– Ты посчитала, когда был зачат ребенок? – спросила она.
– Что?
– Я просто хочу прикинуть, – пояснила Кэти, – на какой стадии ты сейчас.
– Прошло несколько недель, – ответила я, поскольку произвела уже определенные подсчеты. – Недель семь или восемь.
– Получается, вы занимались сексом почти до самого дня его ухода?
– Разумеется, занимались!
– Извини за назойливость. Я размышляла вслух. Мне-то казалось, что ваши отношения значительно ухудшились, и потому он оставил тебя.
– Нет. Все было прекрасно. Никаких проблем не возникало. Ты же не заметила ничего странного в его поведении?
Кэти покачала головой.
– Я много думала об этом со времени его ухода и не могла припомнить никаких признаков, которые бы предвещали такую развязку.
Она посмотрела на свои руки и заметила скол на маникюре.
– О, какая неприятность! – воскликнула Кэти. – Мне лучше отправиться домой и заняться ногтями.
«Отрадно знать, что ты умеешь правильно определять свои приоритеты», – подумала я.
Поднимаясь, она добавила:
– Ханна, хорошенько подумай над этим. Ты не сможешь быть матерью-одиночкой. Ты сама себя возненавидишь. Тебе будет одиноко, перестанет хватать денег, и… Ты совсем не с этим связывала планы на будущее. Твой отец с ума сойдет, когда узнает!
При мысли, что придется сообщить отцу о своей беременности, я почувствовала новый приступ тошноты и головокружения.
– Вот почему мне необходимо разыскать Мэтта!
– Ты готова принять его обратно только из-за ребенка? Как ты сможешь продолжать жить с ним, зная, что он вернулся только из-за этого?
– Все обстоит иначе, – возразила я. – Я уверена в любви Мэтта ко мне. И детей он тоже хотел завести.
– Когда он в последний раз говорил тебе это?
Я не сразу сумела ей ответить. Вспомнила, как Мэтт лежал рядом со мной в постели, в первые дни нашей совместной жизни, поглаживая меня по животу и приговаривая: «Ты можешь представить, какое это ощущение, носить в себе ребеночка? Это будет так необычно. Вообрази, как он начнет в тебе шевелиться. Похоже на научно-фантастический фильм».
«Или фильм ужасов, – отозвалась я. – Не беспокойся. Я никогда не забуду вовремя принять таблетку».
«Я вовсе не беспокоюсь. Это было бы замечательно. – Мэтт поцеловал меня. – А из тебя получится превосходная мама».
От его слов я заплакала, хотя не объяснила ему причины своих слез.
Мы часто заводили подобные разговоры в самом начале, но я не могла вспомнить, когда именно он говорил мне об этом в последний раз.
– Уже достаточно давно, – ответила я Кэти, – но он знал, что я хочу сначала получить повышение в должности на работе. И конечно же, я не хотела заводить ребенка до тех пор, пока мы не поженимся.
Кэти посмотрела на меня с жалостью, и я заявила:
– Но ведь и вы с Джеймсом не поженились!
– Верно, верно! – Она засмеялась. – Мои мама с папой не могут пока позволить себе такие расходы.
Задние габаритные огни автомобиля Кэти растворились в темноте улицы, а я вернулась в кухню, чтобы немного навести там порядок. Коробка с тортом лежала на одной из полок стойки. Я сняла крышку и стала разглядывать это произведение кулинарного искусства, представляя, с какой любовью мать Кэти аккуратно покрывала поверхность торта шоколадным кремом. Я догадывалась, насколько она рада, что не Кэти перенесла столь тяжелое потрясение. При этом мое лицо исказилось от ощущения невыразимой боли, а желудок свело, предвещая необходимость скорого посещения ванной.
А мне все еще представлялось выражение сострадания на лице матери Кэти. Я неоднократно видела его прежде, хотя с последнего раза прошло несколько лет, и мысль, как она жалеет меня сейчас, стала невыносимой. Я схватила торт, с любовью приготовленный для меня, и швырнула его в мусорную корзину, вложив в это движение всю свою ярость.
Глава 22
К субботе я чувствовала невероятную усталость. Проснулась поздно и спустилась позавтракать, но потом у меня уже не осталось энергии ни на то, чтобы принять душ, ни на смену одежды. Я легла на диван, закутавшись в одеяло. Было слышно, как Шейла и Рэй постригают свою лужайку и моют машины, и даже эти их самые рутинные, но совместные дела заставили слезы навернуться на глаза.
Я лежала и вспоминала ушедшие дни – «славные дни», как мы их называли. Думала о Кэти, о нашем с ней знакомстве в первый день занятий в школе. На перемене она сразу спросила меня, хочу ли я стать ее лучшей подругой. Я не знала, что такое лучшая подруга, но обрадовалась, когда мама объяснила мне, в чем заключается смысл этого словосочетания. Мне нравилось ходить к Кэти в гости – даже в том возрасте я понимала разницу между ее домом и моим. Там царила иная атмосфера, не зависевшая от того, кто и в каком настроении у них находился. Не начиналась бурная активность, когда машина ее отца появлялась на подъездной дорожке, не возникало общего чувства облегчения, стоило ему уехать.
А вот Кэти никакого различия не ощущала и тоже любила приходить ко мне поиграть. Мои родители были относительно богатыми людьми, и игрушек мне покупали даже с избытком. Я знала, что Кэти мне завидует, у ее папы с мамой с деньгами обстояло значительно хуже, чем у моих, но все, что имели, они тратили на дочь. Вот только почему-то ей всегда казалось этого мало.
По мере взросления Кэти приобрела привычку подражать мне во всем, носить такую же одежду, делать такую же прическу, пользовалась такой же косметикой. Порой мне это льстило, но чаще раздражало. Иногда мой отец делал подарки нам обеим, и она сияла от счастья, улыбалась и говорила ему, как мне повезло иметь такого замечательного папу. Ему нравилось слышать это. Кэти и в отпуск часто ездила с нами, и странным образом ее присутствие с нами во Флориде или Марбелье – куда бы мы ни отправились – облегчало отношения в семье, делало поездки более веселыми. Моя мама тоже всей душой любила Кэти, хотя всегда настороженно присматривала за ней. Особенно во время каникул и отпусков.
Когда нам исполнилось семнадцать лет, мы познакомились с Джеймсом. Он был рослым парнем со стройной фигурой, длинными лохматыми волосами и темно-синими глазами. Повсюду таскал с собой свою гитару, и я представляла его этаким полубогом рока из пригорода. С самого начала мы обе влюбились в него, но именно меня Джеймс первой пригласил на свидание, после чего мы стали с ним неразлучны. Кэти постоянно увязывалась за нами, но я догадывалась, что ее интересует только Джеймс, и оттого еще сильнее привязывалась к нему. Ближе к финалу наших с ним отношений мы почти перестали видеться с ней, и я понимала: Кэти недостает его даже больше, чем меня.
В подростковые годы мы с Кэти неизменно вели записи в личных альбомах. Писали о музыкантах, концерты которых посещали, о мальчиках, об одежде. Вклеивали туда фотографии, билеты и вырезки из газет. Каждый год знаменовался началом нового альбома. Теперь мои пылились на чердаке, и в последний раз я видела их, когда мне исполнилось тридцать лет. Мы с Кэти тогда выпили лишнего, и я притащила их вниз, чтобы мы смогли вдоволь посмеяться. Когда же Кэти в тот вечер ушла, прежде чем сложить альбомы обратно в коробки, я бегло пролистала каждый еще раз. И заметила, что одна из фотографий Джеймса пропала. Это был снимок, который сделала я сама. Джеймс ждал меня в парке со своей гитарой. Мы с Кэти шли ему навстречу, и он улыбнулся мне, когда я навела фотоаппарат и щелкнула затвором. И даже тринадцать лет спустя его улыбка заставляла меня улыбаться в ответ. Я отправила Кэти текст:
Кстати, где та фотография?
Через пару минут пришел ответ:
Какая еще фотография?
Ты прекрасно знаешь, черт тебя побери, о каком снимке речь! Я бы сделала для тебя копию. Нужно было лишь попросить.
Кэти больше не отзывалась до утра, но я проснулась и увидела новое сообщение:
Все равно понятия не имею, о чем ты.
И я догадалась, что она пытается изменить историю, искренне верит, будто Джеймс в тот день улыбался ей. Но это было не так.
Неожиданно я подумала: а ведь я не поднималась на чердак после ухода Мэтта. Мне это даже в голову не приходило. Все мои вещи он сам спустил оттуда вниз – телевизор, книги и прочее.
В последний раз я забиралась на чердак после празднования Нового года, когда мы с Мэттом убирали елочные игрушки. Это всегда превращалось в нелегкую задачу, потому что электричество туда не провели, и одному приходилось светить фонариком, пока другой ставил на место коробки и сумки. А если добавить к этому похмелье, то становилось еще труднее.
Я постаралась припомнить, какие вещи Мэтта хранились на чердаке. При переезде он привез с собой тонны всякой всячины, но все это как-то равномерно разместилось в комнатах, отчего дом теперь и выглядел опустевшим. Мне нравилось мое жилище до прибытия Мэтта, поскольку я считала минимализм самым подходящим и модным стилем, но с его вещами он внезапно наполнился новой живой энергией и стал более уютным. Даже гостеприимным. Я уже прибегала к этому сравнению – эффект получился такой же, если бы черно-белая фотография вдруг заиграла яркими красками. Но теперь все это ушло. И дом, казалось, ждал появления кого-то еще, кто смог бы вдохнуть в него новую жизнь.
Я быстро оделась, достала из сарая стремянку и втащила ее в коридор второго этажа. Доступ на чердак открывался через люк на площадке перед дверью моей спальни. Я прочно установила лестницу, поднялась по ней и откинула люк вверх и в сторону. Посветив внутрь фонариком, подтянулась на руках и влезла на чердак.
Отвратительное чувство испытываешь, оказавшись в таком месте одна. Потолка в обычном смысле там не было – лишь балки и толстый слой гидроизоляции. Луч фонарика отбрасывал повсюду причудливые тени. Я стиснула зубы и огляделась. В дальнем углу стояли коробки с вещами, относившимися к временам моей юности. Школьные дневники, каждый из которых мог вызвать волну воспоминаний, вышивки с уроков труда, книги, любимые мной и потому сохраненные для будущих детей. Эта мысль заставила меня ненадолго задержаться, но потом я постаралась как можно скорее избавиться от нее.