Я стою, крепко прижав руки к груди, как будто иначе развалюсь на куски.
Ник подталкивает меня к себе, и я, закрыв глаза, прижимаюсь к нему. Увы, не помогает. Кеды Джейкоба, полицейские – все это никуда не исчезло. Дни с момента исчезновения сына понемногу складываются в преграду, которую с каждым днем труднее преодолеть.
– Пойдем в дом, – предлагает Ник.
Мы идем, опираясь друг о друга, как старички.
– Все в порядке? – кричит Диана со своей террасы.
Да отвали ты! Отвали к черту и не лезь к нам!
Ник в ответ лишь махнул рукой. Даже у него не нашлось слов для Дианы.
В доме еще витает запах моющего средства после вчерашнего безумного натирания полов. Сажусь на диван, сдвигаю ноги вместе и кладу руки на колени. Слышно, как Ник качает воду из бака, чтобы наполнить чайник, потом зажигает газ. На столе появляются кружки, чайные пакетики, молоко. Я невидящим взглядом смотрю на светлые деревянные стены, на темно-синие подушки с веревочной каймой, на небольшое зеркало в медной раме, в котором отражается море. Все вокруг кажется чужим, словно я сижу среди декораций. В этом доме мы должны проводить лето всей семьей и бегать босиком. Здесь не место хлопающей двери и тяжелому топоту ботинок полицейских.
Вижу в зеркале свое бледное лицо с темными кругами под глазами. Между бровей и на лбу залегли морщины. Сейчас бы вскочить и стукнуть кулаком по этому отражению, и пусть в разные стороны полетят осколки. Ладони аж трясет – так хочется это сделать, – но тут Ник подносит мне кружку чая.
Я беру ее и начинаю смеяться. Чай немного выливается на пол, и Ник с тревогой спрашивает:
– Сара, ты чего?
Даже кружки у нас в тон интерьера. Помню, у кассы магазина товаров для дома я невероятно радовалась покупке. «Да какая разница?» – мысленно кричу я той самодовольной Саре, потому что отныне для меня важно только одно – чтобы Джейкоба нашли целым и невредимым. Чтобы он вернулся и сел рядом. Я бы обняла его и прижала к себе с такой силой, что грудью ощутила бы стук его сердца. И не важно, если это смутит моего мальчика, я не расстроюсь, если Джейкоб начнет уворачиваться – я лишь сожму его крепче.
– Сара, ты как?
Я смотрю на открытую дверь. Полицейские стоят у каменистого края пляжа, Роум держит в руке рацию. Что она говорит? И кому? Видимо, брошенные кеды подтверждают их версию о самоубийстве. Какая же картина у них вырисовывается? Темной ночью мой сын, пьяный и одинокий, в отчаянии забредает все глубже в море, где волны скроют его навсегда…
Рядом с констеблями маленькая девочка и ее отец запускают воздушного змея. Ленты пляшут на ветру, как золотистые волосы малышки, которая подпрыгивает на месте, глядя в небо. Здесь слишком оживленно, слишком радостно.
Я отставляю кружку и, зажав глаза кулаками, издаю тихий стон.
– Его найдут, – без особой уверенности говорит Ник.
– Как? Как его найдут?
– Опросят людей.
– Они опросили уже всех, кого можно.
– Они вызывают подкрепление, чтобы еще раз прочесать отмель. – Замявшись, Ник все же добавляет: – Береговую охрану тоже оповестили.
– Нет! – кричу я, убрав руки от лица. – Он точно не в воде, Ник, не может быть.
– Знаю, знаю, – успокаивает меня муж.
– Но полицейские считают иначе?
Ник молчит, по выражению его лица и так все понятно.
– Это все неправда, – качаю я головой.
Это все неправда.
Слова звучат до боли знакомо, и когда я вспоминаю, кто произнес их, по спине пробегает дрожь.
Глава 20Айла
Я жалею, что не сделала тысячи фотографий Марли.
Жалею, что не снимала его на видео, ведь тогда я могла бы посмотреть, как он бегал и как волосы все время падали ему на глаза.
Жалею, что не сохранила ярко-желтую ванночку, в которой купала его совсем маленьким до тех пор, пока Марли, любитель поплескаться, не перестал в ней умещаться.
Жалею, что не составляла, как Сара для Джейкоба, детские альбомы, куда записывают мельчайшие детали жизни малыша: когда он сделал первые шаги, каким было его первое слово. Я еще подтрунивала над Сарой: «Может, ты и его первый зуб сохранишь?»
Я была из тех наивных матерей, которые верят, что их ребенок всегда будет рядом, поэтому незачем складировать снимки и альбомы. Зачем, ведь каждый наш день вместе принесет новые впечатления! Мы будем наслаждаться моментом, и я позволю Марли бегать по пляжу и приходить домой с ободранными коленками и обгоревшими плечами. Когда жизнь полна приключений, на подробные записи не остается времени.
Только вот теперь я жалею, что ничего не записывала, потому что мои воспоминания ненадежны и готовы разлететься в любую минуту, как осенние листья на ветру.
Лето 2010 года
– Я принесла тебе мясную запеканку, – сказала Сара, стоя у порога с корзинкой еды. Она разложила все по маленьким порциям. Ну конечно, в моей новой жизни больше нет места большим блюдам. Я отошла в сторону, пропуская Сару, и подруга споткнулась о стопку писем, которую я так и не удосужилась разобрать.
– Что это? – спросила она, увидев на полу раскрытый альбом в кожаном переплете.
– Детский альбом, – ответила я, завязывая пояс халата, чтобы Сара снова не упрекнула меня в том, как сильно я похудела. На первой странице я написала: «Марли Берри, 2000–2010», а дальше вклеила старые фотографии, страницы из школьных тетрадей, самодельные открытки и лоскуты от его любимой одежды. Постепенно альбом стал таким толстым, что потрескался корешок. У Марли не было могилы; кроме этой книги у меня ничего не осталось.
– Замечательная идея.
Неужели? Как бы я хотела не собирать воспоминания, а получать новые каждый день! Не такой я представляла свою жизнь. Сети для крабов, резиновые сапоги и воздушные змеи – вот что должно было меня окружать. Карты сокровищ, водолазные костюмы и термосы с горячим шоколадом. Сказки на ночь, крепкие объятия и пластырь на коленках. Я мечтала о жизни, полной детской возни, любви и смеха.
Пятьдесят три дня, как пропал Марли. Долго я еще буду говорить, что он «пропал»? Мне бы давно похоронить его, а я по-прежнему тешу себя надеждами. За это время в моей голове родилось бессчетное количество безумных идей о том, как мой сын мог спастись. Я была не в силах отпустить его, не в силах двигаться дальше.
Он утонул, утонул. Вот что говорили все вокруг. И мне стоило бы им поверить.
– На этой неделе увидишься с Сэмюэлем? – Сара скинула с плеч пальто и повесила его на крючок за дверью, которым пользовалась только она.
Я прошла за ней на кухню, замечая, как Сара старается не смотреть на горы немытой посуды. Она сдвинула в сторону поднос с остатками завтрака и поставила корзинку.
– Все кончено.
– Как? Почему? – удивилась Сара.
– Я его не люблю.
Внимательно посмотрев на меня, она сказала:
– Это не так.
– Разве? – возразила я, уперев руку в бок.
– Он хороший человек, Айла. Не отталкивай его. Сэмюэль тебя обожает.
Я уверяла себя, что просто не стала задерживать Сэмюэля, но на самом деле я его выгнала. Выставила за порог, желая остаться наедине со своим горем. Я даже не пыталась прийти в себя. Я хотела жить во мраке печали. Внутри меня не было больше ни любви, ни радости.
Сэмюэль, Сара – мне никто не был нужен. Никто, кроме моего мальчика, который даже своему одеялу придумал имя – Зиб. Мальчика, что приносил мне ракушки и звонко смеялся, когда я его щекотала. Мальчика, который с восхищением разглядывал мир в бинокль.
Хорошо меня зная, Сара решила не развивать дальше эту тему. Она открыла холодильник и стала раскладывать по полкам порции запеканки. Глядя на ее аккуратно уложенные светлые волосы, я почувствовала, как внутри разгорается гнев, чьи первые искры появились еще несколько дней назад. Теперь он стал обжигающим и совершенно неконтролируемым. Извивающийся комок яростного пламени, от которого свело все мышцы.
– Что ты делала? – дрожащим голосом спросила я.
Сара обернулась, придерживая одной рукой дверцу холодильника.
– Что? Я просто кладу…
– Нет, – злобно перебила я. – Что ты тогда делала?
Сара поняла, что я имею в виду, и покраснела. Я будто очутилась на краю обрыва и, понимая, что лучше отойти назад, все равно прыгнула.
– Что ты делала, когда утонул Марли?
– Я… – запнулась Сара, приложив руку к груди. – Что ты имеешь в виду?
Горло обжигало яростью, ярость срывалась с моего языка.
– Почему ты не следила за ними?
Сара крепко зажмурила глаза, и все ее лицо перекосилось.
– На меня смотри! Смотри сюда, мать твою!
Сара послушалась и виноватым тоном ответила:
– Я отмывала окна от соли.
Как глупо. Как обыденно – когда утонул мой малыш, она мыла окна! Понятно, что никакой ответ меня не удовлетворил бы – разве можно чем-то оправдать смерть Марли, – но окна!..
Я запрокинула голову и с треском ударилась о дверцу шкафчика. Жгучая боль пронзила затылок. Я бьюсь головой снова и снова. Снова и снова.
– Хватит, Айла! Перестань! – Сара зажала рот рукой, на глазах у нее выступили слезы. – Прости меня. Прости, что не смотрела за ребятами.
И в ту же секунду мой гнев затих. Я соскользнула на плиточный пол кухни и обхватила лоб ладонями.
Сара, не раздумывая, обняла меня и прижала к себе. Наши слезы смешались.
От моей злобы перепадало не только Саре. Меня раздражало, что Джейкоб выжил, когда Марли погиб; меня бесили мамаши, не дорожащие своими детьми; я злилась, что мое сердце, некогда полное любви, стало хрупким и холодным, как лед.
Я не могла поверить в то, что Марли пропал. Голову разрывало от сотен вопросов: почему мальчики не сказали, что пойдут купаться? Почему никто не видел, что случилось? Почему Айзек бросил искать Марли и привез на берег Джейкоба? Почему Нил теперь не смотрит мне в глаза? Почему Роберт первым вернулся с поисков? Почему тело Марли так и не нашли?