– Значит, выходит, что тех девушек убил не дядя Юханнес. Отцу сейчас точно не позавидуешь: указать на собственного брата, а потом выясняется, что тот невиновен.
– Замолчи, не смей говорить о том, о чем ничего не знаешь!
Все сидящие за столом вздрогнули. Им редко доводилось, если вообще доводилось, слышать, чтобы Якоб повышал голос. Даже Линда на мгновение слегка испугалась, но потом сглотнула и неутомимо продолжила:
– Почему, собственно, отец подумал, что это дядя Юханнес? Мне никто никогда ничего не рассказывает.
Немного посомневавшись, Якоб понял, что заставить ее перестать задавать вопросы не удастся, и поэтому решил пойти ей навстречу. Хотя бы частично.
– Папа видел одну из девушек в машине у дяди Юханнеса в ту ночь, когда девушка исчезла.
– А почему отец разъезжал на машине посреди ночи?
– Он навещал меня в больнице и решил не оставаться ночевать, а поехать домой.
– Только и всего? Это и послужило причиной того, что он позвонил в полицию и заявил на Юханнеса? Я хочу сказать, этому ведь могла быть масса других объяснений, может, он ее по пути немного подвез или что-то подобное?
– Возможно. Хотя Юханнес отрицал, что тем вечером вообще видел девушку, и говорил, что в то время уже спал дома.
– А что сказал дедушка? Он не разозлился, когда Габриэль позвонил в полицию по поводу Юханнеса?
Линда пребывала в полном восхищении. Она родилась уже после исчезновения девушек, и ей рассказывали только отрывочные сведения. Никто не хотел говорить о том, что произошло на самом деле, и бóльшая часть услышанного сейчас от Якоба была для нее новостью.
Якоб фыркнул.
– Рассердился ли дедушка? Смело можно сказать, что да. К тому же он тогда был в больнице, полностью поглощенный спасением моей жизни, поэтому жутко разозлился на отца за его поступок.
Детей к этому времени уже удалили из-за стола. Иначе у них загорелись бы глаза при упоминании о том, как прадедушка спасал жизнь их папы. Они слышали эту историю множество раз, но она им не наскучивала.
– Очевидно, он настолько вышел из себя, – продолжал Якоб, – что собирался заново переписать завещание, сделав Юханнеса единственным наследником, но не успел: Юханнес умер. Не умри он, возможно, в домике лесника жили бы мы, а не Сольвейг с сыновьями.
– Но почему отец так плохо относился к Юханнесу?
– Ну, я толком не знаю. Он не любил разговаривать на эту тему, но дедушка рассказывал довольно много такого, что, пожалуй, это объясняет. Бабушка умерла при рождении Юханнеса, и поэтому братья находились при дедушке, когда он потом разъезжал по западному побережью, читая проповеди и проводя богослужения. Дедушка говорил мне, что рано увидел у Юханнеса и Габриэля способности к исцелению людей, и каждое богослужение заканчивалось тем, что им приходилось исцелять больных и увечных.
– Неужели отец этим занимался? Я имею в виду, исцелял людей? Он по-прежнему это умеет?
У Линды от удивления широко раскрылся рот. Перед ней распахнулась дверь в совершенно новую часть истории их рода, и она едва отваживалась дышать из боязни, что Якоб опять замкнется и откажется делиться с ней тем, что знает. Она слышала, что у них с дедом существовала особая связь, особенно после того, как оказалось, что костный мозг деда подходит в качестве донорского для больного лейкемией Якоба, но она не знала, что дед ему так много всего рассказал. Конечно, она слышала, что в народе деда называют Проповедником, слышала также болтовню о том, что он каким-то обманным путем приобрел состояние, но никогда не рассматривала истории про Эфраима иначе, как преувеличенные легенды. К тому же когда он умер, Линда была очень маленькой, поэтому для нее он был лишь строгим пожилым мужчиной на семейных фотографиях.
– Нет, думаю, едва ли умеет. – Якоб слегка улыбнулся при мысли о своем корректном отце как об исцелителе больных и увечных. – Что касается отца, то у него вроде никогда и не получалось. По словам деда, входя в пубертатный период, человек нередко утрачивает контакт с этой способностью. Контакт потом можно восстановить, но это нелегко. Думаю, после подросткового возраста ни Габриэль, ни Юханнес такой способностью не обладали. Ненависть отца к Юханнесу, вероятно, объяснялась тем, что они вели себя настолько по-разному. Юханнес был очень красив и способен очаровать кого угодно, но отличался полной безответственностью во всем. Они с Габриэлем оба получили большую часть денег еще при жизни деда, но Юханнес сумел за пару лет растранжирить свою долю. Дед рассвирепел и записал Габриэля в завещании главным наследником, вместо того чтобы разделить между ними состояние поровну. Но, как я сказал, проживи Юханнес немного дольше, дед успел бы снова передумать.
– Но должно было быть нечто большее, не мог же отец так сильно ненавидеть Юханнеса только за то, что тот был красивее и очаровательнее его? За это ведь на брата в полицию не доносят?
– Да, если бы мне пришлось угадывать, я бы предположил, что последней каплей стало то, что Юханнес увел у отца невесту.
– Что? Отец водился с Сольвейг? С этой жирной коровой?
– Ты не видела фотографий Сольвейг того времени? Скажу тебе, она была настоящей красоткой, и они с отцом были обручены. Но в один прекрасный день она просто пришла и заявила, что влюбилась в дядю Юханнеса и выйдет замуж за него. Думаю, отца это полностью сломило. Ты знаешь, как он ненавидит беспорядок и драму в своей жизни.
– Да, это должно было полностью выбить его из колеи.
Якоб встал из-за стола, показывая, что разговор окончен.
– Ладно, довольно семейных тайн. Но теперь ты, наверное, понимаешь, почему у отца несколько нездоровые отношения с Сольвейг.
– Я отдала бы что угодно, – захихикала Линда, – чтобы оказаться мухой на стене, когда она приходила, чтобы отругать отца. Какой, наверное, был цирк!
Якоб тоже слегка улыбнулся.
– Да, цирк, пожалуй, подходящее слово. Но пожалуйста, постарайся при встрече с отцом проявить немного больше серьезности. Мне трудно представить, что он видит в этом юмор.
– Да-да, я буду хорошей девочкой.
Она поставила тарелку в посудомоечную машину, поблагодарила Мариту за ужин и поднялась к себе в комнату. Впервые за долгое время они с Якобом посмеялись над чем-то вместе. «Стоит ему постараться, и он может быть очень приятным», – думала Линда, ловко закрывая глаза на то, что сама в последние годы не была особой милашкой.
Она подняла трубку, чтобы попытаться дозвониться до Юхана. К своему удивлению, она почувствовала, что ее действительно волнует, как у него дела.
Лайне боялась темноты. Ужасно боялась. Несмотря на многочисленные вечера, проведенные в усадьбе без Габриэля, она так и не привыкла. Раньше с ней дома была хотя бы Линда, а перед тем – Якоб, теперь же она оказалась в полном одиночестве. Она знала, что Габриэлю приходится довольно много ездить по работе, но все равно не переставала ощущать горечь. Не о такой жизни она мечтала, выходя замуж за богатого человека. Не то чтобы деньги сами по себе были для нее столь важны. Ее привлекла надежность. Надежность в занудстве Габриэля и в его деньгах в банке. Ей хотелось иметь жизнь, полностью отличную от жизни матери.
В детстве она жила в страхе перед пьянством отца. Он терроризировал всю семью, превратив своих детей в неуверенных, обделенных любовью и нежностью людей. Из его детей теперь осталась только она. Ее сестра и брат оба погибли от внутренней тьмы, первая – обратив тьму на себя, второй – вовне. Сама она была средним ребенком, не впадавшим в крайности. Была просто неуверенной и слабой. Недостаточно сильной, чтобы дать выход своей неуверенности вовнутрь или наружу, и только год за годом предоставляла ей потихоньку расти.
Особенно ощутимой неуверенность становилась, когда Лайне одиноко бродила вечерами по тихим комнатам. Тогда ей отчетливее всего вспоминались вонючее дыхание, побои и тайные ласки ночью.
Она действительно думала, что, выходя замуж за Габриэля, нашла ключ, который откроет темную шкатулку у нее в груди. Впрочем, глупой она не была. Она понимала, что является утешительным призом – заменой той, кого он на самом деле хотел взять в жены. Но это не играло никакой роли. В каком-то смысле так было даже легче. Никаких чувств, способных всколыхнуть неподвижную поверхность. Одна скучная предсказуемость в бесконечной цепи сменяющих друг друга дней. Ей казалось, что это и есть предел ее мечтаний.
Тридцатью пятью годами позже она знала, насколько сильно тогда заблуждалась. Ничего нет хуже одиночества вдвоем, а, сказав «да» в церкви Фьельбаки, именно это она и получила. Они вели параллельную жизнь. Занимались хозяйством, воспитывали детей и, за неимением других тем, разговаривали о природе и погоде.
Только она знала о существовании в Габриэле другого человека, не того, который ежедневно представал перед окружающими. Она годами наблюдала за ним, втихаря изучала его и постепенно узнала этого человека. Ее удивило, какую тоску в душе это пробудило. Ей думалось, что он даже сам не знает, но за скучной, сдержанной внешней оболочкой далеко в глубине скрывается страстный мужчина. Она видела много накопившейся злости, но полагала, что там присутствует столь же много любви. Если бы она только обладала способностью ее вызвать…
Даже во время болезни Якоба они не сумели сблизиться. Они бок о бок сидели возле его, как они тогда считали, смертного одра, не будучи в силах принести друг другу хоть какое-то утешение. У нее часто возникало ощущение, что Габриэль даже предпочел бы, чтобы ее там не было.
В замкнутости Габриэля можно было во многом винить его отца. Эфраим Хульт производил на людей сильное впечатление, и все, кто с ним сталкивался, сразу разбивались на два лагеря: на друзей и врагов. Равнодушным к Проповеднику не оставался никто, но Лайне понимала, как трудно, вероятно, было расти в тени такого отца. Его сыновья не могли получиться более разными. Юханнес всю свою короткую жизнь был большим ребенком, бонвиваном, бравшим от жизни все, что ему хотелось, и никогда не останавливавшимся достаточно надолго, чтобы увидеть последствия оставленного им хаоса. Габриэль предпочел развернуться в противоположную сторону. Лайне видела, как он стыдился за отца и брата из-за их широких жестов, из-за их способности во всех ситуациях сиять, как звезда во мраке ночи. Самому ему хотелось раствориться в анонимности, которая ясно показывала бы окружающим, что он не имеет ничего общего с отцом. Габриэль больше всего стремился к респектабельности, порядку и справедливости. О своем детстве и годах разъездов с Эфраимом и Юханнесом он никогда не говорил. Тем не менее кое-что она знала и понимала, насколько для мужа важно скрывать эту часть своего прошлого, так плохо сочетавшуюся с образом, в котором ему хотелось представать перед внешним миром. Тот факт, что Якоба вернул к жизни именно Эфраим, пробудил у Габриэля противоречивые чувства. Радость по поводу того, что нашелся способ победить болезнь, омрачалась тем, что на помощь, подобно рыцарю в сверкающих доспехах, явился отец, а не он сам. Он отдал бы что угодно, чтобы стать в глазах сына героем.