Стемнело. Монгол зажег костры, разложенные равносторонним треугольником, сел в центре, освещаемый пламенем со всех сторон.
– Геккон, – Лоскутов ткнул прильнувшего к прицелу тунгуса, – в расположении костров есть какой-то смысл?
– Это священный треугольник духов Лесов, Воды и Гор. Место в центре треугольника означает, что Салихэ готов выполнить волю духов и ждет их приказания.
– Геккон, – усмехнулся в темноте Мазур, – если бы в Красной армии было наказание плетьми, то тебе за твои байки про волю духов следовало бы всю задницу надрать.
Неожиданно над их головами громко каркнул норвежский ворон, бесшумно летящий к лесу.
– Началось, что ли? – Мазур залег за пулеметом. – Геккон, насчет плетей я был не прав… Слышь, Геккон, ты какую-нибудь молитву духам прошепчи, чтобы у нас мероприятие гладко закончилось… Ну и местечко здесь! Даже ночью на кладбище лучше, чем тут.
Не сговариваясь, они разом замолчали. Напряжение нарастало.
Время шло, на поляне ничего не менялось. Стал накрапывать мелкий дождик. Тучи окончательно скрыли луну. Холодало.
Неожиданно Монгол вскочил, вскинул руку с ножом, и в пламени догорающих костров, как падающая звезда в небе, сверкнула полированная сталь.
– Иди сюда, – завопил Монгол, – время пришло! Выходи, тварь, хватит прятаться! Я знаю, ты здесь!
Ветер прошелся по кронам деревьев. Один из костров потух.
– Иди сюда, падла! – снова закричал Монгол. – Я тебя щенком не боялся и сейчас не убоюсь! Выйди, сразимся один на один! Выходи, я жду!
На опушке, совсем рядом с рейдовиком, ударила в землю молния. Ее ослепительно-голубой разряд на мгновение озарил всю поляну, и стало светло, как днем. И тут же над головами десантников затрещало электричество, и гром грянул так, что вжал троих здоровых мужиков в землю.
«Если когда-то будет апокалипсис, – подумал Лоскутов, – то он начнется точно так же: гром, молния, ливень, свет костров и одинокий человек с ножом, ожидающий посланцев Сатаны».
Как видно, в пророчестве что-то не сложилось. Монгол, простоявший полураздетым под дождем, вначале закутался в плащ-палатку, потом вовсе ушел с поляны к подножию скалы. Костры погасли. На битву никто не вышел.
– Короче, – сказал Лоскутов, кутаясь в плащ-палатку, как в кокон, – если начнется представление, то разбудите меня. Если у Отца волков сегодня выходной, то меня зря не тормошите.
Вскоре его примеру последовал Мазур. Тунгус не спал до утра.
Когда рассвело, десантники спустились на плато. Монгол, мрачный и злой, но полностью экипированный для похода, ждал их у спуска в лощину. Никто никому ничего не сказал: Монгол не стал объяснять, почему, по его мнению, четвертьвековое ожидание схватки окончилось пшиком, а Лоскутов с бойцами не стали лезть ему в душу.
Гуськом, один за другим, аккуратно ступая по скользкой тропинке, десантники начали спуск в лощину. Первым шел Мазур с пулеметом на плече, за ним Геккон, Лоскутов и Монгол. Все они продрогли ночью, вымокли, не выспались. Настроение у них было еще то – словами не описать.
Волк поджидал их, прячась за обломком скалы. Пропустив десантников вперед, он вышел из засады и бросился на Монгола.
Почувствовав, как за спиной кто-то коротко резко выдохнул, рейдовик обернулся – волк с раскрытой пастью и вытянутыми вперед лапами летел ему на горло. Вскинув руки перед собой, Монгол принял удар лапами в грудь и опрокинулся навзничь. Волк, брызжа слюной, потянулся клыками к его горлу, но рейдовик смог удержать его на расстоянии, вцепившись обеими руками ему в шею.
Лязгнув зубами, волк рванул на себя когтями по груди Монгола. Клочки вспоротой телогрейки полетели в стороны. Прочнейший кожаный ремень с подсумками лопнул. От второго удара лапами из груди рейдовика брызнула кровь. Волк вновь рванулся к горлу человека, но Монгол из последних сил удержал его.
Лоскутов обернулся на рык и вопли за спиной. Сделал два шага в сторону. Отработанным движением достал из кобуры пистолет. Двумя руками поднимая ствол на линию огня, взвел курок. Прицелился. Трижды выстрелил волку в живот и бедро. Стрелял бы еще, но на четвертом патроне хваленый немецкий «Вальтер» дал осечку.
Волк, опершись Монголу лапами на грудь, поднял голову, посмотрел Лоскутову в глаза. Николай Егорович выдержал взгляд.
Воспользовавшись секундной передышкой, Монгол выхватил с набедренных ножен клинок и вонзил его волку под левую лапу. Зверь вздрогнул всем телом, захрипел и получил еще несколько ударов ножом в бок.
Схватка была окончена.
Сбросив с себя бьющегося в агонии волка, рейдовик поднялся, осмотрел свою грудь. Когти зверя распороли ему мышцы до самых костей. Кровь из порезов ручьем стекала в штаны. Но живот был цел – спасла телогрейка, превратившаяся спереди в жалкие лохмотья.
– Водка есть? – охрипшим голосом спросил Монгол.
Мазур достал из вещмешка плоскую фляжку. Рейдовик сделал несколько жадных глотков, остатки вылил себе на грудь.
– Кажется, я в порядке, – неуверенно сказал он.
Но кровь из ран как шла, так и шла.
– Геккон, Мазур, иголка есть? – спросил Лоскутов.
– Конечно же есть! – пулеметчик снял с головы пилотку, показал прицепленную изнутри иголку с намотанными вокруг нее нитками. – Ты, Николай Егорович, как в прошлый раз взгрел всех на строевом смотре, так я без иголок теперь в отхожее место не хожу.
– Геккон, оставляй все здесь и бегом в отряд! Бокову передашь, что у нас раненый…
– Коля, да брось ты, я сам дойду! – перебил его рейдовик. – Сейчас кровь побежит да перестанет. В первый раз, что ли.
Лоскутов достал из своего вещмешка водку, дрожащими руками скрутил колпачок, отпил из горлышка. Протянул фляжку Монголу.
– Пей, сколько сможешь, и ложись на землю.
– Коля, да я…
– Заткнись! Если ты сейчас пойдешь в отряд, то истечешь кровью по дороге. Монгол, у тебя глубокие раны, они сами по себе не затянутся. Ложись, давай, будем тебя штопать.
– У, сволочь, все из-за тебя! – хмелеющий на глазах рейдовик пнул поверженного врага по ребрам. – Все у тебя, скотина, не как у людей, только сзади нападать и можешь!
Лоскутов выбрал ровное место, расстелил плащ-палатку.
– Коля, а ты что, умеешь раны зашивать? – Монгол пьянел на глазах. Поддерживаемый Мазуром, он лег на подстилку, попросил закурить. – Коля, а ты где видел, как швы накладывают?
– В морге, – Лоскутов в несколько раз сложил нитку, продел в игольное ушко.
– Коля, ты что, рехнулся? – рейдовик попробовал подняться, но здоровяк-пулеметчик вернул его на место. – Коля, я живой человек, ты что, собрался меня без анестезии штопать?
– Водка на голодный желудок – отличное обезболивающее средство. Проверено! – Лоскутов смочил носовой платок водкой, протер края у самой глубокой раны. – Монгол, лежи, заткнись и не шевелись.
– Коля, – рейдовик картинно закатил глаза, – перед тем как ты воткнешь в меня эту мерзкую иглу, помни: я всегда был тебе хорошим товарищем и другом. Коля, забейте мне в рот кляп, чтобы я не визжал, как свинья на бойне… Коля, может, кровь сама остановится?
– Мазур, затолкай ему в рот пилотку, а то он мне своими речами на мозжечок давит!
– Ладно, варвары, режьте меня на куски, я все вытерплю, – Монгол закрыл глаза, расслабился, сделал вид, что уснул.
– Так-с, – Николай Егорович сел поудобнее, пальцами левой руки свел вместе края раны. – Начнем, с божьей помощью!
Концом иглы он поддел кожу и мышцы, проткнул насквозь, вытащил иглу с другого края раны. Выбрал лишнюю нить, завязал узелок. Монгол, как и обещал, лежал не шелохнувшись.
Стараясь накладывать стяжки на равном расстоянии друг от друга, Лоскутов внахлест зашил первую рану. Оттер кровь, полюбовался на свою работу.
– Николай Егорович, – уважительно спросил Мазур, – а ты раньше, вот так, живого человека, никогда не зашивал? Больно ловко у тебя получается, как будто порванные брюки шьешь…
Голоса Лоскутова и Мазура доносились до Монгола как из подземелья. Он, чтобы заглушить боль, думал о своем.
«Где-то я читал, что самураи, победив врага, съедали его сердце, чтоб обрести силу и дух соперника. Я бы вырезал у волка сердце и съел его, но на кой черт мне сердце труса, нападающего со спины? Совершенно незачем. Пусть его сердце падальщики едят – более позорной смерти не придумать».
Лоскутов иглой задел какой-то нерв, Монгол выгнулся от боли, застонал, но вновь заставил свое тело расслабиться.
«Старинный тунгусский обычай требует: если один на один одолел огромного хищного зверя, то голову его надо отрезать и насадить на кол около входа в чум. Если у зверя есть хвост, то его надо носить на малахае. После того как голова провисит у чума неделю, ее надо отдать собакам, а два нижних клыка выломать. Один клык надо отдать вождю племени на ожерелье, второй – отцу первой жены».
Лоскутов взялся за третью рану. От водки и кровопотери новую экзекуцию Монгол переносил спокойнее: болевые рефлексы притуплялись, сознание затуманивалось.
«Что же получается, – размышлял он. – Своего чума у меня нет, малахай я не ношу. Вождь моего племени, товарищ Сталин, в дар волчий клык не примет. Тестя у меня нет. Жены тоже нет… Или вождем советского народа считается товарищ Калинин? Ему, что ли, клык выслать? Не поймет… Но клыки надо вырвать. Зря, что ли, я его одолел?»
В пылу схватки Монгол не слышал выстрелов Лоскутова и считал, что победа принадлежит ему одному.
Угасающим сознанием рейдовик услышал голос Бокова. Открыл глаза. Прямо перед ним сидел Геккон.
– Отрежь волку голову, – сказал он по-тунгусски. – Выломай клыки.
Как Боков вколол ему обезболивающее, Монгол уже не почувствовал. Он погрузился в небытие. В то состояние, когда душа на время покидает тело и ходит по одной ей ведомым мирам.
– Как работа? – спросил Лоскутов у врача.
– Похабненько, конечно, но для первого раза сойдет.
– Чего тут похабного? Ты только посмотри, какие ровные стяжки! Одно загляденье! – Лоскутов открыл фляжку, допил водку, с наслаждением закурил.