Когда Патрик осторожно разбудил ее, она поначалу не понимала, где находится. Едва она открыла глаза, как ее на несколько секунд ослепил резкий солнечный свет, и Патрик возвышался над ней лишь темной тенью. Сориентировавшись, Эрика осознала, что проспала почти два часа, и почувствовала сильное желание перекусить.
Они налили кофе из термоса в ковшики и достали булочки с корицей. Нигде кофе с булочкой не казался таким вкусным, как на острове, и они вовсю наслаждались. Эрика не смогла удержаться, чтобы не затронуть запретную тему.
– Все-таки как там у вас продвигаются дела?
– Неважно. Шаг вперед, два назад.
Патрик ответил кратко. Ему явно не хотелось, чтобы не дававшее ему покоя на работе зло вторглось в это залитое солнцем спокойствие. Однако слишком большое любопытство не позволило Эрике воздержаться от того, чтобы попытаться узнать побольше.
– Вам пригодились статьи, которые я нашла? Вы думаете, что все это как-то связано с семейством Хульт, или Юханнесу Хульту просто не повезло, что его впутали?
Сидевший с ковшиком в руках Патрик вздохнул.
– Если бы я знал. Все семейство Хульт напоминает какое-то чертово осиное гнездо, и я предпочел бы не копаться в их взаимоотношениях. Но что-то кажется там не совсем правильным, а связано это с убийствами или нет, я не знаю. Наверное, мысль о том, что мы, полицейские, возможно, способствовали самоубийству невинного человека, заставляет меня надеяться, что мы не дали маху. Все-таки, когда исчезли девушки, кроме показаний Габриэля, у полиции не было никаких разумных версий. Но мы не можем сосредоточиваться исключительно на них, а ищем довольно широко. – Он умолк, но через несколько секунд продолжил: – Я предпочел бы не говорить об этом. Я чувствую, что мне необходимо полностью отключиться от всего, связанного с убийствами, и подумать о чем-нибудь другом.
– Обещаю больше не спрашивать. Хочешь еще булочку?
От этого он не отказался, и, почитав и позагорав на острове пару часов, они поняли, что пора отправляться домой и готовиться к приходу гостей. Поскольку они в последний момент решили пригласить еще отца Патрика с женой, им предстояло, помимо детей, накормить с гриля восемь взрослых.
По выходным, когда ожидалось, что он будет отдыхать, а не работать, Габриэль всегда не находил себе места. Проблема заключалась в том, что если он не работал, то не знал, чем заняться. Работа была его жизнью. Он не имел никаких хобби и никакого желания общаться с женой, а дети уже покинули родительский дом, хотя статус Линды, возможно, являлся дискуссионным. В результате он чаще всего запирался у себя в кабинете и утыкался носом в бухгалтерские книги. В цифрах он уж точно хорошо разбирался. В отличие от людей, с их раздражающей чувствительностью и иррациональностью, цифры следовали правилам. На них он всегда мог положиться и чувствовал себя в их мире удобно. Не требовалось быть гением, чтобы понять, откуда у него возникла жажда порядка – Габриэль сам еще давно приписал ее своему хаотичному детству, да и не находил нужным в этом разбираться. Это работало и уже сослужило ему добрую службу, поэтому первопричина такой потребности не имела для него особого значения.
О времени, проведенном в странствиях с Проповедником, Габриель старался не думать. Но когда он вспоминал детство, отец всегда вставал перед ним именно в облике Проповедника – лишенной лица, внушающей страх фигуры, которая заполняла их дни кричащими, несущими вздор, истерическими людьми. Мужчины и женщины пытались прикоснуться к нему и Юханнесу. Хватались за них похожими на когти пальцами, чтобы заставить облегчить мучившую их физическую или психическую боль. Считали, будто они с братом имеют ответ на их мольбы прямиком от Бога.
Юханнес те годы очень любил. Он расцветал от всеобщего внимания и с удовольствием выходил на передний план. Иногда Габриэль ловил его на том, что вечером, когда они укладывались в постель, он с восхищением разглядывал свои руки, словно пытаясь увидеть, откуда же исходят эти удивительные чудеса.
Если Габриэль ощутил невероятную благодарность за то, что их дар исчез, то Юханнес пришел в отчаяние. Он не мог смириться с тем, что стал обычным мальчиком, без особого дара, таким же, как все остальные. Юханнес плакал и умолял Проповедника помочь ему вернуть дар, но отец лишь кратко объяснил, что эта жизнь закончилась, начинается другая, а пути Господни неисповедимы.
Когда они переехали в поместье под Фьельбакой, Проповедник превратился в Эфраима, не в отца – в глазах Габриэля, и он с первой минуты полюбил эту жизнь. Не потому, что стал ближе к отцу – любимцем всегда был и продолжал оставаться Юханнес, а поскольку наконец обрел дом. Постоянное место, в соответствии с которым можно было организовывать свое существование. Следовать четкому временному распорядку, уважать пунктуальность. Ходить в школу. Само поместье он тоже полюбил и мечтал о том, чтобы однажды получить возможность заботиться о нем по собственному разумению. Он знал, что станет лучшим управляющим, чем Эфраим или Юханнес, и по вечерам молился о том, чтобы отец не совершил глупость и не оставил поместье любимому сыну, когда они вырастут. Его ничуть не огорчало то, что вся любовь и внимание доставались Юханнесу, только бы поместье получил он, Габриэль.
Так и вышло. Правда, не точно таким образом, как он себе представлял. В его картине мира все равно всегда присутствовал Юханнес. Только когда тот умер, Габриэль понял, насколько сам нуждался в беспечном брате, за которого можно было волноваться и на которого сердиться. Тем не менее поступить иначе он не мог.
В то же время он попросил Лайне умолчать о том, что, по их мнению, камни в окно кидали Юхан и Роберт. Это удивило его самого. Неужели он перестает понимать, что такое закон и порядок, или его подсознательно мучает совесть за судьбу этой семьи? Он не знал, но задним числом был благодарен Лайне за то, что она решила пойти наперекор ему и рассказать все полиции. Впрочем, это его тоже удивило. В его глазах жена была скорее мягкотелой и вечно поддакивающей занудой, чем человеком с собственной волей, и его поразили язвительность ее тона и упрямство у нее во взгляде. Он забеспокоился. В совокупности с остальными событиями последней недели это вызывало ощущение, будто весь миропорядок начинает меняться. Для человека, ненавидящего перемены, такая перспектива была пугающей. Габриэль еще больше углубился в мир цифр.
Первые гости прибыли пунктуально. Ларс, отец Патрика, и его жена Биттан появились ровно в четыре и принесли хозяевам цветы и бутылку вина. Отец Патрика был крупным, высоким мужчиной с выступающим спереди основательным животиком. Биттан, на которой он женился двадцать лет назад, была маленькой, невысокой и кругленькой, как шарик. Впрочем, ей это шло, и морщинки вокруг глаз показывали, что она в любой момент готова улыбнуться. Эрика знала, что Патрик считает, что общаться с Биттан во многих отношениях легче, чем с его собственной матерью Кристиной, которая намного строже и резче. Развод Ларса и Кристины получился местами мучительным, но со временем они достигли если не дружбы, то по крайней мере мирового соглашения и могли даже иногда прилюдно общаться. Однако было все-таки проще приглашать их по отдельности, а поскольку Кристина как раз поехала навещать младшую сестру Патрика в Гётеборг, не имелось никаких причин для беспокойства по поводу того, что они пригласили на этот вечер только Ларса и Биттан.
Через четверть часа пришли Дан и Мария, и едва они успели усесться в саду и вежливо поздороваться с Ларсом и Биттан, как Эрика услышала с ведущего к дому холма возгласы Эммы. Она отправилась навстречу и, обняв детей, смогла познакомиться с новым мужчиной в жизни Анны.
– Привет, приятно наконец встретиться!
Она протянула руку и поздоровалась с Густавом аф Клинтом. Словно желая при первом впечатлении подтвердить ее предубеждение, он выглядел в точности как другие мажоры на площади Стуреплан. Темные волосы подстрижены «под пажа»[12]. Рубашка и брюки в обманчиво простом стиле – но Эрика примерно представляла себе ценник – и обязательный наброшенный на плечи и завязанный спереди джемпер. Ей пришлось напомнить себе, что не следует судить его заранее. Он ведь едва успел открыть рот, а она уже мысленно поливает его презрением. На секунду она с беспокойством задумалась, не от чистой ли зависти она выпускает колючки, как только речь заходит о людях, родившихся в богатых семьях. Ей хотелось надеяться, что это не так.
– Как поживает тетин ребеночек? Ты не беспокоишь маму?
Сестра приложила ухо к животу Эрики, словно надеясь услышать ответ на вопрос, но потом со смехом крепко обняла ее. После того как Патрику досталось такое же объятие, их проводили в сад к остальным и представили. Детей отправили бегать по саду, а взрослые тем временем пили вино или колу – в случае Эрики – и выкладывали еду на гриль. Мужчины, как обычно, собрались вокруг гриля и образовали настоящую мужскую компанию, а девушки разговаривали немного в стороне. Эрика никогда не понимала отношения мужчин к грилю. Мужчины, в обычных случаях утверждавшие, что они понятия не имеют, как поджарить мясо на сковородке, считали себя истинными виртуозами, когда дело касалось того, чтобы правильно разложить мясо на гриле на улице. Женщинам, возможно, доверялся гарнир, и они отлично подходили для доставки пива.
– Боже, как у вас тут хорошо! – Мария уже приступила ко второму бокалу вина, хотя остальные едва успели начать пить из первых.
– Спасибо, нам тоже нравится.
Эрике было трудно проявлять по отношению к девушке Дана нечто большее, чем корректность. Она не могла понять, что он в ней нашел, особенно по сравнению с бывшей женой Перниллой, но подозревала, что это еще одна из загадочных сторон мужчин, недоступная пониманию женщин. Она могла лишь заключить, что он выбрал Марию не за ее способность вести беседу. У Биттан Мария явно вызывала материнские чувства, поскольку она проявляла к ней дополните