Анна попятилась на лестничную площадку. Она протянула руки к детям, прижала их к себе крепко. Ее первым порывом было позвонить Эрике, но потом она решила, что должна справиться сама.
Она так радовалась своей новой жизни. Анна чувствовала себя сильной. В первый раз она жила сама по себе — она не была больше младшей сестрой Эрики и не была больше женой Лукаса, а просто была сама собой. А теперь все пошло прахом.
Анна понимала, что ей придется сделать. Победила кошка, мышке больше некуда деваться, иначе съедят. Все, что угодно, все, что угодно, ради того, чтобы не потерять детей.
Но сейчас, по крайней мере, она знала одну вещь. Она сдалась добровольно. Пусть он делает с ней все, что хочет, но если попробует поднять руку на детей, она его убьет. Без колебаний.
Какой неудачный, какой дурной день. Габриэля настолько вывело из себя то, что он квалифицировал как полицейский произвол, что он заперся у себя в кабинете и отказывался оттуда выходить. Линда пошла в конюшню к лошадям. Что касается Лаине, она в гордом одиночестве сидела на диване в гостиной и прожигала взглядом дырку в стене. Она думала о Якобе, о том, как его допрашивают в полицейском участке, ужасно переживала за сына, и у нее на глазах все время наворачивались слезы. Материнский инстинкт диктовал ей защищать его от всего плохого, и неважно — был ли Якоб маленький или уже взрослый. И хотя она понимала, что в данной ситуации не в силах что-либо изменить, все равно винила себя за то, что не смогла уберечь сына. Тишину нарушало только тиканье часов, и этот равномерный монотонный звук почти гипнотизировал ее. Когда раздался стук в дверь, Лаине подпрыгнула от неожиданности. Она с опаской открыла. С некоторых пор она воспринимала стук в дверь как сигнал к очередным неприятностям. Может быть, поэтому она не особенно удивилась, увидев в дверях полицейского.
Ёста представился.
— Чего вам от нас надо?
Ёста неловко помялся и сказал:
— У нас есть некоторые вопросы, так что мы нуждаемся в твоей помощи — в участке.
Ёста замолчал и приготовился выслушать кучу протестов и возражений, но Лаине лишь кивнула и вышла из дома.
— А ты не хочешь сказать мужу, что уезжаешь? — удивленно спросил Ёста.
— Нет, — ответила лаконично Лаине, и Ёста посмотрел на нее очень внимательно.
Короткое мгновение Ёста размышлял: а может быть, они действительно слишком прессуют семейство Хульт. Но потом напомнил себе, что где-то в ветвях и корнях этого семейства скрывается убийца, который держит у себя Ени Мёллер. Тяжелая дубовая дверь захлопнулась у них за спиной, и, словно японская жена, Лаине послушно засеменила маленькими шажками вслед за Ёстой к машине. Они ехали в полицейский участок и практически не разговаривали по дороге. Лишь раз Лаине прервала неприятное, давящее молчание, спросив:
— Где Якоб, он все еще по-прежнему в полиции?
Ёста не стал распространяться и кивнул. И оставшуюся до Танумсхеде часть пути Лаине просто молча смотрела в окно. День заканчивался, наступал ранний вечер, солнце уже порозовело. Но ни Ёсту, ни Лаине эта красота не трогала, их мысли были заняты совсем другим.
Патрик с явным облегчением посмотрел на них, когда Лаине и Ёста появились в участке. Все то время, пока Ёста катался туда и обратно за Лаине, Патрик безостановочно вышагивал по коридору между своим кабинетом и комнатой для допросов. Ему хотелось только одного — прочитать мысли Якоба.
— Привет, — сказал Патрик и коротко кивнул Лаине.
Ему показалось излишним снова представляться по всей форме, потому что до этого они уже виделись и делать это еще раз было бы просто глупо. Да и вообще, они здесь не для того, чтобы обмениваться любезностями. Патрик, в общем-то, беспокоился, как скажется на Лаине допрос, как она с этим справится. Лаине казалась такой ранимой, хрупкой, с нервами наружу. Он присмотрелся к ней повнимательнее и тут же понял, что беспокоился зря.
Хотя она послушно шла следом за Ёстой, но казалась спокойной и отлично себя контролировала.
В полицейском участке Танумсхеде имелась лишь одна комната для допросов, поэтому они пошли в комнату отдыха и расположились там. Лаине отказалась от кофе, но и Патрику, и Ёсте было просто необходимо взбодриться. Кофе перестоял и горчил, но они, как люди привычные, выпили его, даже особенно не гримасничая. Никто из них не смог придумать заранее, как начать разговор, но, к их общему удивлению, инициативу проявила Лаине.
— Я слышала, у вас есть какие-то вопросы? — спросила она и кивком указала на Ёсту.
— Да, — сказал Патрик, помедлив. — У нас появилась кое-какая информация, и мы не совсем уверены в том, как с ней поступить. И мы также пока не уверены в том, имеет ли это непосредственное отношение к расследованию. Может быть, и нет, но сейчас не тот момент, чтобы миндальничать, у нас просто-напросто нет времени. Поэтому я позволю себе перейти прямо к делу.
Патрик помолчал и набрал полную грудь воздуха. Лаине, казалось, спокойно встретила его взгляд, но ее руки, лежащие на столе, сжались до того крепко, что побелели костяшки пальцев.
— Мы получили первые предварительные результаты анализов крови, которые, как ты помнишь, мы взяли у вас.
Патрик заметил, что руки Лаине заметно вздрогнули. Он подумал, насколько ей еще хватит выдержки и силы воли.
— Ну, во-первых, я хочу вам сказать, что ДНК Якоба не совпадает с ДНК на теле жертвы.
Прямо у него на глазах Лаине опала, как озимые. Она перестала себя зажимать, руки ее тряслись, на лице проступило огромное облегчение, и она сглотнула несколько раз, чтобы унять слезы радости.
Патрик понял, что Лаине приехала в участок, заранее приготовившись услышать, что ее сын арестован за убийство. Лаине молчала, поэтому Патрик продолжал:
— Но при сравнительном анализе крови Якоба и Габриэля мы наткнулись на кое-что интересное. И это интересное абсолютно точно показывает, что Якоб не может быть сыном Габриэля…
Было не очень понятно, утверждает Патрик или спрашивает, скорее он спрашивал, поэтому сделал паузу и ждал реакции. Но, по-видимому, с души Лаине после известия о непричастности Якоба свалился настолько тяжелый камень, что в сравнении с этим все остальное она воспринимала как пустяки. Поэтому она помедлила всего лишь долю секунды, прежде чем ответила:
— Да, все верно. Габриэль не отец Якобу.
— А кто же это в таком случае?
— Я не понимаю, какое отношение это имеет к убийству, особенно теперь, когда можно не сомневаться в невиновности Якоба?
— Как я уже раньше сказал, у нас сейчас просто нет времени, чтобы рассиживаться и обсуждать, что важно, что не важно. Так что я вынужден настаивать, чтобы ты была столь любезна и ответила на мой вопрос.
— Конечно, — сказал Ёста, — само собой разумеется, что мы не можем тебя принуждать, но пропала молоденькая девчонка, и сейчас важна любая информация; мы хватаемся за любые сведения, даже если это может показаться и не имеющим прямого отношения к делу.
— А мой муж об этом узнает?
Патрик помедлил:
— Я ничего не могу обещать, но у полиции нет никаких оснований мчаться к Габриэлю и все ему выкладывать. Но… — Патрик помедлил. — Якоб об этом знает.
Лаине вздрогнула, ее руки опять заходили ходуном.
— И что он сказал? — спросила она почти шепотом.
— Я не хочу тебе врать: Якоба это потрясло. И конечно, он тоже хочет знать, кто его настоящий отец.
В комнате воцарилась напряженная тишина. Оба — и Ёста, и Патрик — молча ждали, что будет дальше, они ждали реакции Лаине. И не напрасно. После недолгих колебаний и раздумий по-прежнему шепотом Лаине сказала:
— Это Йоханнес.
И повторила еще раз, громче:
— Отец Якоба — Йоханнес.
Лаине посмотрела наверх. Казалось, она была удивлена. Вероятно, она думала, что после того как она громко, вслух произнесла роковые слова и сделала свое признание, сверху грянет молния и испепелит ее на месте. Тайна тяжелым грузом лежала у нее на душе, и год от года этот груз становился все тяжелее. И теперь, похоже, ей стало легче: роковые слова наконец сорвались с ее языка. Она продолжала говорить быстро, торопливо:
— У нас завязался короткий роман, я не смогла устоять. В Йоханнесе было что-то неизбежное, как в природе — время года меняется, и тут ничего не поделаешь — вот так же и он, пришел и взял, что хотел. А Габриэль такой… он совсем другой.
Казалось, Лаине не могла подобрать слово, но и Патрик и Ёста поняли, что она имела в виду.
— Мы с Габриэлем хотели ребенка и какое-то время пробовали его зачать, и, когда оказалось, что я беременна, он очень обрадовался. Я считала, что это их общий ребенок — Габриэля и Йоханнеса. Но хотя я и осознавала все сложности, которые могли возникнуть, я очень хотела, чтобы это оказался ребенок Йоханнеса. Его сын должен был получиться чудесным! Йоханнес был такой живой, такой красивый, такой… вибрирующий.
Ее глаза затуманились, лицо изменилось, она словно вернулась туда, на десятки лет назад, в то сладкое прошлое, когда ее валял Йоханнес. И к гадалке незачем ходить: Лаине втрескалась в Йоханнеса, как кошка. Они смотрели на нее и видели, что, едва заговорив об их отношениях с Йоханнесом, Лаине сомлела и раскраснелась.
— А откуда ты знала, что это ребенок Йоханнеса, а не Габриэля?
— Я поняла это сразу же, как только увидела, в самую первую секунду, когда он припал к моей груди.
— А Йоханнес знал, что это его сын, а не Габриэля? — спросил Патрик.
— Конечно да. И он его любил. Я всегда знала, что была для Йоханнеса всего лишь временным увлечением, хотя и мечтала о другом. Но когда у меня появился Якоб, все изменилось. Йоханнес часто украдкой приходил, когда Габриэль уезжал, чтобы посмотреть на Якоба и поиграть с ним. А потом в один прекрасный день все это закончилось, потому что Якоб начал говорить и мог рассказать об этом. — Лаине вздохнула горестно и продолжала: — Ему не нравилось, что его брат воспитывает его первенца, но он не хотел или не мог отказаться от той жизни, которую вел, так же как не смог или не захотел отказаться от Сольвейг, — неохотно призналась Лаине.