– Бедняжка. – Анна сочувственно улыбнулась.
Из каюты поднялся Густав и почтительно поздоровался с Эрикой. Одет он был так же безупречно, как в прошлый раз, и на загорелом лице сверкали белые зубы.
– Там, внизу, по-прежнему не убрано после завтрака, – недовольным тоном сказал он, обращаясь к Анне. – Я ведь говорил тебе, что хочу, чтобы ты поддерживала на яхте порядок. Без этого никак.
– Ой, извини. Я сейчас же все уберу.
Улыбка исчезла с лица Анны, которая с опущенным взглядом поспешила в нижние отсеки яхты. Густав уселся рядом с Эрикой с бутылкой холодного пива в руке.
– Без полного порядка на яхте жить нельзя. Особенно с детьми, иначе образуется полный кавардак.
Эрика задумалась, почему он сам не мог убрать после завтрака, если это так важно? Руки у него вроде бы не парализованы.
Атмосфера была немного натянутой, и Эрика чувствовала, как между ними разверзается пропасть, возникшая из-за разницы в происхождении и воспитании. Она посчитала, что должна нарушить молчание.
– Очень красивая яхта.
– Да, настоящая красавица. – Он надулся от гордости. – Я одолжил ее у близкого друга, но теперь меня очень тянет решиться и купить такую самому.
Опять молчание. Эрика испытала благодарность, когда Анна вернулась к ним и села рядом с Густавом. Свой стакан она поставила с другой стороны. У Густава на переносице образовалась сердитая морщина.
– Будь добра, не ставь там стакан. На дереве остаются пятна.
– Прости. – Голос слабый и извиняющийся. Она поспешно снова подняла стакан.
– Эмма! – Густав перевел взгляд с матери на дочку. – Я ведь сказал, что тебе нельзя играть с парусом. Сейчас же уйди оттуда! – Четырехлетняя дочка Анны притворилась глухой и полностью проигнорировала его. Густав стал подниматься, но тут вскочила Анна.
– Я заберу ее. Она наверняка тебя просто не услышала.
Девочка завопила от злости, что ее уносят и, когда Анна принесла ее к взрослым, изобразила максимально недовольное личико.
– Ты глупый. – Эмма прицелилась, чтобы стукнуть Густава ногой по голени, и Эрика украдкой улыбнулась.
Густав взял Эмму за руку, чтобы отругать, и Эрика впервые увидела, как у Анны вспыхнули глаза. Она отцепила руку Густава и прижала Эмму к себе.
– Не трогай ее!
Он примирительно поднял руки вверх.
– Тогда извини, но твои дети здорово расхулиганились. Кто-то ведь должен немного привести их в чувство.
– Спасибо, но мои дети отлично воспитаны, и их воспитанием я буду заниматься сама. Пойдем купим мороженое.
Она призывно кивнула Эрике, которая больше чем обрадовалась возможности немного пообщаться с сестрой и племянниками без господина аф Высокомерие. Адриана они повезли в коляске, а Эмма весело скакала перед ними.
– Ты считаешь, что я излишне чувствительна? Он ведь только взял ее за руку? То есть я знаю, что из-за Лукаса стала несколько чрезмерно опекать детей…
Эрика взяла сестру под руку.
– Я вовсе не считаю, что ты их чрезмерно опекаешь. Лично на мой взгляд, твоя дочка превосходно разбирается в людях, и тебе следовало бы позволить ей основательно заехать ему по голени.
Анна помрачнела.
– Ну, теперь ты, по-моему, слегка преувеличиваешь. Если вдуматься, ничего такого страшного не произошло. Коли человек не привык к детям, то неудивительно, что он начинает немного нервничать.
Эрика вздохнула. Минуту назад она думала, что сестра наконец проявит характер и потребует того обхождения, на которое она и дети имеют право, но Лукас поработал на совесть.
– Как продвигается тяжба об опеке?
Сначала показалось, что Анна хочет еще раз отмахнуться от этого вопроса, но потом она тихим голосом ответила:
– Никак. Лукас решил прибегнуть ко всем возможным грязным уловкам, и то, что я встретила Густава, его только больше взбесило.
– Но у него ведь ничего нет? Я хочу сказать, какие он может привести причины, чтобы тебя сочли плохой матерью? Если у кого и есть веские причины лишить кое-кого опеки, так это у тебя!
– Да, хотя Лукас, похоже, считает, что если выдумает достаточно много, то что-нибудь да осядет.
– А как же твое заявление на него за избиение детей? Разве оно не должно весить больше, чем его вранье?
Анна не ответила, и в голове у Эрики возникла отвратительная мысль.
– Ты на него так и не заявила? Ты солгала мне прямо в лицо, сказав, что подала заявление, а на самом деле ничего не сделала.
Сестра не решалась даже встретиться с ней взглядом.
– Ну, отвечай же. Это так? Я права?
– Да, дорогая старшая сестра, ты права, – со злостью в голосе ответила Анна. – Но не тебе меня судить. Ты не побывала в моей шкуре и ни черта не знаешь о том, каково постоянно жить в страхе за то, что он может выкинуть. Если бы я на него заявила, он гонялся бы за мной до тех пор, пока мне было бы уже не убежать. Я надеялась, что, если не пойду в полицию, он оставит нас в покое. И поначалу это ведь вроде сработало?
– Да, конечно, но теперь больше не работает. Черт, Анна, ты должна научиться смотреть дальше собственного носа.
– Тебе легко говорить! Ты сидишь тут, со всех сторон защищенная так, как можно только мечтать, с мужем, который тебя боготворит и никогда не причинит тебе зла, а теперь еще и с деньгами в банке, после книжки про Алекс. Тебе чертовски легко рассуждать! Ты не знаешь, каково это остаться одной с двумя детьми и вкалывать, чтобы иметь возможность их кормить и одевать. У тебя постоянно все супер, не думай, что я не видела, как ты смотрела на Густава, задрав нос. Ты считаешь, что знаешь так безумно много, а сама ни черта не знаешь!
Не озаботившись тем, чтобы дать Эрике шанс ответить, Анна почти бегом удалилась в сторону площади вместе с Адрианом в коляске и крепко взятой за руку Эммой. Эрика стояла на тротуаре и, чуть не плача, спрашивала себя, как разговор мог получиться таким неправильным. Она ведь не имела в виду ничего плохого. Единственное, чего ей хотелось, – это чтобы у Анны жизнь складывалась так хорошо, как она того заслуживала.
Якоб поцеловал мать в щеку и формально поздоровался с отцом за руку. Их отношения всегда были такими – скорее отчужденными и корректными, чем теплыми и сердечными. Было странно видеть в отце незнакомца, но такое описание подходило лучше всего. Конечно, он слышал истории о том, как отец денно и нощно сидел в больнице вместе с матерью, но помнилось ему это слабо, точно в тумане, и это их не сблизило. Зато он ощущал близость с Эфраимом, которого чаще всего рассматривал больше как отца, чем как деда. С тех самых пор, как Эфраим спас ему жизнь, отдав собственный костный мозг, в глазах Якоба он обрел ореол героя.
– Ты сегодня не работаешь?
Голос сидевшей рядом с ним на диване матери звучал так же боязливо, как и обычно. Якоба интересовало, что за опасности, по ее мнению, подстерегают за углом. Всю жизнь она живет, словно балансируя на краю пропасти.
– Вот, решил сегодня поехать туда чуть-чуть позже и лучше немного поработать вечером. Я почувствовал, что хочу прийти и посмотреть, как у вас дела. Я слышал о разбитых стеклах. Мама, почему ты не позвонила мне вместо отца? Я ведь мог моментально оказаться дома.
Лайне ласково улыбнулась ему.
– Я не хотела тебя беспокоить. Тебе вредно волноваться.
Он не ответил, а лишь улыбнулся мягкой, едва заметной улыбкой.
Она накрыла его руку своей.
– Ладно, ладно, но не пытайся меня переделать. Знаешь, старого учить, что мертвого лечить.
– Ты не старая, мама, ты по-прежнему прямо девочка.
Она покраснела от удовольствия. Подобными репликами они обменивались далеко не впервые, и Якоб знал, что она любит слышать такие комплименты. И с удовольствием потакал. Ей, видимо, не слишком весело жилось с отцом все эти годы, да и комплименты едва ли были сильной стороной Габриэля.
Габриэль, нетерпеливо фыркнув в кресле, встал.
– Ну вот, полиция поговорила с твоими кузенами-бездельниками, так что можно надеяться, что они на какое-то время уймутся. – Он двинулся в сторону кабинета. – Ты успеешь взглянуть со мной на цифры?
Якоб поцеловал матери руку, кивнул и последовал за отцом. Габриэль уже несколько лет назад начал вводить сына в курс дел, связанных с поместьем, и обучение постоянно продолжалось. Отец хотел убедиться в том, что Якоб будет способен однажды полностью заменить его. К счастью, Якоб имел природную склонность к управлению поместьем и блестяще справлялся как с цифровой стороной, так и с более практическими делами.
Они немного посидели над книгами, голова к голове, после чего Якоб потянулся.
– Я собирался подняться и заглянуть к дедушке, – сказал он. – Я давно туда не заходил.
– Хм, что? Да, сходи. – Габриэль был глубоко погружен в мир цифр.
Якоб поднялся на верхний этаж и медленно направился к двери, ведущей в левый флигель господского дома. Там доживал свои дни, вплоть до смерти, дедушка Эфраим, и Якоб в детстве провел там много часов.
Он вошел. Все на месте. Якоб в свое время попросил родителей ничего не перемещать и не менять во флигеле, и те отнеслись к его просьбе с уважением, прекрасно зная об уникальных узах, связывавших его с Эфраимом.
Комнаты свидетельствовали о силе – были отделаны по-мужски, в приглушенной палитре. Их отделка резко отличалась от интерьеров остальной части дома, выдержанных в светлых тонах, и Якоб всегда чувствовал, что попадал будто бы в другой мир.
Он сел в кожаное кресло, стоявшее возле одного из окон, и положил ноги на скамеечку. Именно так сидел Эфраим, когда Якоб его навещал. Сам он лежал перед ним на полу, свернувшись, точно щенок, и с благоговением слушал истории из прошлого.
Рассказы о собраниях для пробуждения религиозного чувства вызывали у него трепет. Эфраим ярко описывал экстаз на лицах людей и их полную сосредоточенность на Проповеднике и его сыновьях. Эфраим обладал громогласным голосом, и Якоб не сомневался в том, что его голос мог завораживать людей. Больше всего он любил те части историй, где говорилось о чудесах, которые совершали Габриэль и Юханнес. Каждый день приносил новое диво, и Якобу это представлялось чем-то великолепным. Он не понимал, почему отец не хочет и даже вроде стыдится говорить о том времени. Подумать только, обладать даром целителя! Лечить больных и помогать увечным. Как они, должно быть, горевали, когда дар исчез. По словам Эфраима, это произошло в одночасье. Габриэль только пожал плечами, а Юханнес пришел в отчаяние. Он по вечерам молил Бога вернуть ему дар, и, едва завидев раненое животное, подбегал и пытался вызвать силу, которой когда-то обладал.