— Наверное, кое-кто из ребят умер? — справляется главный врач Topсен.
Умер только один. Оге Мердруп. Здоровяк Мердруп, задира и сорвиголова. «Вредный элемент», — говорил о нем ректор. Но Мердрупа в классе любили. И врачи начинают обсуждать, отчего он, собственно говоря, умер.
— Поразительно, что умер только один. Вот что значит здоровое поколение. К следующему юбилею мы, конечно, многих не досчитаемся.
Торсен и Риге обмениваются холодным поклоном. Они избегают разговоров наедине. Каждый из них презирает деятельность другого. Ироническая улыбка выдает их взаимные чувства.
Впрочем, здесь присутствуют и другие врачи. Доктор Меллер и доктор Недербю. Они смотрят на Торсена снизу вверх, не только потому, что он выше их ростом, но и потому, что он сделал самую блестящую карьеру. Врачи доверительно беседуют о странных существах, называемых пациентами.
— Чудаки!
— А по-моему, просто слабоумные. Им говоришь: делайте то-то и то-то. А они хлопают глазами и делают все наоборот. Пытаешься объяснить им, что такое витамины. А они продолжают есть похлебку и картофель. Если б им можно было внушить хотя бы уважение к врачу, чтобы они не отнимали у него даром времени. Нет, они лезут со всякой ерундой в самые неподходящие часы. Приходит, например, ко мне один субъект и просит: «Господин доктор, выдайте мне, пожалуйста, справку, что у меня в комнате сырые стены. Я отнесу ее в контору социального обеспечения». — «Я не каменщик, милейший! И не могу писать справки вашим стенам!» Но он твердит свое: комната, дескать, опасна для здоровья, а у него много детей и так далее и тому подобное. Если, мол, доктор выдаст такую справку, ему, может быть, удастся получить другую квартиру. Я ему на это отвечаю: «Почем я, черт возьми, знаю, что не вы сами залили стены водой? Надо же, наконец, соображать, когда и по какому поводу можно беспокоить врача...»
Врачи вспоминают различные случаи из практики, когда им приходилось сталкиваться с невежеством и глупостью простолюдинов. И тут же рассказывают друг другу, как они остроумно ответили какому-нибудь пациенту.
Адъюнкт Нильсен тоже может порассказать о глупости школьников, которые делают в переводах самые дурацкие ошибки.
И двум адвокатам есть что порассказать о забавных персонажах, с которыми им пришлось столкнуться в их юридической практике.
И офицеру есть что порассказать. Рекруты ничуть не лучше пациентов. В казарме однажды решили проверить умственные способности солдат: результаты были чудовищные. Можно только диву даваться, насколько эти люди скудоумны и невежественны в самых элементарных вопросах!
Судье тоже пришлось наблюдать странных, удивительных субъектов. Трудно даже поверить, что такие создания вообще существуют на свете. И государство годами их кормит и всячески о них заботится. Всем ясно, что они никогда не исправятся, и все-таки им сохраняют жизнь. А мы, налогоплательщики, должны их содержать.
Странные, диковинные вещи творятся на свете. И люди совсем не таковы, какими они должны быть. Почти каждому из присутствовавших довелось в той или иной форме соприкоснуться с огромной непонятной массой — людьми, стоящими на нижних ступенях социальной лестницы. Загадочная чернь. Люди, которые сами не хотят, чтобы им жилось лучше. О них можно рассказать десятки анекдотов.
Пастор Неррегор-Ольсен подходит к Гаральду Горну.
— Не могу выразить, с каким наслаждением я читаю твои рецензии в «Моргенбладет». В них такой пафос утверждения, столько плодотворных мыслей, столько истинно датского!
— От души рад это слышать. Я всегда отстаивал своеобразие датской культуры. Ее самобытность. Все, что уходит корнями в историю и традиции нашего народа. Сейчас развелось много критиков, которые хотят обезличить нашу литературу, привить ей дух интернационализма. А я поставил себе целью бороться за национальное, положительное, утверждающее начало. Чисто датское. Истинно датское, как ты выразился.
— Я убежден, что ты делаешь благое дело. В моем приходе многие читают твои статьи и рецензии. Я ведь тоже иногда пописываю. Скромные заметки. Но наша «Церковная газета» их печатает. И жена пишет. Стихи. Изящные миниатюры. Непритязательные, но искренние и прочувствованные... Она была бы счастлива, если бы ты как-нибудь прочитал их и высказал свое мнение.
Адъюнкту Нильсену тоже не терпится подойти к Горну и поговорить с ним о литературе, о школьных сочинениях и о статье «Преподавание датского языка», которую Нильсен опубликовал в журнале «Латинский язык в школе».
— Может, она случайно попалась тебе на глаза?
— Нет, не попадалась. — Но Гаральд Горн с удовольствием прочтет статью, если у Нильсена сохранился экземпляр. И, конечно, скажет о ней все, что полагается сказать.
Горн знает, что Нильсен мечтал в свое время стать писателем. Он сам лелеял когда-то такие мечты. Но Гаральд по крайней мере занимается теперь чем-то родственным. Пожалуй, это даже лучше: писать о том, что сочинили другие. Горн читает всю выходящую литературу. Он знает все, что писатели передумали и пережили. Это почти так же интересно, как самому думать и переживать.
Полицмейстер Рольд доверительно беседует с Робертом Риге. Он держится кротко и добродушно. Куда девалась его обычная заносчивость? Гернильд с изумлением наблюдает за ним. Задира полицейский совсем обмяк. Он весь смирение и почтительность. Уж не гипнотизер ли Риге?
Гернильд обсуждает с Амстедом семейные дела. Они снова, в который раз, выясняют, кем приходятся друг другу, поскольку дядя фру Амстед генерал Maсен — двоюродный брат дяди Гернильда, фон Бракберга. Отец фон Бракберга был амтман и помещик, отец амтмана командовал голштинскимп кирасирами, а дед получил дворянскую грамоту от короля.
— Яведь тоже отчасти дворянин, — добавляет Гернильд. — Но только через Бракбергов. Фамилия Гернильд произошла, по-видимому, от Герр Ниль или Герр Нильс, то есть Герреман Нильс — помещик Нильс.
— Интересно, чем здесь будут кормить, — замечает Могенсен. — Предупреждаю, что я вегетарианец. Трупов я не ем.
Начальник отдела Йоргенсен, член юбилейного комитета, успокаивает Могенсена.
— Заказана разнообразная зелень: спаржа, горошек, и кроме того, шампиньоны и все, что к ним полагается. И, конечно, картофель. Словом, ты будешь сыт одними овощами.
— Благодарю, — говорит Могенсен.
— Отлично, великолепно! — громко восклицает пастор Неррегор-Ольсен, стряхивая пепел в фаянсовую пепельницу, на дне которой изображен какой-то сюжет из Библии. — Вот это искусство. Датские самородки. Недаром они прославились на весь мир.
— О да, нам уменья не занимать стать, когда мы оберегаем свою самобытность, — заявляет Горн.
Но вот наступает время идти к столу. Начальник отдела хлопает в ладоши:
— Друзья! К столу! Каждый садится там, где ему нравится.
Гернильд слегка удивлен. В Хольстебро за столом рассаживаются соответственно табелю о рангах. Судебный исполнитель принадлежит к девятому классу, поэтому он не имеет права сидеть выше полицмейстера, который принадлежит к восьмому. Очевидно, в столице пренебрегают этими различиями. Конечно, они не имеют большого значения, но все-таки раз табель о рангах существует, почему бы его не придерживаться?
Юбиляры направляются в соседнюю комнату, где их ждет накрытый стол. Пастор Неррегор-Ольсен, сунув сигару в одну из фаянсовых пепельниц, шествует впереди своих однокашников. Могенсен замечает, что пастор воткнул окурок прямо в глаз Иисуса Христа.
Глава 12
— Добро пожаловать! — громким и внятным голосом восклицает Гаральд Горн. — Добро пожаловать. И спасибо, что пришли, старые друзья! Четверть века минуло с тех пор, как мы в последний раз собирались вместе. Много воды утекло. Тогда наши юные души были чистым, неисписанным листком бумаги, а теперь мы взрослые мужи, созревшие на трудовой ниве.
Но мы не забыли нашей юности. Счастливой, радостной юности, когда вся жизнь была перед нами. Помните старую песню, которую мы певали па торжественных школьных вечерах? Восхитительную песню Карла Плоуга16:
Прекрасна юность, как весна,
Когда трава, когда листва
Под солнцем расцветают...17
И вот мы расцвели и созрели. Каждый занял свое место в обществе. Исполнен завет старой песни, гласивший:
Мы возмужаем и пойдем
Достойным и прямым путем,
И пусть увидят люди,
Что справедливость в мире есть
И что за правду, долг и честь
Готовы встать мы грудью.
«За правду, долг и честь» — этому нас учила школа, и мы по сей день верны старому девизу. Но сегодня, в этот торжественный час, мы, как добрые пахари, имеем право, остановив свои плуг, оглянуться назад. Мы имеем право вспомнить дни нашей юности, чтобы вкусить отрадные воспоминания минувших лег и отпраздновать юбилей в тесном дружеском кругу. Ваше здоровье, друзья!
Лакеи начинают обносить гостей, и юбиляры принимаются за паштет с желтоватой начинкой.
Близоруко вглядываясь в свою тарелку, Могенсен ковыряет паштет вилкой.
— Вы уверены, что в начинке нет трупов? — спрашивает он у лакея.
— Полагаю, что нет, сударь...
— Ешь спокойно, — говорит Амстед. — Это чисто вегетарианское блюдо. Тебе ничто не угрожает. В крайнем случае проглотишь парочку креветок.
Могенсен извлекает из начинки креветку и кладет ее на край тарелки.
— Ты придерживаешься вегетарианства из медицинских соображений? — спрашивает Topсен.
— Отчасти из медицинских, отчасти из этических. А также из эстетических.