вался. Я еще имел наглость упрекать потом Кэти в том, что она покинула меня в трудный момент. Ведь я сам почти заставил ее принять это решение, саботируя нашу семейную жизнь. Я как будто хотел доказать, что моя жизнь действительно не удалась, прежде чем начать перемены в ней. Мне хотелось поплакать от жалости к себе, и в конце концов это мне удалось. Кэти нашла себе работу — место преподавателя музыки в частной школе для девочек. Она отказывалась от всякой помощи с моей стороны, нас не связывали даже алименты. Я чувствовал себя уязвленным — даже мои деньги ничего для нее не значили. День моего развода, несомненно, был самым гнусным днем в моей жизни. Пару месяцев спустя я убедил себя, что не гожусь для карьеры юриста, и стал работать частным детективом. Дела пошли на поправку. Дело Бэнкса послужило подходящим оправданием, чтобы оставить занимаемую должность в прокуратуре.
Джо Джо Бэнкс, негритянский парнишка из Гарлема, двенадцати лет от роду, был до смерти избит белым полицейским по имени Ральф Винтер. Винтер утверждал, что мальчик угрожал ему оружием. Как во всех подобных случаях, на этом дело должно было закончиться. Винтер отделался бы краткосрочным арестом, и все позабыли бы о случившемся. Но оказалось, что отец Джо Джо Бэнкса был не каким-то школьным сторожем, согласным принять смерть сына как естественное следствие судьбы нищих и негров. Джеймс Бэнкс был журналистом в «Амстердам Ньюс» и не собирался позволять общественному мнению забыть о том, что его сын был хладнокровно убит пьяным полицейским. Когда волна недовольства дошла до департамента полиции, Бэнкс был внезапно обвинен в продаже наркотиков. В его квартире нашли героина на тридцать тысяч долларов. На судебном процессе меня назначили представлять обвинение. Я отказался. В тот же день я подал в отставку. Винтер был виновен, Бэнкс оказался жертвой заговора, а я не хотел участвовать в этом обмане. За неделю я дал немало интервью и нажил немало врагов. Мне было наплевать, что почти все полицейские города возненавидели меня, а в прокуратуре на меня смотрели как на врага народа. Я играл по своим правилам и сохранил уважение к себе. Через полгода Винтера выгнали из полиции за другой проступок, а спустя еще несколько месяцев он погиб, свалившись в пьяном виде с двадцать первого этажа здания на Третьей авеню. На следующий день после того, как в газетах напечатали о моей отставке, Кэти позвонила, чтобы поздравить меня. В первый раз за последний год мы говорили, не ругаясь. Мы установили перемирие, и у меня сложилось впечатление, что мы наконец освободились от всех глупых обид, которые сопровождали наш разрыв. Мы смогли забыть о прошлом. Возможно, что мы не встретились бы вновь, если бы не было Ричи, нашего мальчика. Но он был, и я навещал его каждую неделю. Кэти не строила особых иллюзий относительно моих родительских качеств. Она нескоро поняла, что я дорожу сыном так же, как и она. Только осознав это, мы стали снова доверять друг другу. В течение последних восьми месяцев мы обедали вместе каждую среду. Кэти решила, что Ричи будет приятно видеть нас за одним столом. Наши отношения стали более сердечными, исчезла излишняя натянутость и раздражение. Война закончилась, и вместо любви родилась дружба, одинаково ценная для нас обоих. Мы могли положиться друг на друга в своих житейских проблемах. В то же время ни Кэти, ни я не хотели слишком большого сближения, страшась новых разочарований и душевных ран. Мы боялись разрушить то, что создали с таким трудом. Мы никогда не говорили о личной жизни, не задавали вопросов на эту тему. Мы встречались из-за Ричи и из-за того, что нам было хорошо вместе, но мы не заявляли никаких прав друг на друга.
Ричи было девять лет. Совсем недавно он перестал интересоваться динозаврами, насекомыми и греческой мифологией. Прошлым летом после долгой прогулки мы завернули на автомобильную стоянку, и Ричи разговорился с Луисом Рамиресом о бейсболе. Луис пустил его в свою хибару и показал собранные там книги и журналы. Ричи был покорен. Луис стал его Виргилием, проводником в стране богов, полубогов и простых смертных. Отныне любая прогулка со мной не считалась полноценной, если она не завершалась увлекательной беседой с Луисом. Ричи выучил наизусть две трети «Энциклопедии бейсбола», которую я подарил ему на день рождения, и почти не расставался со своей коллекцией бейсбольных карточек.
Без пятнадцати девять я позвонил в дверь дома на Восточной улице. Дверь открыл одетый в пижаму Ричи.
— Мама сказала, что обед пропал, — заявил он.
— Надеюсь, вы не ждали меня, чтобы сесть за стол?
— Она не захотела. Я съел гамбургер и шпинат в полседьмого.
В гостиную вошла Кэти. Она была одета в джинсы и серый джемпер с засученными до локтей рукавами. Длинные светлые волосы свободно падали на плечи. Я удивился, что она выглядит так молодо. Мой живот до сих пор ощущал болезненные последствия знакомства с кулаком Энджи, и я казался себе старым и дряхлым, пришедшем в гости к дочери и внуку. Но когда Кэти подошла ближе и поцеловала меня в щеку, я заметил у нее круги под глазами от усталости и несколько успокоился. Значит, сегодняшний день и для нее был не из легких и мы идем по жизни в одном темпе. Я спросил себя, на что мы станем похожи через тридцать лет.
— Мы почти потеряли надежду тебя увидеть, — сказала она.
— Мне очень жаль, — ответил я, пытаясь придумать правдоподобное объяснение своему опозданию. — Я думал, что успею вовремя, но на дороге была большая пробка из-за аварии.
— Кто-нибудь погиб? — спросил Ричи.
Он был в таком возрасте, когда насильственная смерть кажется возбуждающей и нереальной, как взрывы на экране телевизора. Иногда я задумываюсь, будет ли ему так же интересно, если в один прекрасный день я исчезну.
— Никто не пострадал, — сказал я, — но все шоссе перегорожено. Там жуткая суматоха.
— Здорово, — сказал Ричи, пытаясь представить себе эту картину, — хотел бы я быть там.
Я поставил на стол бутылку божоле, которую принес с собой, и снял куртку.
— Есть почти нечего, — сказала Кэти, — я приготовила обед к половине седьмого. Но сейчас это уже несъедобно.
— Я буду наказан?
— Обязательно, — ответила она, улыбаясь, но все еще опечаленная грустной судьбой своего кулинарного искусства. — Отныне ты будешь получать только замороженные полуфабрикаты.
В итоге мы решили заморить червячка супом из чечевицы, банкой паштета, салатом и сыром. Ричи получил право лечь спать позже, чем обычно, и он гордо восседал рядом с нами перед стаканом молока и тарелкой бисквитов. Нам с Кэти не удавалось поговорить спокойно, поскольку Ричи взял власть в свои руки. Он безудержно болтал о бейсболе. Самым ужасным было то, что он задавал вопросы, на которые невозможно было ответить. Кто из команды «Кливленд Индианс» выиграл чемпионат Американской лиги? Бобби Авила в 1954 году. Кто получил звание лучшего игрока года Национальной лиги в 1962 году — Маури Уиллз или Лу Брок? Брок. И так далее. Казалось, он никогда не остановится.
— По-моему, ты нам уже доказал, — сказала наконец Кэти, — что ты больше всех знаешь о бейсболе.
— Это несложно, — скромно ответил мальчик. — Вот когда я узнаю больше, чем Луис, тогда действительно будет чем хвастаться.
— Уверен, что ты уже обогнал его, — сказал я. — В конце концов, он должен работать, чтобы содержать семью, и у него не так много времени для своего хобби.
— А я должен ходить в школу. Она занимает у меня почти полдня, — пожаловался Ричи и тут же понял свою ошибку, но было поздно. Кэти разрешила ему посидеть с нами, но теперь, когда разговор затронул животрепещущую тему, Ричи пропал. Несмотря на его слабые протесты, включая утверждения, что Эйнштейн спал всего четыре часа в сутки, он был водворен в детскую. Часы показывали без четверти десять.
Я следил за сыном, пока он притворялся, что чистит зубы и умывается. Затем я уложил его в постель и спросил, хочет ли он, чтобы я почитал ему «Остров сокровищ». Он ответил, что ему надоело ждать, когда я доберусь до конца, и он сам прочитал книгу. Он предпочитал поболтать. Я купил для него билеты на субботний матч, и он уже не мог думать ни о чем другом. В первый раз в жизни он пойдет на настоящий бейсбольный матч!
— Когда мы будем на стадионе, — спросил он, — нас покажут по телевизору?
— Игра наверняка будет транслироваться по телевидению, но маловероятно, что мы с тобой попадем в кадр.
— А я сказал Джимми, что меня покажут. Он подумает, что я обманщик.
— Ты можешь показать ему билет, — сказал я. — Это будет доказательством твоего присутствия на матче. Не твоя вина, если камера проедет мимо тебя.
Мой аргумент успокоил Ричи.
— Там будут две игры?
— Нет, только одна. Но этого будет достаточно. Иначе ты попадешь в больницу с пищевым отравлением. Эти хот-доги очень опасны для здоровья.
— Мама никогда не разрешает мне есть хот-доги, — грустно сказал Ричи. — А мне они нравятся.
— Твоя мать умная женщина, Ричи, ты должен ее слушаться.
Сын сонно смотрел на меня:
— Ты любишь маму?
— Да, очень.
— Тогда почему ты не вернешься к нам?
— Мы уже говорили об этом, Ричи. Это невозможно.
— Я знаю. Я просто так спросил.
Он почти заснул, но все же с трудом опять открыл глаза.
— Не понимаю я взрослых, — заявил он, — совсем не понимаю.
— Я тоже, Ричи.
Я сидел у его кроватки, пока он не заснул. Когда я вернулся в гостиную, Кэти закончила мыть посуду и курила, сидя у пианино. Я открыл вторую бутылку божоле и устроился на диване. Мне нравилось бывать в этой комнате. Кэти обставила ее так, что создавалось ощущение необыкновенного уюта и покоя. Ее привычка держать в доме приличный запас вина также не вызывала у меня отрицательных эмоций.
Мы поговорили о всяких мелких событиях, происшедших за неделю. Кэти сказала, что учебный год был очень трудным и она с нетерпением ждет летних каникул. Я вспомнил о намеченной поездке в Париж, которая теперь откладывалась на неопределенный срок из-за моей работы. Когда прикончили бутылку, она встала, подошла к дивану и пристроилась рядышком, положив голову мне на колени. Это было первым проявлением нежности за пять лет.