Когда рано утром позвонила Сольвейг, он сам удивился сочувствию, которое испытал. Вражда между семьями продолжалась так долго, что неприязнь уже стала второй натурой, но когда он услышал о состоянии Юхана, вся былая враждебность улетучилась. Юхан – сын его брата, его плоть и кровь, остальное перестало иметь значение. Тем не менее ехать в больницу казалось не совсем естественным. Почему-то это представлялось неким лицемерным жестом, и он был благодарен, когда съездить вызвалась Линда. Габриэль даже оплатил ей такси до Уддеваллы, хотя в обычных случаях считал езду на такси верхом экстравагантности.
Габриэль в растерянности сидел за своим большим письменным столом. Весь мир, казалось, перевернулся с ног на голову, и становилось только хуже и хуже. Было такое ощущение, будто кульминация пришлась на последние сутки. Якоба забрали на допрос, обыск в Вестергордене, всю семью заставили сдавать кровь на анализ, и вот теперь Юхан в больнице, на грани жизни и смерти. Надежное существование, выстраиванию которого он посвятил всю жизнь, рушилось у него на глазах.
Он смотрел на свое лицо, отражавшееся в висящем на противоположной стене зеркале, так, словно видит его впервые. В каком-то смысле так оно и было. Габриэль сам видел, насколько постарел за последние дни. Из взгляда ушла энергия, лицо покрылось морщинами озабоченности, а обычно тщательно причесанные волосы были всклокочены и утратили блеск. Приходилось признать, что он разочарован в самом себе. Он всегда представлял себя человеком, закаленным трудностями, на которого в тяжелые минуты могут полагаться остальные. Но вместо этого сильной из них двоих оказалась Лайне. Возможно, Габриэль на самом деле всегда это знал. Возможно, она тоже знала, но позволяла ему сохранять иллюзию, понимая, что так он будет счастливее. Его наполнило чувство спокойной любви, пребывавшее глубоко скрытым под его эгоцентричным презрением, а теперь получившее возможность вырваться наружу. Возможно, из всего этого бедствия все-таки произрастет что-то хорошее.
Его размышления прервал стук в дверь.
– Заходи.
Лайне осторожно вошла, и он еще раз отметил, какая в ней произошла перемена. Исчезли нервное подергивание лица и беспокойное заламывание рук, она даже казалась выше ростом, поскольку выпрямилась.
– Доброе утро, дорогая. Ты хорошо спала?
Она кивнула и села в одно из кресел, предназначавшихся для приходивших к нему в кабинет посетителей. Габриэль посмотрел на нее изучающим взглядом. Круги вокруг глаз противоречили ее утвердительному ответу. Тем не менее она проспала более двенадцати часов. Накануне, когда она вернулась домой после того, как забрала Якоба из отделения полиции, он почти не успел с ней поговорить. Она только пробормотала, что очень устала и ушла спать к себе в комнату. Габриэль почувствовал: что-то готовится. Лайне ни разу не взглянула на него с тех пор, как вошла в комнату, а только пристально изучала свои туфли. У него в душе нарастало беспокойство, но сначала ему пришлось рассказать ей про Юхана. Она отреагировала с удивлением и сочувствием, но все же казалось, будто слова не полностью доходят до нее. Ее мысли занимало что-то настолько основополагающее, что даже избиение Юхана не могло заставить ее сосредоточиться на чем-то другом. Тут уже все аварийные лампочки замигали одновременно.
– Что-нибудь случилось? Что-нибудь произошло вчера в полиции? Я вчера вечером разговаривал с Маритой, и она сказала, что они отпустили Якоба, а значит, полиция едва ли может иметь… – Он толком не знал, как продолжать. Мысли вертелись в голове со страшной скоростью, и он отбрасывал одно объяснение за другим.
– Нет, с Якоба подозрения сняты полностью, – сказала Лайне.
– Что ты говоришь! Но это же прекрасно! – Он просиял. – Как… что же тебя…
Все то же мрачное выражение лица, и Лайне по-прежнему не смотрит ему в глаза.
– Прежде чем мы перейдем к этому, есть еще кое-что, что тебе следует знать. – Она поколебалась. – Юханнес, он… он…
Габриэль нетерпеливо заерзал в кресле.
– Ну, что с Юханнесом? Речь об этом злосчастном вскрытии могилы?
– Да, можно сказать, что да. – Новая пауза вызвала у Габриэля желание встряхнуть жену, чтобы заставить ее наконец сказать то, что она пытается сформулировать. Потом она сделала глубокий вдох, и слова полились из нее таким бурным потоком, что он едва мог расслышать, что она говорит. – Они рассказали Якобу, что исследовали останки Юханнеса и установили, что он не покончил с собой. Его убили.
Габриэль выронил карандаш, который держал в руке, и тот упал на стол. Он посмотрел на Лайне так, будто она лишилась рассудка.
– Да, я знаю, что это звучит полным безумием, – продолжила она, – но они явно совершенно уверены. Юханнеса кто-то убил.
– Они знают кто? – только и смог он произнести.
– Естественно, не знают, – огрызнулась Лайне. – Они только что это обнаружили, а учитывая, как много прошло лет… – Она развела руками.
– Да, вот это новость. Но расскажи побольше о Якобе. Они извинились? – с неприязнью в голосе спросил Габриэль.
– Как я сказала, его больше не подозревают. Им удалось доказать то, что мы и так знали, – фыркнула Лайне.
– Да уж, ничего неожиданного, это был только вопрос времени. Но как…
– Образцы крови, которые они у нас взяли. Они сравнили его кровь первым с какими-то остатками, оставленными преступником, и совпадения не обнаружилось.
– Ну, это я мог бы сказать им сразу. И, если мне не изменяет память, даже сказал! – важно произнес Габриэль, испытав большое облегчение. – Но тогда надо отпраздновать это шампанским, Лайне, и я не понимаю, почему у тебя такой мрачный вид.
Тут она подняла взгляд и посмотрела ему прямо в глаза.
– Потому что они успели исследовать твою кровь тоже.
– Но она ведь тоже не могла совпасть, – со смехом сказал Габриэль.
– Да, с кровью убийцы она не совпала. Но… она не совпала и с кровью Якоба.
– Что ты имеешь в виду? Как это не совпала? В каком смысле?
– Они смогли увидеть, что ты не приходишься Якобу отцом.
Последовавшая за этим тишина была подобна взрыву. Габриэль вновь мельком увидел свое лицо в зеркале и на этот раз даже не узнал себя. На него смотрел незнакомец с открытым ртом и вытаращенными глазами, и, будучи не в силах даже смотреть на него, он отвел взгляд.
Лайне выглядела так, будто все мировые печали упали у нее с плеч, и ее лицо просветлело. Он трактовал это как облегчение. Его быстро осенило, как тяжело ей, вероятно, было столько лет носить в себе такую тайну, но потом его охватил сильнейший гнев.
– Что ты, черт возьми, говоришь?! – взревел он, заставив ее вздрогнуть.
– Они правы, отец Якоба не ты.
– А кто же тогда, черт возьми?
Молчание. До него медленно стала доходить правда.
– Юханнес, – прошептал он и упал на спинку кресла.
Лайне не требовалось это подтверждать. Внезапно ему все стало ясно как день, и он проклинал собственную глупость. Как он мог не видеть этого раньше? Бросавшиеся украдкой взгляды, ощущение, будто в его отсутствие в доме кто-то побывал, пугающее его порой сходство Якоба с братом.
– Но почему…
– Тебя интересует, почему я завела роман с Юханнесом? – В голосе Лайне появился холодный, металлический призвук. – Потому что он был всем, чем не был ты. Для тебя я была второсортной женой, женой, выбранной из практических соображений, человеком, который будет знать свое место и безропотно следить за тем, чтобы твоя жизнь шла так, как ты задумал. Все должно было быть организованно, логично, рационально… безжизненно! – Ее голос смягчился. – Юханнес делал только то, чего ему хотелось. Любил, когда хотел, ненавидел, когда хотел, жил, когда хотел… Находясь с ним, я ощущала стихию. Он действительно видел меня, видел, не только проходя мимо по пути на следующее совещание. На каждом любовном свидании с ним я умирала и рождалась заново.
Габриэль задрожал, услышав в голосе Лайне страсть. Постепенно страсть стихла, и Лайне посмотрела на него трезво.
– Я искренне сожалею, что все годы обманывала тебя в отношении Якоба, поверь мне, действительно сожалею и от всей души прошу прощения. Но просить прощения за то, что любила Юханнеса, я не намерена.
Она наклонилась вперед и положила руки поверх рук Габриэля. Преодолев желание выдернуть их, он оставил руки пассивно лежать на столе.
– У тебя было много шансов, Габриэль. Я знаю, что в тебе и сегодня есть много черт, отличавших Юханнеса, но ты не даешь им проявиться. Мы могли бы много лет прожить хорошо, и я любила бы тебя. Несмотря ни на что, я в каком-то смысле начала испытывать к тебе любовь, но я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы понимать, что ты не сможешь позволить мне продолжать любить тебя.
Габриэль не ответил. Он знал, что она права. Всю жизнь он боролся с тем, чтобы не пребывать в тени брата, и предательство Лайне задело его самое уязвимое место.
Он помнил ночи, когда они с Лайне дежурили у постели сына в больнице. Тогда он мечтал сидеть возле Якоба один, чтобы сын видел, насколько несущественны все остальные, включая Лайне. В мире Габриэля Якоб нуждался только в нем. Они вдвоем противостояли всем остальным. Сейчас эта мысль казалась смешной. На самом деле лишним там был он. Это Юханнес имел право сидеть возле Якоба, держать его за руку, говорить, что все образуется. И Эфраим, спасший Якобу жизнь. Эфраим и Юханнес. Вечное единение двоих, в которое Габриэль никогда не мог вписаться. Сейчас оно представлялось непобедимым.
– А Линда? – Ответ он знал, но не мог не спросить, хотя бы уколоть этим вопросом Лайне. Она только фыркнула.
– Линда – твоя дочь. В этом нет никаких сомнений. Юханнес был у меня единственным мужчиной за то время, что мы женаты, и за это мне теперь придется расплачиваться.
Другой вопрос мучил его больше.
– Якоб знает?
– Якоб знает.
Она встала.
– Я соберусь за день, – проговорила она, печально глядя на Габриэля. – Я уеду еще до вечера.