– Ладно, что скажешь, Флюгаре, не выпить ли нам еще по кофе с булочкой?
Йоста лишь кивнул. Он так долго шел в жизни по пути наименьшего сопротивления, что это казалось единственно естественным.
Когда они свернули к маленькому домику, Мартин принялся с любопытством озираться. Ему еще не доводилось бывать у Сольвейг и ее сыновей, и он восхищенно осматривал свалку.
– Как можно так жить?
Они вышли из машины, и Патрик развел руками.
– Это выше моего понимания. Прямо руки чешутся разгрести здесь. Думаю, некоторые старые машины стояли тут еще при Юханнесе.
Постучав, они услышали шаркающие шаги. Сольвейг наверняка сидела на своем обычном месте, за кухонным столом, и вовсе не торопилась открывать.
– Что теперь? Неужели вы не можете оставить честных людей в покое?
Мартин и Патрик переглянулись. Ее утверждение противоречило реестру преступлений сыновей, заполнявшему целый лист А4.
– Мы хотели немного поговорить с вами. А также с Юханом и Робертом, если они дома.
– Они спят.
Она мрачно отошла в сторону и пропустила их в дом. Мартин не смог сдержать гримасы отвращения, и Патрик толкнул его локтем в бок, чтобы он взял себя в руки. Мартин поспешно снова привел выражение лица в порядок и последовал за Патриком и Сольвейг на кухню. Оставив их там, Сольвейг пошла будить сыновей, которые действительно спали в своей общей комнате.
– Вставайте, мальчики, тут опять ошиваются копы. Говорят, якобы хотят задать несколько вопросов. Поторопитесь, надо все-таки выставить надзирателей за дверь.
Явно не слишком беспокоясь о том, что Патрик и Мартин слышат ее слова, она спокойно приковыляла обратно на кухню и уселась на свое место. Заспанные Юхан и Роберт вышли в одних трусах.
– Черт возьми, сколько можно тут ошиваться? Это уже начинает походить на преследование.
Роберт, как всегда держался невозмутимо. Юхан, глядя на них из-под челки, потянулся за лежавшей на столе пачкой сигарет. Он закурил и нервно стряхивал пепел, пока Роберт не шикнул на него, чтобы он прекратил.
Мартина интересовало, как Патрик собирается поднять этот деликатный вопрос. Сам он по-прежнему пребывал в убеждении, что Патрик воюет с ветряными мельницами.
– У нас есть несколько вопросов, касающихся смерти вашего супруга.
Сольвейг и сыновья посмотрели на Патрика с крайним изумлением.
– Смерти Юханнеса? С чего это? Он повесился, и больше тут ничего не скажешь, кроме того, что довели его до этого такие, как вы!
Роберт сердито зашикал на мать. Потом злобно уставился на Патрика.
– Что вам, собственно, нужно? Мама права. Он повесился, и больше нам сказать нечего.
– Мы просто хотим иметь полную ясность. Его ведь нашел ты?
Роберт кивнул.
– Да, и с этой картиной мне придется жить всю оставшуюся жизнь.
– Ты не мог бы рассказать, что именно произошло в тот день?
– Я не понимаю, какой в этом смысл, – мрачно проговорил Роберт.
– Тем не менее я был бы очень признателен, если бы ты рассказал, – продолжал настаивать Патрик, и после недолгого ожидания Роберт равнодушно пожал плечами.
– Ну, при таком подходе, то… – Он, как и брат, закурил сигарету, и дым теперь заполонил всю маленькую кухню.
– Вернувшись из школы, я вышел во двор, чтобы немного поиграть. Увидел, что дверь в амбар открыта, и мне стало любопытно. Я пошел посмотреть. Внутри было, как всегда, довольно темно, свет просачивался только между досок. Пахло сеном. – Казалось, Роберт полностью погрузился в собственный мир. – Что-то было не так. – Он посомневался. – Описать толком не могу, но возникло такое ощущение.
Юхан наблюдал за братом с восхищением. У Мартина сложилось впечатление, что он впервые слышит детали дня, когда повесился отец.
– Я осторожно прошел подальше, – продолжил Роберт. – Представил себе, будто подкрадываюсь к индейцам. Я стал беззвучно подбираться к куче сена и, пройдя несколько шагов, увидел, что на полу что-то лежит. Я подошел. Увидев, что это папа, я обрадовался. Думал, что он играет со мной. Что я должен подойти, и тогда он вскочит, начнет меня щекотать или что-нибудь в этом роде. – Роберт сглотнул. – Но он не шевелился. Я осторожно потрогал его ногой, но он оставался совершенно неподвижным. Потом я увидел у него вокруг шеи веревку. Взглянув наверх, я увидел, что на балке сверху тоже торчит кусок веревки.
Державшая сигарету рука дрожала. Мартин незаметно бросил взгляд на Патрика, чтобы посмотреть, как тот реагирует на рассказ. Сам он не сомневался в том, что Роберт не выдумывает. Боль Роберта была настолько очевидной, что Мартину казалось, протяни он руку, он сможет ее пощупать. Он увидел, что коллега думает так же.
– Что ты сделал потом? – пришибленно продолжил Патрик.
Роберт выпустил в воздух кольцо дыма и наблюдал за тем, как оно расплывается и исчезает.
– Конечно, привел мать. Она проверила, закричала так, что я думал, у меня лопнут барабанные перепонки, а потом позвонила деду.
Патрик вздрогнул от неожиданности.
– Не в полицию?
Сольвейг нервно теребила скатерть.
– Нет, я позвонила Эфраиму. Это первое, что пришло мне в голову.
– Значит, полиции здесь вообще не было?
– Да, Эфраим позаботился обо всем сам. Он позвонил доктору Хаммарстрёму, тогдашнему районному врачу, тот приехал, осмотрел Юханнеса, а потом выписал справку, как она там называется, о причине смерти и проследил за тем, чтобы приехал владелец похоронного бюро и забрал его.
– Но полицию не вызывали? – упорствовал Патрик.
– Я же говорю, нет. Всем занимался Эфраим. Доктор Хаммарстрём наверняка разговаривал с полицией, но сюда они, во всяком случае, не приезжали. Да и зачем? Ведь это было самоубийство!
Патрик не стал объяснять, что на место самоубийства всегда должны вызывать полицию. Очевидно, Эфраим Хульт и этот доктор Хаммарстрём самовольно решили не связываться с полицией, пока труп не увезут. Вопрос в том почему? В любом случае казалось, что сейчас они дальше не продвинутся. Но тут у Мартина возникла идея.
– Вы не видели здесь в окрестностях женщину? Двадцать пять лет, брюнетка, нормального телосложения.
Роберт засмеялся. В его голосе не осталось и следа серьезного тона.
– Учитывая то, сколько телок здесь ошивается, вам следует описать ее подробнее.
Юхан не сводил с них глаз.
– Ты видел ее на фотографии, – сказал он Роберту. – Это та, с рекламы газет. Немка, которую нашли вместе с остальными девушками.
– Что вы, черт возьми, имеете в виду? – тут же взорвалась Сольвейг. – С чего бы ей тут быть? Вы опять намерены тащить нас в грязь! Сначала вы обвиняете Юханнеса, а теперь являетесь сюда и задаете обвиняющие вопросы моим мальчикам. Вон отсюда! Я не желаю вас здесь больше видеть! Идите к черту!
Встав, она принялась выталкивать их с помощью своей огромной телесной массы. Роберт хохотал, а Юхан сидел с задумчивым видом.
Когда Сольвейг, со всей силы захлопнув за Мартином и Патриком дверь, пыхтя, вернулась, Юхан, не говоря ни слова, ушел обратно в спальню. Он натянул одеяло на голову и притворился спящим. Ему требовалось подумать.
Сидя на роскошной яхте, Анна чувствовала себя несчастной. Густав, не задавая вопросов, согласился немедленно отчалить и оставил ее в одиночестве на носу, где она и сидела, крепко обхватив руками колени. Он великодушно принял ее извинения и пообещал довезти ее с детьми до Стрёмстада, откуда они могли добраться домой на поезде.
Вся ее жизнь вечно представляла собой чертовский хаос. От несправедливости в словах Эрики к глазам подступали слезы гнева, но злость смешивалась с печалью по поводу того, что у них с сестрой постоянно случались стычки. С Эрикой так сложно! Она никогда не довольствуется ролью старшей сестры, только поддержкой и ободряющими возгласами. Нет, она по собственному почину взяла на себя роль матери, не понимая, что это только усугубляет ощущение отсутствия той матери, какую им полагалось бы иметь.
В отличие от Эрики Анна никогда не осуждала Эльси за равнодушие, которое та проявляла к дочерям. Она, по крайней мере, думала, что принимала это как один из суровых фактов жизни, но, когда оба родителя скоропостижно умерли, она поняла, что все-таки надеялась, что Эльси с годами смягчится и войдет в свою роль. Это к тому же дало бы Эрике возможность оставаться только сестрой, но смерть матери привела к тому, что они теперь прочно завязли в ролях, из которых сами не знают, как выбраться. Периоды молчаливого перемирия непременно сменялись перестрелкой, и каждый раз, когда это происходило, у нее отрывалась часть души.
В то же время, кроме Эрики и детей, у нее сейчас никого не было. Хоть она и не захотела признаться в этом сестре, она прекрасно понимала, что Густав – поверхностный, избалованный парень. Тем не менее она не могла противостоять искушению – появление с таким мужчиной, как Густав, придавало ей уверенности в себе. Под руку с ним она становилась заметной. Люди шептались и интересовались, кто она такая, а женщины с одобрением посматривали на брендовую одежду, которой ее осыпал Густав. Даже здесь, на воде, народ из других лодок оборачивался и показывал пальцами на роскошную яхту, а она сама, лежа на носу, точно гальюнная фигура, ощущала глупую гордость.
Правда, в минуты просветления она понимала, что из-за ее потребности в самоутверждении страдают дети, и стыдилась. Детям уже и так изрядно досталось за годы, прожитые с отцом, а Анна даже при всем желании не могла утверждать, что Густав – хорошая замена отцу. Он проявлял холодность, держался с детьми неловко и нетерпеливо, и она предпочитала не оставлять его с ними одного.
Иногда она до тошноты завидовала Эрике. В то время как она сама судилась с Лукасом за право опеки, с трудом сводила концы с концами и состояла в отношениях, по правде говоря, отдающих пустотой, сестра разгуливала точно беременная Мадонна. Мужчина, которого Эрика выбрала в отцы своему ребенку, представлял собой именно тот тип мужчины, который, по мнению Анны, требовался для счастья ей самой, но в силу присущего ей какого-то саморазрушения, она таких мужчин постоянно отвергала. Эрика теперь жила без финансовых забот и даже являлась в некотором роде знаменитостью, что выпустило наружу мелких демонов зависти сестринского соперничества. Анна не хотела быть настолько мелочной, но противостоять ожесточенности, когда ее собственную жизнь окрашивали только серые тона, было трудно.