«Черт, до чего корректно я говорю», – подумал Патрик, но ему было очень трудно разбираться с такими ситуациями. От страха, испытываемого этими людьми, у него сковывало горло от сочувствия, но он не мог позволить себе поддаться этому чувству и в качестве защиты прибег к почти бюрократической корректности.
– Давайте начнем с некоторых сведений о вашей дочери. Вы сказали, что ее зовут Йенни. Сколько ей лет?
– Семнадцать, скоро будет восемнадцать.
Керстин продолжала плакать, уткнувшись лицом в рубашку мужа, поэтому давать Патрику необходимые сведения пришлось Бу. В ответ на вопрос, нет ли у них ее недавней фотографии, мать Йенни вытерла лицо бумажной салфеткой и достала из сумочки школьный снимок, напечатанный с использованием четырехцветной автотипии.
Патрик аккуратно взял фотографию и посмотрел на нее. Типичная семнадцатилетняя девушка, чуть слишком сильно накрашенная и с несколько упрямым выражением глаз. Он улыбнулся родителям, пытаясь изобразить полный оптимизм.
– Красивая девочка, вы ею наверняка гордитесь.
Они оживленно закивали, и на лице Керстин появилась слабая улыбка.
– Она хорошая девочка. Правда, с подростками, конечно, бывает непросто. Она не хотела ехать с нами в отпуск на кемпере, хотя мы так отдыхали с самого ее детства, но мы стали упрашивать, объясняя, что это, вероятно, последнее лето, когда мы можем предпринять такую совместную поездку, и тогда она согласилась.
Услышав собственные слова о последнем лете, Керстин вновь расплакалась, и Бу успокаивающе погладил ее по волосам.
– Вы ведь отнесетесь к этому серьезно? Мы слышали, что должно пройти двадцать четыре часа, прежде чем начинают поиски и тому подобное, но вы должны поверить нашим словам о том, что с ней наверняка что-то случилось, иначе она связалась бы с нами. Она не из тех девочек, кто мог бы просто на все наплевать и заставить нас волноваться.
Патрик вновь постарался изобразить на лице максимальное спокойствие, но в голове у него уже с бешеной скоростью вертелись мысли. Перед глазами встала картина обнаженного тела Тани в Королевском ущелье, и он заморгал, чтобы отделаться от нее.
– Мы не будем ждать двадцати четырех часов, так поступают только в американских фильмах, но пока мы ничего не выяснили, вам нужно постараться не волноваться. Хотя я и верю вам на слово, что Йенни очень правильная девушка, но мне уже доводилось с таким сталкиваться. Они с кем-то встречаются, забывают о времени и пространстве, забывают о том, что дома волнуются папа с мамой. В этом нет ничего необычного. Но мы сейчас же начнем опрашивать людей. Когда будете уходить, оставьте у Анники номер телефона, по которому мы сможем с вами связаться. И пожалуйста, сообщите нам, если она вам позвонит или объявится дома. Вот увидите, все уладится.
Когда они ушли, Патрик задумался, не пообещал ли он слишком много. Какой-то зуд, появившийся в области желудка, ничего хорошего не предвещал. Он посмотрел на оставленную ему фотографию Йенни. Только бы она просто загуляла.
Он встал и пошел к Мартину. Лучше начать поиски сразу. Если произошло самое худшее, нельзя терять ни минуты. Согласно отчету судмедэксперта, Таня до смерти прожила неделю в плену. Время пошло.
Лето 1979 года
Из-за боли и темноты время проходило в каком-то лишенном снов тумане. День или ночь, жизнь или смерть – не имело значения. Даже шаги снаружи, понимание приближающегося зла, не могли заставить действительность проникнуть в ее темное жилище. Звук трещавших костей смешивался с чьим-то полным боли криком. Возможно, с ее криком. Она толком не знала.
Тяжелее всего было выносить одиночество. Полное отсутствие звуков, движений, ощущения прикосновения к коже. Она никогда не представляла, насколько мучительным может быть отсутствие человеческого контакта. Оно перекрывало любую боль. Словно ножом, вонзалось в сердце и заставляло ее дрожать в приступах лихорадки, сотрясавших все тело.
Запах незнакомца стал к этому времени уже хорошо знакомым. Не отвратительным. Не таким, как ей представлялось, должно пахнуть зло. Запах был свежим, полным обещаний лета и тепла. Казался отчетливее по контрасту с темным, влажным, постоянно попадавшим ей в ноздри запахом, который обволакивал ее, словно одеялом, постепенно подбираясь к последним остаткам того, кем она была перед тем, как попала сюда. Поэтому, когда приближался незнакомец, она жадно впитывала аромат тепла. Это стоило того: пережить зло, чтобы на мгновение вдохнуть запах жизни, продолжавшейся там, наверху, своим чередом. Вместе с тем он пробуждал глухое чувство тоски. Она стала уже не той, какой была когда-то, и тосковала по человеку, которым больше никогда не станет. Болезненное прощание, но необходимое, чтобы выжить.
Впрочем, больше всего ее терзала мысль о малышке. На протяжении всей коротенькой жизни дочки она винила ее в том, что та родилась, но сейчас, в последний момент, она поняла, что дочка была даром. Воспоминание о ее мягких ручках вокруг шеи или больших глазах, жадно смотревших на нее в поисках чего-то, что она не могла ей дать, преследовало ее в цветных снах. Она видела ее перед собой в мельчайших деталях. Видела каждую малюсенькую веснушку, каждый волосок, маленький завиток на затылке, расположенный точно в том же месте, что у нее самой. Она раз за разом давала себе и Богу обещание, что, если ей удастся вырваться из этой тюрьмы, она компенсирует малышке каждую секунду, когда той отказывали в материнской любви. Если…
– В таком виде ты не пойдешь!
– Это не твое дело, в чем захочу, в том и пойду.
Мелани злобно уставилась на отца, который уставился в ответ. Предмет ссоры был хорошо знаком: сколько чего на ней надето или, скорее, не надето.
Конечно, ткани в выбранной ею одежде было не много – этого Мелани не могла не признать, но она считала свои вещи красивыми, да и подруги одеваются так же. Ей уже семнадцать, она не ребенок и может сама решать, в чем ходить. Она презрительно изучала отца, который от шеи вверх приобрел от злости красноватый оттенок. Черт возьми, как противны эти опустившиеся старики! Глянцевитые адидасовские шорты вышли из моды еще пятнадцать лет назад, а пятнистая рубашка с короткими рукавами не подходит к шортам. Из-за приобретенного в результате злоупотребления чипсами перед телевизором живота несколько пуговиц вот-вот оторвутся, и общую картину довершают жуткие купальные тапочки из пластика на ногах. Она стыдилась с ним показываться и ненавидела необходимость торчать все лето в этом проклятом кемпинге.
Будучи маленькой, Мелани очень любила отпуски в кемпинге. Там всегда была масса детей, с которыми она играла, и они могли купаться и свободно бегать между кемперами. А теперь друзья остались дома, в Йончёпинге, и самое ужасное заключалось в том, что ей пришлось уехать от Тоббе. Теперь, когда она не может держать все под контролем, он наверняка спутается с этой проклятой Мадде, которая постоянно липнет к нему, как пластырь, и Мелани торжественно поклялась, что в таком случае возненавидит родителей на всю оставшуюся жизнь.
Сидеть привязанной к кемпингу в Греббестаде омерзительно, и вдобавок они обращаются с ней так, будто ей пять лет, а не семнадцать. Даже одежду не разрешают выбирать самой. Она презрительно вскинула голову и поправила малюсенький топ. Коротенькие джинсовые шорты, конечно, неприятно резали между ягодиц, но взгляды, которые она вызывала у парней, стоили любых неудобств. Главной изюминкой были туфли на высоченной платформе, которые добавляли по крайней мере десять сантиметров к ее метру шестидесяти.
– Пока мы оплачиваем тебе еду и крышу над головой, решать здесь нам, а теперь, будь добра…
Отца прервал резкий стук в дверь, и, обрадовавшись отсрочке, Мелани бросилась открывать. Снаружи стоял темноволосый мужчина лет тридцати пяти, и она автоматически выпрямила спину и выставила вперед грудь. Пожалуй, немного староват на ее вкус, но выглядит приятно, и потом – это всегда злит отца.
– Меня зовут Патрик Хедстрём, я из полиции. Можно мне ненадолго зайти? Дело касается Йенни.
Мелани отодвинулась, пропуская его, но ровно настолько, что ему пришлось протискиваться мимо ее полуобнаженной фигуры.
Поздоровавшись, они уселись за маленький обеденный столик.
– Жену тоже позвать? Она на пляже.
– Нет, в этом нет необходимости, ведь я хотел бы поговорить с Мелани. Как вам, возможно, известно, Бу и Керстин Мёллер подали заявление об исчезновении их дочери Йенни, и они сказали, что вы договаривались вчера встретиться, чтобы ехать во Фьельбаку. Верно?
Перед тем как ответить, она незаметно слегка оттянула топ, чтобы сделать вырез побольше, и увлажнила губы. Полицейский – это очень сексуально.
– Да, мы собирались встретиться в семь на остановке, чтобы ехать на автобусе в семь десять. Несколько парней, с которыми мы познакомились, должны были подсесть возле пляжа в Тануме, мы договорились, что просто прокатимся, посмотрим, не происходит ли там что-нибудь интересное, никаких особых планов.
– Но Йенни не пришла?
– Да, чертовски странно. Мы не больно хорошо знакомы, но она казалась довольно положительной, поэтому я удивилась, когда она вдруг не объявилась. Не могу сказать, что я так уж безумно расстроилась, ведь это она ко мне все время липла, а что до меня, так мне даже лучше было остаться одной с Микке и Фредде, парнями из Танума.
– Мелани!
Отец бросил на нее злой взгляд, и она зыркнула на него в ответ.
– В чем дело? Что я могу поделать, если считала ее занудой? Я же не виновата, что она исчезла. Наверняка она просто свалила домой, в Карлстад. Она болтала о каком-то парне, с которым там встречалась, и если у нее в башке есть хоть капля разума, то она наплевала на этот проклятый отпуск в кемпинге и рванула к нему.
– Попробуй только сделать нечто подобное! Этот Тоббе…
Патрик почувствовал необходимость прервать перебранку между отцом и дочерью и слегка помахал рукой, чтобы привлечь их внимание. Слава богу, они умолкли.