Раньше от этих мыслей меня всего корежило, а сейчас просто грустно немного. И в поездах я наездился, и городов и городков навидался, и на людей насмотрелся. А сейчас вот живу с этими мужиками и, бог даст, буду жить и работать с ними долго, потому что если нашел своих, то за них надо держаться до конца.
— Ты что размечтался? Уснул, что ли?
Мишка вылез из воды и стоял на берегу, взвизгивая от холода и отряхиваясь, как большой пес.
— Да нет, просто детство вспомнил…
— Значит, стареешь, — авторитетно сказал Мишка. — Вон Мейрам ни про какое детство не вспоминает, потому что у нашего Мейрамчика еще детство в хвосте играет. Так, Мейрам?
— Иди ты! — отмахнулся Мейрам. — Еще разобраться надо, у кого что и где играет.
— Ладно вам, — вмешался Иван. — Я вон тоже детство часто вспоминаю. И чего вспоминать-то: жрать нечего, носить нечего, хорошо, в ремеслуху определился, легче стало немного, а ведь все равно вспоминается…
— Да потому и вспоминается, что жрать нечего было, — наставительно сказал Мишка. — А вот нашим с тобой спиногрызам небось и вспомнить нечего будет, все у них как по маслу катится. Нужды они не знают, вот и бесятся. Конечно, папка здесь горбится, как трактор…
— Брось ты! — отмахнулся Иван. — Ты что, хочешь, чтобы у них было, как у нас. Нашел чем хвалиться!
— Ага! — легко согласился Мишка. — А то мы, правда, как та бабка — вшей трясет да хвалится!
— Вот и хватит. Пошли рыбу ловить!
Мишка вытащил из кабины чистое ведро. Мейрам отцепил, снял с зажимов штыковую лопату и они пошли вверх по реке. Мы — вслед за ними. Я тоже, конечно, хотя ничего не понимал: как мы будем рыбу ловить, чем? Но если люди говорят, значит — знают.
Дойдя до первого переката, где глубина была по щиколотку, Мишка остановился. Постоял, примериваясь, потом ткнул пальцем в берег:
— Вот здесь копай, вот досюда, до ложбинки! А вы камни собирайте!
Мейрам начал копать в песке отводной канальчик от русла речки до маленькой ложбины за тальниками, а мы натаскали камней и сложили их в кучи на двух берегах, на той и на этой стороне, как и распорядился Мишка. Кажется, я уже понял, что он собирается делать и как ловить.
Мишка с Иваном вошли в воду и начали быстро складывать из камней запруду. Эрик притащил от машины две длинные доски, и как только запруда была готова, перегородил ими речку. Получилась настоящая глухая плотина: доски, подпертые каменной запрудой.
Вода чуть поднялась и, не найдя другого пути, пошла по отводному канальчику. А русло реки перед нами в какие-то секунды обнажилось, вода сошла, и в ямах запрыгали, забились оставшиеся там узкие серебристые рыбины.
— Давай! — скомандовал Мишка, и мы бросились ловить рыбу руками. Такого я еще никогда не видел!
Мишка стоял посередине, с ведром в руках, принимал добычу и, не удержавшись, присел и тоже начал одной рукой возить в ямке с водой, пытаясь ухватить затаившуюся там рыбину.
Вода быстро поднялась, размыла каменную запруду, раскидала доски и хлынула в русло, гоня перед собой песок и камни.
— Все! — сказал Мишка, поднимая ведро. — Полведра хватит?!
— Хва-хватит, — выдохнул я, дрожа от азарта. — А может, еще?
— Куда еще, — рассудительно сказал Эрик. — Полведра — это, считай, пять килограммов. А нас как раз пятеро.
— А завтра, если надо будет, еще поймаем! — успокоил меня Мейрам. — Видел ведь, как фирма работает!
— А что это за рыба такая? — Я заглянул в ведро и втянул ноздрями свежий рыбный запах. — Первый раз такую вижу.
Мейрам посмотрел на меня с удивлением.
— Обыкновенная рыба. Форель называется.
— Форель?! — ахнул я. — Да вы что, мужики! Я читал где-то: форель королевской рыбой считается!
— Королевской? — удивился Мишка. — Надо же! А мы ничего, привыкли…
Вечером мы ели уху из форели. Мишка оказался прав. Рыба как рыба, ничего в ней особенного. Окуневая уха лучше. Правда, и повара мы так себе. Главный у нас по этой части Мейрам. Он говорит, что жареная рыба вкуснее.
10
Никто не видел, как он появился на площадке. Вокруг поле, далеко видно: трудно подойти к нам незамеченным. А он подошел, как из воздуха возник, и мы заметили его только тогда, когда он сидел уже на камешке на пригорочке, в сторонке, словно всегда здесь был, курил папироску и спокойно, без особого любопытства смотрел, как мы работаем. Не здоровается, не говорит ничего: сидит и смотрит. Ну и шут с тобой. Мы сделали вид, что не обращаем на него никакого внимания: мало ли кто здесь ходит. Я, правда, искоса поглядывал, интересно было. По виду вроде из конторских: бухгалтер, счетовод… Очень уж прилизанный, аккуратный. Темные редкие волосы старательно причесаны на лысеющей голове, рубашка кремовая, со свободным воротом, на рукавах стрелочки наведены, брюки серые, поношенные уже, но чистые, отутюженные. Лицо в мелких морщинах и как бы сплюснутое сверху, отчего глазки глубоко ушли, нос выпятился, губы и подбородок тоже. Животик небольшой, как раз по его комплекции, для солидности. В общем, гладкий, прибранный весь маленький человечек неопределенного возраста и неопределенной внешности. Что ему здесь надо?
В конце концов мы так увлеклись работой, что совсем забыли про него. Дело, которым мы были заняты, не из самых увлекательных в нашей жизни: подготовка бурового хозяйства к переезду. Но два дня назад мы закончили трудную самоизливную скважину, настроение у всех праздничное, и потому, наверно, легкий дух согласия, веселья, полного довольства жизнью витает над площадкой.
Мейрам с Эриком переносят штанги и укладывают их так, чтобы удобнее было потом зацепить автокраном. Стокилограммовая тонкая труба на весу чуть прогибается, пружинит, и видно, что ребятам в радость это упругое сопротивление железа: играют мышцы под блестящей, загорелой дочерна кожей, молодость и силушка играют в ребятах.
Зарокотал дизель, набирая обороты, — Иван включил насос, а я ударил режущей струей из брандспойта по многострадальной, запыленной, обляпанной машинным маслом и глиной установке. И слетал слой грязи, и засверкал, засиял наш станок под августовским солнцем каплями воды и ярко-голубой эмалью, вспыхивая, отражая острые лучики.
Мне суета наша вокруг буровой установки почему-то всегда напоминала суету крестьянской семьи вокруг единственной коровы-кормилицы. Стоит наш МАЗ, похожий на нее своей доброй, тупой, как будто обрубленной мордой кабины, моргает круглыми глазами фар, и мы хлопочем вокруг него: поим соляркой, кормим маслом, втираем в его железные суставы густой солидол, а в ответ на все это МАЗ-кормилец, не говоря уже о главном деле, дает свет в вагончик, вращает лопасти глиномешалки, маховик насоса, да еще на платформе есть специальный маленький насос, поднимающий и опускающий ажурную двенадцатиметровую мачту, закрепленную сейчас растяжками из тросов. И во время бурения, когда натыкается долото на камень, на валун, вздрагивает станок всем своим телом, как буренка от неожиданного удара пастушьего бича…
Заметно вечерело, когда мы закончили работу. Ребята быстро умылись, переоделись и ушли в село, в клуб. А мы вскипятили чай, разогрели макароны с тушенкой, в ледяной, идущей из скважины воде обмыли помидоры, и я подошел к нашему гостю или как его назвать — не знаю… Неудобно же не пригласить человека.
— Присаживайтесь к нам, — сказал я как можно приветливей. Мне все же хотелось узнать, что это за личность такая.
— С удовольствием, — неожиданно легко согласился он. Поднялся со своего камешка, протянул маленькую ладонь. — Николай Сергеевич!
— Будем знакомы, — пробормотал я, пожимая его сухую лапку.
Николай Сергеевич подошел к нашим, поздоровался, представился.
— Здравствуйте, — вежливо сказал Иван.
— Здорово! — рявкнул Мишка с заметной ноткой превосходства.
Николай Сергеевич сверкнул в его сторону быстрым, цепким взглядом, чуть усмехнулся.
Я налил ему чаю, дал вилку, придвинул помидоры. Он принял все это с улыбкой и, не жеманясь, стал есть.
— Переезжаете, — кивнул он на буровую.
— Угу, — подтвердил Иван. — На втором отделении теперь будем.
— Знаю, — сказал Николай Сергеевич, — я хочу к вам ребят на экскурсию привести, как учебный год начнется. — И, заметив, что мы ничего не поняли, пояснил: — Я здесь учителем в восьмилетке работаю, физику преподаю.
— А-а, — протянул Мишка. — Что же ты раньше не подошел?
— Да так вот, — сказал Николай Сергеевич. — Сидел, на воду смотрел, на вас смотрел…
— И что же высмотрели? — спросил Иван.
— Хорошо живете! — улыбнулся он. — Вольно, с размахом. И ребята у вас хорошие, гибкие, как звери молодые.
— Ребятки ничего, — согласился Иван. — Буровики.
— А че на воду смотрел? — привязался Мишка. — Че на нее смотреть, на воду?
Мне показалось, что Мишка нарочно это делает: и «тыкает» Николаю Сергеевичу нарочно, чтобы досадить, и разыгрывает из себя дубоватого, неотесанного мужика — тоже нарочно. Видно, не приняла Мишкина душа этого человека.
— Так, о жизни думал… — ответил Николай Сергеевич.
— О, смотри ты, о жизни!
— А думал я о том, — продолжал Николай Сергеевич, не обращая на Мишку внимания, — что вода течет, течет, пока не вытечет вся, и ничего ведь взамен не требует. А человек так не может, а?
— Чего человек не может? — спросил Мишка.
— Ничего взамен не требовать — вот чего человек не может, — сказал Николай Сергеевич. — Ему всегда взамен надо что-то дать, иначе он давать не будет. Баш на баш, так сказать, выгода. Так ведь?
— Так ты думаешь, что все только за деньги делается? — спросил Мишка. Иван молчал, сидел, выпятив челюсть.
— А ты как думал? — вопросом на вопрос ответил учитель.
— Ну а бывает, что люди просто так помогают друг другу. Это как, по-твоему? По дружбе если? Или еще как? Или не бывает дружбы? А? — Мишка торжествовал, напирал на учителя, нависал над ним, отставив в сторону кружку.
— Бывает, — спокойно согласился тот. — Бывает, что и без выгоды помогают. То-то и главное, что деньги еще не все. Это для наших хозяев, которые вот эту вашу воду к себе на огороды отведут и повезут потом огурцы продавать, — для них деньги прежде всего. А есть ведь выгода без денег, без материи, так сказать… Выгодно мне, чтобы меня хорошим считали, добрым, вот я и помогаю кому-нибудь, просто так, бескорыстно. И еще сам собой любуюсь: какой я благородный, честный, простодушный. А в основе всего — выгода. Так сказать, моральная выгода. Это потому, что все мы как бы договорились, что быть хорошим — это хорошо. А если завтра будет хорошо быть плохим? Тогда как? Тогда ведь я плохим сразу стану, чтобы быть хорошим. Вот в чем дело!