «Посох» с нас никто не снимал и не снимет. Конвой в Англию отходит двадцать восьмого, значит, у нас для формирования отряда остались считаные сутки. Капитан, сколько погибло из отобранных вами кандидатов?
– Я не считал, товарищ генерал. Дело ведь не в том, сколько погибло человек и сколько осталось. Предательство в отряде полностью изменило расстановку сил.
– Если я не ошибаюсь, несколько минут назад ты утверждал, что в отряде изменника нет.
– Я и сейчас могу это утверждать: немецкого агента в отряде нет, но сам по себе отряд перестал быть боеспособной единицей. И дело не в бомбардировке. Сейчас идет война, и люди к смерти товарищей привыкли. К измене не привыкли.
Лоскутов не выдержал и, не спрашивая разрешения, закурил.
– Сейчас в отряде каждый видит в каждом вражеского агента. Все знают, что бомбардировку подготовил кто-то из своих, а кто именно, неизвестно. Как с таким настроем им идти в рейд? Никак. Отряд в настоящее время деморализован и как боевая единица, ни в целом, ни по частям, для разведывательной работы не годится. Давайте формировать ядро рейдовой группы заново.
– Я дополню мысль Лоскутова, – заявил Рогожин. – Пока мы не выявили вражеского агента, у нас под подозрением должен быть каждый боец 106-го отряда. Каждый! Если окажется, что у нас в рейд просочился изменник, с нас Москва головы поснимает.
– Где мы возьмем людей? – скептически спросил Колесников.
– С миру по нитке – нищему рубаха! – коротко, емко и понятно обрисовал выход из сложившегося положения Морозов. – У нас в распоряжении целый Северный флот плюс 14-я армия. Что, подходящих людей не найдем?
– Два кандидата у меня уже есть, – вставил Лоскутов. – Один из них профессиональный рейдовик, другой проверенный в боях партизан. За обоих могу поручиться головой.
Морозов согласно кивнул. Кандидатуры на первый взгляд подходящие.
– Решено. Формируй новый отряд, капитан. Действуй от моего имени, выбирай, кого хочешь. Но это не все, – прищурившись, генерал ткнул в Лоскутова пальцем. – Капитан, ты можешь не спать ночами, не есть, не пить, ты можешь разорваться на части, но через трое суток ты подготовишь два отряда. Первый – из оставшихся бойцов 106-го отряда, второй – из кого хочешь. Первый отряд мы создадим для отвода глаз. Если немецкая агентура следит за нами, то пусть она сосредоточит свое внимание на ложном отряде. О существовании второго отряда не должен знать никто, кроме нас четверых. Распределим обязанности. С меня – общее руководство. Лоскутов подбирает личный состав. Колесников, ты проработаешь все мероприятия по ложной отправке первой группы. Рогожин, с тебя – замполит для Лоскутова. Всем все понятно? Вопросы есть?
Вопросов, естественно, не было.
На выходе из генеральского кабинета офицеры столкнулись с майором СМЕРШ, курировавшим разведку Северного флота.
– У дороги в город, недалеко от расположения 106-го отряда, обнаружен мертвый инструктор по радиоподготовке Уфимцев, – сообщил он.
– Поехали! – Лоскутов вмиг позабыл про усталость и голод. В нем, как во времена работы в милиции, проснулся инстинкт сыщика, напавшего на след неуловимого преступника.
– Капитан, – осадил его Колесников, – ты бы на себя со стороны посмотрел: на тебе лица нет, в гроб краше кладут, а туда же, место убийства осматривать! Шел бы ты, пока есть время, с часок покемарил.
– Да пусть едет, жалко, что ли! – разрешил Рогожин. Ему было не до Лоскутова. Еще во время совещания Рогожин стал продумывать текст политдонесения в Москву. Ему как-то надо было объяснить наличие в 106-м отряде предателя (а за провалы в организации караульной службы пусть у строевиков голова болит).
– За меня, товарищ полковник, не беспокойтесь, – Лоскутов одернул полы перепачканной гимнастерки. – Во мне жизненной энергии еще надолго хватит.
– Езжай куда хочешь! – Колесников вернулся в генеральский кабинет и доложил, что обнаружен мертвый диверсант и он, Колесников, послал на место происшествия Лоскутова, чтобы разобрался, что там к чему.
Убитый инструктор лежал в кустах у обочины дороги, ведущей от 106-го отряда в город. К моменту приезда Лоскутова на месте происшествия побывали представители военной контрразведки, милиции и комендатуры. Естественно, все пространство вокруг покойника они затоптали, заплевали и забросали окурками самокруток и папирос. Лоскутова это варварское отношение к осмотру места происшествия не смутило. Привык.
– Кто нашел убитого? – спросил он у милиционеров.
Подошел худенький солдатик-новобранец из весеннего призыва.
– Где лежало тело и как ты его заметил?
Почувствовав в Николае Егоровиче начальника, солдатик преобразился, воспрянул духом. До прибытия Лоскутова он терялся в субординации, не мог понять, кто из собравшихся офицеров главный.
Выслушав очевидца, Николай Егорович заставил его выйти на дорогу и в точности показать: откуда он заметил торчащие из кустов сапоги, с какой стороны подходил к убитому, где остановил попутную машину.
– Товарищ капитан, – обратился к Лоскутову незнакомый лейтенант. – Метрах в пяти от убитого мы обнаружили вещмешок с камуфляжным костюмом. Камуфляж весь в грязи. По размеру совпадает с его телосложением.
– Нож не нашли? Ищите. С той стороны дороги посмотрите, в кустах пошарьте. Где-то тут должен быть нож.
– Какой нож? – переспросил кто-то из солдат. – Как он должен выглядеть?
– Мать его! – выругался Николай Егорович. – Здесь что, под каждым кустом по ножу валяется? Какой нож найдете, тот и несите сюда. Чего встали? Разбились в две цепи и шагом марш прочесывать обочину!
Разогнав солдат, Лоскутов отыскал судебного медика, пожилого мужчину в мятом гражданском костюме.
– Какова причина смерти? – спросил он, угощая эксперта папироской. – Я что-то на нем никаких следов насилия не вижу.
– У него от сильного удара сзади снизу-вверх черепная коробка слетела с позвоночника. Смерть наступила мгновенно, – медик с удовольствием затянулся. – Чем били, даже не спрашивай, навскидку сказать не могу.
– Понятно, – Лоскутов опустился к убитому на колени, тщательно обнюхал его гимнастерку.
Обступившие Николая Егоровича офицеры были немало удивлены его поведением, но ничего комментировать не стали. Медик был более раскован, для него московский офицер – не начальник.
– След хочешь взять? – ехидно спросил он.
– Уже взял. Где камуфляж?
Едва взглянув на вещмешок с содержимым, Лоскутов, никому ничего не объясняя, уехал в Мурманск.
Вновь в генеральском кабинете собрались Морозов и его заместители. Докладывал Лоскутов.
– С покойником полная туфта! Это не диверсант. Это ложный след. Не буду вдаваться в подробности, остановлюсь только на камуфляже. Я уже говорил вам, что лучше всего переждать бомбардировку отряда на свалке, среди пищевых отходов и бытового мусора. Диверсант так и поступил. От обнаруженного камуфляжа разит гнилой капустой и рыбьими потрохами. А вот от гимнастерки убитого такого запаха нет. Вывод: убитый в камуфляже на свалке не лежал.