Настроение испортилось. Не испортилось, а снова стало таким, как всегда. Обычным.
Егоров жил в трехкомнатной коммунальной квартире на Садовом, в двенадцатиметровой комнате. Соседи были тихие: справа молодожены, а сосед слева жил у жены и появлялся здесь только в дни ссор с нею. Придя домой, Егоров бесцельно послонялся по комнате, не зная, к чему приложить руки. Глупее всего это промежуточное состояние. Ни там, ни здесь…
Он решил убрать комнату. Это лучшее средство: убрать все, вычистить до блеска, потом самому под душ — и жизнь уже совсем другая. Но тут он вспомнил, что в доме уже неделю как отключили горячую воду, представил, как он будет чувствовать себя после уборки, потный и пыльный, — и передернулся, спиной ощутил липкие мурашки. На всякий случай он сходил на кухню, покрутил кран — нет, только бульканье и сипение. И тогда он неожиданно для себя решил поехать в Подольск. И сам удивился: до чего все просто. С Витькой повидается, время проведет. Витька, его товарищ по училищу, жил на самой окраине Подольска, оттуда рукой подать до Пахры, до лесов, до пляжей. На том берегу — сосны. Прямо от Витькиного дома можно спуститься по тропинке к паромной переправе и оттуда кричать: «Харон, Харон!» И из будки на том берегу вылезет хромой паромщик Петя…
Егоров обрадовался, быстро побросал кое-какие вещи в сумку и выскочил из дома. Приехав на Курский вокзал, он взглянул на табло и тут же помчался по переходу, вынырнул на платформе и влетел прямо в тамбур. Двери за ним со свистом сдвинулись. К его удивлению, народу было не так много. Но ему не стоялось: слишком разгорячен был, взбудоражен. Он прошел тамбур наискосок, туда и обратно, вошел в вагон, прошел по проходу, вышел в другой тамбур, прошел следующий вагон, и все бесцельно, просто так, потому что мест свободных нигде не было, он знал это наверняка, а шел просто так, чтобы не стоять на месте. В тамбуре третьего или четвертого вагона он увидел жену.
Они не виделись уже два года, с тех пор, как разошлись. На первых порах он звонил ей, спрашивал, не надо ли чем помочь (чем он мог помочь?), но потом догадался, что так ей еще хуже — и перестал.
— Ты что, следом за нами шел? — спросила жена.
— Нет, — сказал он. — Я место искал, где сесть.
— И так вот случайно встретились? — не поверила она.
— Москва маленькая, — сказал он и развел руками.
— Восемь миллионов, — сказала она. — Попробуй тут, не встреться.
— Еще полтора миллиона приезжих, к счастью. Не будь их, так вообще никакой жизни: от бывших жен и мужей проходу нет, представляешь?
— Представляю, — сказала она. — А все же как ты сюда попал?
Она все еще не верила. Егоров взглянул и невольно отметил, что выглядит она неважно. Резкие складки у губ, какая-то воспаленность, готовность к истерическим, театральным жестам…
— В Подольск еду, к Витьке, — объяснил он. — Вот и получилось так. А ты?
— Я не одна. — сказала она. — Вот мои друзья.
В углу тамбура, на чемодане, поставленном на ребро, расставив в стороны длинные ноги, сидел высокий смуглый парень в черном кожаном пиджаке. На одном его колене сидела девушка в красных вельветовых брюках в обтяжку и желтой майке. Девушка была очень яркая, с матовым лицом и жгучими черными волосами, с легким румянцем на щеках, полненькая, но не очень, соблазнительная настолько, что не вызывала уже никакого соблазна.
— Лена, — сказала она, протягивая руку.
— Егоров.
— Рид, — сказал парень и добавил: — В честь Джона Рида, как догадываешься.
— Егоров, — сказал было Егоров, но парень прервал его, переходя сразу на «ты»:
— Я тебя знаю, видел твои штуки. Да и вообще…
Что значит «вообще», Егоров не понял, но парень ему вроде понравился.
— Так куда вы едете? — спросил он, уже догадываясь, что ему скажут.
— К Марье Федоровне, — сказала жена. — У нас с Леной отпуск, и мы решили дней десять пожить у Марьи Федоровны. А там посмотрим.
— Я так и думал, — сказал Егоров. — Но это же смешно — в лес с чемоданами ехать, как на курорт. И потом, надеюсь, ты догадаешься сказать, что я в командировке и потому ты приехала одна, без меня.
— Зачем, — сказала жена. — Люди должны знать правду.
— Господи, да при чем тут правда, — начал злиться Егоров. — Марья Федоровна нас два года не видела, и еще столько же не увидит, и ей дела до нас нет, мало ли у нее таких, как мы. Так зачем человека в дурацкое положение ставить, вынуждать на расспросы, сочувствие и так далее. Пусть для нее останется все так, как было.
— Она будет в еще более дурацком положении, если после меня ты к ней приедешь… с кем-нибудь, — с нажимом произнесла она последнее слово. — Если уже не приезжал.
— Да нет же… — сказал Егоров. — Как ты можешь думать…
— Ребята! — вмешался Рид. — Кончайте спорить. Давайте лучше чего-нибудь. — И он достал из сумки складной стаканчик и все остальное.
— Давай, — согласился Егоров.
Они славно посидели в тамбуре, потом перешли в вагон, в угол, и говорили о пустяках.
— Постойте, — спохватился вдруг Егоров. — А как вы до Марьи Федоровны добираться будете?
— Как обычно, — сказала жена, — на автобусе.
Егоров взглянул на часы. Электричка приходила на конечную станцию в шесть десять. А последний автобус уходил со станции в сторону Лопатина ровно в шесть.
— Не успеваете, — сказал он. — Если только автобус не задержится.
— Как-нибудь, — сказала жена. — В гостинице переночуем. А утром уедем.
— Да, — сказал Егоров. — На станции полно гостиниц, и все пустые.
— Тогда на вокзале, — сказала жена.
— Холодно уже, — сказал он. — Август. В ваших одеждах только на улице ночевать…
— Ты везешь людей, — сказал он, сдерживая себя. — Понимаешь: везешь людей. И неизвестно куда, неизвестно на что. Ты хоть знаешь, как до Марьи Федоровны добраться, не заблудишься в лесу?
— Нет, — сказала она. — Не помню. Доберемся…
— Ну знаешь, — Егоров развел руками.
— А ты не злись, — сказала жена. — На женщин злиться нельзя, тем более на просто знакомых женщин.
— Да я не злюсь. Но надо же хоть немного рассудок иметь.
— Давно ты таким рассудительным стал. Кстати, к Подольску подъезжаем.
Народ задвигался, набился в проходе, оттеснив их к самому окну. И Егоров решился: а что делать, пропадут ведь.
— К черту Подольск, — сказал он. — Я с вами еду, а то пропадете ни за грош.
— А командировка?
— При чем тут командировка? Что я, с вами всю оставшуюся жизнь в лесу сидеть буду? Довезу до места и завтра вернусь.
— Смотри, старик, — сказал Рид. — А то ведь действительно едем неизвестно куда…
На конечную станцию электричка пришла вовремя, без опоздания.
— Вы с вещами через мост идите, — распорядился Егоров. — А я прямо отсюда на площадь выскочу и автобус задержу, если не ушел.
Он спрыгнул с платформы, перед носом маневрового тепловоза проскочил через пути и выбежал на площадь. Автобуса уже не было.
— Нету, ушел, — объяснили ему женщины на остановке. — Мы тоже чуть-чуть опоздали, бежали — передыху нет…
— А чего же вы ждете?
— А так, — сказала одна из них. — Ждем…
Подошел Рид с двумя чемоданами. За ним жена и Лена.
— Ушел, — сказал Егоров. — Пошли к ресторану, а то передыху нет. Сейчас кто-нибудь из коршунов объявится.
Не успел он сказать это, как «коршун» объявился. Это был высокий мужчина в светлой парусиновой куртке. На пальце он вертел-брелок с ключами.
— Куда? — спросил он.
— В Лопатино, — сказал Егоров.
— Пятнадцать, — сказал «коршун», щеголяя краткостью слога.
— Десять, — в тон ему сказал Егоров. — Мы сейчас пойдем передых сделаем, а ты пока подумай.
Он взял из рук Рида чемодан, отнял у Лены сумку и увлек их к ресторану.
Егорова несло. Он понимал, что его несет, но остановиться не мог. Стеснительный, боящийся продавцов, таксистов и всех подобных власть имущих, он в такие минуты, когда несло, все делал решительно, уверенно, и все ему удавалось. «Хозяин жизни», — полупрезрительно называл он себя потом, вспоминая.
Вход в ресторан был внутри вокзала, в левом крыле. У высоких деревянных дверей слонялись какие-то унылые люди, пол был усыпан невыметенными опилками. В вестибюле навстречу им вышел из своего закутка швейцар, низенький плотный дядька в форменном картузе, натянутом на уши. Увидев Егорова, он замер настороженно, потом посторонился, изобразив рукой что-то вроде приглашающего жеста. У входа в зал, слева, висело на простенке большое овальное зеркало, а под ним — столик, накрытый серой скатертью.
— Вот здесь и располагайтесь, — сказал Егоров и прошел в зал. Там почти никого и не было, мужики густо толпились у буфетной стойки. Розлив, — догадался Егоров. — Это надолго. И прошел вперед. Поймав взгляд буфетчицы, он щелкнул над головой пальцами, протянул ей деньги и показал: две, и кивнул. Буфетчица через головы протянула ему две бутылки водки. Он улыбнулся ей и пошел к вестибюлю. Мужики в очереди смотрели ему вслед с уважением.
В вестибюле жена и Лена сидели у стола, а Рид стоял, прислонившись к дверному косяку. Напротив него, у своего закутка, стоял швейцар.
— Отец, — сказал Егоров, показывая рукой на стол. — А где все остальное, отец?
Швейцар засуетился и быстренько вынес из своего закутка пять фужеров. Потом, поколебавшись, два яблока на тарелке.
— Сервис по-походному, — сказал Егоров и разлил, первый фужер протянул швейцару.
— А теперь что? — спросила Лена. Похоже, они о чем-то без него говорили и, кажется, ни до чего не договорились.
— А теперь на площадь, — сказал Егоров. — Там коршун ждет.
— Так он и ждет, — сказала жена. — Кстати, почему ты его коршуном зовешь?
— Ну, орел, — сказал Егоров. — Стервятник. Не все ли равно.
«Коршун» ждал их на площади.
— Ну что? — спросил Егоров.
— Поехали, — сказал «коршун» и повел их к машине, к красному «Москвичу». На стоянке у вокзала, в ряд, стояли «Москвичи» и «Жигули», и хозяева их, «коршуны», бродили вокруг, вертя ключи на пальцах.