Бронированная дверь с грохотом распахнулась настежь, из нее в холл выбежали трое немцев с автоматами наперевес. Лоскутов дал по ним длинную очередь и отпрыгнул к стене, в сторону ворот.
Гитлеровцы, выскочив из узкого подземного хода в просторный холл, не успели быстро сориентироваться на открытом пространстве и вместо Лоскутова обстреляли проем в комнату отдыха.
Николай Егорович вновь нажал курок, но выстрела не последовало. Патроны кончились. Такое бывает, когда расслабишься после боя и вовремя не проверишь оружие.
Сверху, от лестницы, по немцам застрочил Лукин, но промазал.
Менять магазин под обстрелом врага – дохлое дело: пока вставишь новую обойму, пока передернешь затвор, пока изготовишься для стрельбы – противник сто раз успеет нашпиговать тебе грудь свинцом.
Схватив голой ладонью ППШ за раскаленный кожух, Лоскутов швырнул его в немцев и бросился через холл в караульное помещение, но, сделав шаг, споткнулся о щель в плите и упал.
Ближе всех к Николаю Егоровичу оказался рослый мужчина в черном комбинезоне. Он дал по Лоскутову длинную очередь из автомата, но взял прицел слишком низко и, естественно, промазал: стрелять по лежащему человеку надо длиной очередью снизу вверх, а не «веером» слева направо.
Лежа на полу, Лоскутов видел, как человек в комбинезоне стреляет по нему, держа автомат у бедра. Промахивается. Берет прицел выше и падает, схватившись за живот.
«Молодец, Лука, выручил!»
У входа в подземелье остался один немец. Он, решив, что Лоскутов убит, развернулся лицом к лестничному маршу и застрочил по Лукину короткими очередями.
Ошибка в объекте атаки стоила ему жизни – Николай Егорович одним движением выхватил из кобуры пистолет и прицельно, как в тире, расстрелял автоматчика.
И наступила тишина.
И первым звуком, который ее нарушил, было звяканье катящейся с лестницы гильзы.
Потом окружающий Лоскутова мир обрел звучание: в выбитых окнах второго этажа завывал усиливающийся на улице ветер, у входа в подвал стонал раненый. Цокая подковками на каблуках, в холл спустился Лукин.
– Все, что ли? – спросил он.
– Вроде бы да, – Николай Егорович подошел к немцам, забрал свой автомат, сменил магазин. – Ты как, Лука, цел?
– Э-э-э, – промычал в ответ Лукин, указывая рукой на вход в подвал.
Лоскутов обернулся. Бронированная дверь медленно закрывалась. Николай Егорович рванул к ней, но человек из подземелья опередил его – бросил в холл осколочную гранату.
– Атас! – Лоскутов одним прыжком заскочил в нишу к убитому часовому и втиснулся между ним и стеной. Лукин, по проторенной дорожке, драпанул по лестнице вверх.
От взрыва гранаты Николая Егоровича слегка оглушило. Не дожидаясь, пока пройдет звон в ушах, он поднялся, подбежал к двери. Так и есть, немец успел закрыть ее изнутри!
Злости Лоскутова не было предела. Он в ярости застучал кулаками по броне:
– Открой дверь, сволочь! Открой, подлец, хуже будет! Открой, я тебя живым оставлю! Слово офицера даю, я не стану тебя убивать…
Но дверь безмолвствовала.
Николай Егорович плюнул с досады, матерно выругался:
– Если эта тварь мне лодку сломает, клянусь партбилетом, я прикажу его живьем сжечь!
Хромая, подошел Лукин.
– Что с тобой, ты ранен? – спросил Лоскутов.
– Ранен. Стыдно сказать куда. В задницу.
– А ну, повернись! – по левой ягодице бывшего партизана расползалось темное пятно. – Лука, а как такую рану перевязывать? Лука, ты чего улыбаешься?
– Если бы ты знал, как я счастлив, Николай Егорович! Задница, она ведь все стерпит. А ведь могло бы с другой стороны прилететь! Вычищал бы сейчас яйца из штанов.
– Иди, продезинфицируй рану коньяком. Я разрешаю.
На улице перед замком упали первые крупные капли дождя.
Исход боя в центре острова решил начавшийся ливень. Не сговариваясь, противоборствующие стороны сменили позиции: немцы, прикрываясь стеной дождя, оставили оборонительные позиции у казарм и вдоль берега отошли на юг, к причалу, а русские покинули зенитную батарею.
Около трех часов дня отряд Монгола вошел в замок. Лоскутов с первого взгляда на промокших, смертельно уставших бойцов понял: либо он сейчас приведет людей в чувство, либо они расползутся по углам, и он до вечера не соберет их в единый кулак.
– Отряд, строиться! – скомандовал Николай Егорович.
Для построения в холле пришлось сдвинуть в угол упавшую люстру и занести в караульное помещение раздавленного ею десантника. Туда же, в караулку, поместили троих тяжелораненых.
– Я не вижу никого из группы Фомина, – сказал Лоскутов, осмотрев строй.
– До меня никто не дошел, – ответил Монгол. – Все, кто остался в живых, все здесь.
– Отряд, – обратился к бойцам Лоскутов, – я благодарю всех и каждого за смелость и решительность в бою, за мужество и героизм. Я все понимаю, я вижу, в каком вы состоянии, но сейчас не время расслабляться. Пока мы не выполним нашу главную цель – не уничтожим антенну излучателя, – считайте, что бой продолжается. Бойцы! Мы прошли только половину пути, пускай самую сложную и опасную, но половину. От выполнения оставшейся части задания зависит весь исход дела. Наш успех или неуспех зависит от каждого из вас, и я надеюсь, что меня никто не подведет.
Николай Егорович одернул полы гимнастерки, расправил плечи, приосанился.
– Отряд, смирно! – десантники подравнялись, поправили амуницию. – Вольно! До особого распоряжения комендантом замка я назначаю Лукина. Охрана, быт, питание – Лукин, все на тебе. Боков – лазарет, раненые. Отряд, разойдись! Монгол, за мной!
Николай Егорович и рейдовик уединились в офицерской комнате.
– Рассказывай! – Лоскутов протянул товарищу папиросу, дал прикурить.
Монгол, не выпуская папироски изо рта, скинул с себя всю одежду, насухо вытерся скатертью со стола.
– Значит, дело было так, – он скрутил в жгут кальсоны, отжал на пол, надел сырые на себя. – Немцы открыли огонь раньше, чем я подошел к батарее…
Докладывая командиру о ходе боя, Монгол выжимал одежду и заново одевался.
– Итого, Николай Егорович, я привел к тебе двух офицеров, пять боеспособных краснофлотцев, сапера, Мазура без уха, легкораненого Гагина, трех матросов и Короткову. Тяжелых ты видел сам. Погибшие… сам понимаешь: кто где лег, тот там и лежит. Мне не до того было. Минуту подожди, я сейчас.
Рейдовик вышел в холл и вернулся с сапогами, снятыми с убитого немца.
– Пока ты речь перед строем держал, я себе новую обувку присмотрел, – рейдовик померил сапоги, еще раз отжал портянки, обулся. – Фрицев у лестницы вы с Лукиным положили?
– Было дело, – Николай Егорович рассказал о схватке в холле.
– Ну, что теперь, пойдем антенну взрывать? – спросил Монгол.
– Погоди, передатчик от нас никуда не убежит. Вначале надо с дверью разобраться.
– В каморке папы Карло была бронированная дверь, ведущая в прекрасный сказочный мир, – процитировал собственный вариант «Золотого ключика» Монгол.
– Кто такой «папа Карло»? – спросил Лоскутов.
– Итальянский пролетарий. Я про него Наташкиным детям книжку читал.
В холле они нашли Жука, втроем подошли к двери.
Сапер, морща нос, осмотрел бронированное препятствие, постучал костяшками пальцев по металлу, пощупал петли.
– Знатно сделано, на совесть! Взорвать смогу, но тогда у меня на антенну ничего не останется. Надо что-то одно выбрать: или-или.
– Взрывай дверь! – решительно ответил Лоскутов. – Передатчик как-нибудь так сломаем, приборы разобьем. Чего еще от нас надо? Мне приказали уничтожить «Посох», я его уничтожу. Никто же не говорил, что мы обязательно должны что-то взорвать.
– Антенну с горы скинуть эффектнее было бы, – возразил Жук.
– Спору нет, без антенны пейзаж приятнее, но скажи мне, а в подземный ход, к подводной лодке, мы как попадем? На веревках по отвесной скале спустимся? Нет уж, нет! Пускай меня под трибунал отдадут и четвертуют как врага народа, но я клянусь, я выведу с этого островка всех, кто остался в живых.
– Я думаю… – сапер хотел рассказать, куда он планирует поставить заряды на двери, но Лоскутов не стал его слушать:
– Жук, минируй дверь! Здесь я командир, и мне решать, что взрывать, а что нет!
– Мужики, – вмешался Монгол, – о чем вы спорите, какая взрывчатка? Вы на дверь посмотрите – это же не люк в космическом корабле Эдуарда Циолковского! Сами подумайте, зачем немцам делать дверь, которая открывается только с одной стороны? Где-то здесь, в холле, должен быть механизм, открывающий засовы снаружи. Я у поляков в Бресте такую дверь видел, ее из караулки открывали.
– Здесь в караулке ничего нет, – Лоскутов обернулся на нишу с мертвым часовым, – а вот у моего «друга» надо посмотреть. Не флажки же со свастикой он охранял.
Рычаг, снимающий блокировку с двери, обнаружили под правой лестницей. Соблазн надавить на него был велик, но Лоскутов решил не спешить: если уж посылать людей в последний бой, то к нему надо основательно подготовиться. А самое главное – определиться: кто первым войдет в подземелье.
Поразмыслив о кандидатах на «последнее сражение», Николай Егорович решил поступить по-честному: вначале призвать добровольцев в штурмовую группу, а если желающих не будет, то бросить среди краснофлотцев жребий – на кого падет, тому и идти под пули.
Лоскутов уже приготовился пообещать в качестве приза за штурм бутылку коньяка, но вопрос отпал сам собой.
– Командир, – обратился к нему Мазур, – позволь мне первому пойти к подводной лодке. Хочу за искалеченное ухо поквитаться.
– Тоже мне, калека! Подумаешь, пол-уха оторвало. Вот если бы… – закончить мысль Лоскутову помешал треск ломаемой мебели в столовой и голоса разгоряченных спорщиков: Лукина и Коротковой.
– Я же не коком на судне была! – протестовала женщина. – Меня и близко к котлу не подпускали. И сам посуди, как там обед готовить, когда в шкафу мертвец сидит?
– Глафира, ты не умничай, ты мне про свой пароход не рассказывай! – горячился Лукин. – Ты сама видишь, что в отряде повара не стало. Кому из нас к плите вставать, мне, что ли?