Жил монстр. Веселился монстр. Монстр дал ему все и все отнял. Потом внезапно монстр был убит. Ощутил ли Джордж себя свободным? Или же погрузился в другую, еще более ужасную пустоту? Если все его существование до этого определялось монстром, где он мог искать самого себя, свое «я»? Такой человек, как Чепмэн, мог чувствовать себя нереальным, призрачным, как если бы самая главная часть его души еще не родилась. Он мог чувствовать себя потерянным, разрываясь между одним «эго», которое у него украли, и другим, которого ему никогда не обрести.
Жестокая борьба с Лайтом вокруг контракта была для него способом отомстить монстру за испорченную жизнь, вернее, за навязанный ему образ жизни. Это был долг крови.
Я не отступлю. Что бы там ни думал Гримз, дело не закрыто, и я намеревался довести его до конца. Единственное, что мне нужно — клиент. Я решил предложить свои услуги Джудит Чепмэн.
По телефону ответил пожилой женский голос.
— Джудит сегодня не принимает, — сказала женщина. — Сейчас вы не сможете с ней поговорить.
Я догадался, что это мать Джуди. Только родители называют своих детей полным именем.
— Пожалуйста, передайте ей, что звонит Макс Клейн. Не хочу показаться назойливым, но речь идет о чрезвычайно важном деле, и она наверняка согласится со мной поговорить.
Мать сказала, что спросит у дочери. Через полминуты раздался голос Джуди:
— О боже мой, Макс! Я так рада, что вы позвонили. Это чудовищно. Вы не представляете, что произошло.
Голос ее утратил былую уверенность. За одни сутки она пережила смерть мужа и обвинение в убийстве. Ей было страшно.
— Знаю, — сказал я. — Дело плохо. Но нужно бороться. Я хочу помочь вам, Джуди.
Она глубоко вздохнула, как будто ей предстояло сделать особое усилие, чтобы продолжать разговор.
— Когда вы можете прийти? Я хочу, чтобы вы были со мной.
— Мне еще нужно кое-что сделать. Но я приду к вам около двенадцати.
— Не опаздывайте.
— Я сделаю все возможное.
— Я буду ждать.
— Я тоже.
Мы повесили трубки, оставив все недосказанное в воздухе. Я пообещал ей помощь, но не предложил ничего конкретного. Сколько времени она сможет выдерживать давление? Я не знал, удастся ли мне оправдать ее. А если удастся, захочет ли она потом принимать мою поддержку.
Я готовился к встрече с Виктором Контини. Посмотрев в зеркало, я обнаружил, что моя физиономия выглядит не столь ужасно. На левой щеке — большая ссадина, но в основном все в порядке. Сильно болел затылок, да и ребра давали о себе знать при каждом движении. Но, как говорится, до свадьбы заживет. Заключение медицинского осмотра было положительным.
Когда я завязывал галстук, зазвонил телефон. Машинально я двинулся к аппарату, чтобы взять трубку, но в последний момент остановился и решил не подходить. На четвертом звонке я пошел в ванную, на шестом — пересмотрел свое решение. На девятом — вернулся обратно. Абонент, видимо, решил во что бы то ни стало меня достать. Может, случилось что-то важное. Вера в священное могущество телефонного аппарата — неотъемлемый элемент современной жизни. Люди прерывают самые увлекательные дискуссии и ожесточенные споры, подчиняясь его призывам. Отказ ответить считается актом агрессии против самой структуры общества. На одиннадцатом звонке я снял трубку. Павлов мог бы быть доволен подтверждением теории безусловных рефлексов.
— Клейн? — Глухой, угрожающий голос — похоже, говорили через платок, так что узнать говорившего было невозможно.
— Собственной персоной, — ответил я. — Что я могу для вас сделать?
— Не для меня, Клейн. Для самого себя.
— Например?
— Например, исчезнуть.
— Я уже пробовал. Но магическое зелье оказалось недостаточно сильным. Мой нос все время проявлялся.
— Предупреждаю, что если вы не испаритесь по собственному желанию, вас испарят насильно. Вы пожалеете о своем упрямстве. Впрочем, покойники не испытывают сожаления, не так ли?
— Послушайте, если вы хотите уговорить меня подписаться на «Нью-Йоркер», оставьте эту затею. Я не собираюсь возобновлять подписку на этот журнал в следующем году.
— Вам надо уматывать подальше от всего, что касается Джорджа и Джудит Чепмэн.
— Все, кого я встречаю в последние дни, говорят только об этом. Все так заботятся о моем здоровье, что даже советуют мне поехать в отпуск. Но мне хорошо и здесь. В мае Нью-Йорк так прекрасен, почему бы вам не позвонить в ноябре? Возможно, осенью ваше предложение меня заинтересует.
— В ноябре будет слишком поздно, Клейн. Вы к тому времени умрете.
— И ромашки тоже умрут. Закончится очередной телесериал, птицы улетят на юг. Что дальше?
— Прощайте, Клейн. Вы глупец.
— А у вас зато насморк. Мне легче.
Так начался день. Я не собирался переживать из-за такой мелочи. Я слышал слишком много угроз, чтобы обращать внимание на еще одну. Я достиг предела беспокойства за эту неделю и отныне не мог оборачиваться назад. А впереди была стена. Проблема состояла в том, чтобы преодолеть ее, не видя поблизости ни одной двери.
За то время, пока мы не виделись, Чип потолстел и стал носить очки. Перемены во внешности замечаешь тогда, когда встречаешь через много лет старого приятеля. Время оказалось беспощадным к Чипу. Округлившаяся талия не феномен для мужчины, перевалившего далеко за третий десяток. Но в нем помимо этого появились признаки старости, изношенности. Я даже не сразу узнал его. Чип растерял всю свою шевелюру, виски посеребрила седина. Но не это сбило меня с толку — скорее его тяжеловесность и покорность судьбе. Он производил впечатление человека, который ничего больше не хочет от жизни, цепляясь за прошлое. Он был хорошим мужем и хорошим отцом, жил со своей прелестной женой и тремя детьми в богатом красивом доме. Он стал уважаемым гражданином, деля свое время между престижной работой и домашним очагом. Я засомневался, могу ли я опять называть его Чипом, как в старые добрые студенческие времена. Он подошел ближе, и мы обменялись улыбками, рукопожатиями и похлопываниями по плечу. Впрочем, было заметно, что под напускной веселостью скрывается беспокойство. Недавние события ставили его в неловкое положение, и он не знал, принимать ли меня как друга или как врага. Несколько минут мы болтали, вспоминали молодость.
Он спросил:
— Сколько же времени мы не виделись?
— Четыре года.
Чип не мог поверить, но я назвал ресторан, где мы вместе обедали в последний раз, и он в конце концов вспомнил.
— Это было двое детей и пятнадцать килограмм тому назад, — рассмеялся он.
Действительно это все было сто лет назад. Покинув приемную, он повел меня по длинному коридору. Пол был устлан толстым ковром, а стены украшали старинные гравюры XVII века в элегантных рамках. Обстановка сильно изменилась со времени моего последнего визита. Райан и Болдуин, основатели фирмы, собрались уйти на покой, и Чип стал полновластным хозяином. Офис был переоборудован в соответствии с духом времени, а интерьер служил рекламой, предупреждая клиентов, что они находятся в учреждении высшего класса и гонорары будут высокими. Посередине коридора Чип остановился и осторожно взял меня за локоть. Он хотел поговорить со мной, прежде чем мы предстанем перед Виктором Контини.
Я чувствовал себя боксером, которому арбитр напоминает правила игры перед началом первого раунда. Чип не знал, что его отец уже провел несколько раундов со мной, правда через подставных лиц. С лица Чипа исчезло выражение радушного хозяина. Радость встречи со старым институтским товарищем померкла. Лицо исказил страх, будто поблизости была спрятана готовая взорваться мина. Он заговорил почти шепотом:
— Послушай, Макс, я не знаю, что у тебя на уме, но будь осторожней, ладно? Я не хочу неприятностей.
— Я пришел не за этим. А неприятности начались еще до того, как я появился на сцене.
— Прошу тебя, не говори с ним слишком резко. У отца слабое сердце, и я хотел бы избежать всего, что может его взволновать.
— Не беспокойся. Я не из тех людей, которые могут взволновать твоего отца. Ты бы лучше обо мне беспокоился.
— Не забудь, что я сделал тебе большое одолжение, устроив вашу встречу.
— Я упомянул тебя в своем завещании, так что успокойся, Чип. Игру веду не я, а твой папа.
Чип с несчастным видом поджал губы, понимая, что не властен надо мной.
— Я знал, что это ошибка, — сказал он. — Я знал, что не следовало этого делать.
Перед тем как зайти в кабинет, я спросил его:
— Как обстоят дела с Джудит, Чип?
— Я нанял Бэрльсона для ее защиты. — Он посмотрел на часы. — Сейчас они, наверное, обсуждают свою тактику на процессе.
— Я тоже скоро буду у нее. Мы в одной упряжке, Чип. Постарайся не забывать об этом.
— Знаю, знаю, — заныл он. — Я бы предпочел не быть ни в чьей упряжке. Я не гожусь для таких вещей.
— Мужайся, мой мальчик, — сказал я, хлопнув его по плечу. — Тебе надо вырабатывать характер.
Чип скорчил гримасу и открыл дверь кабинета. Его отец сидел в удобном кожаном кресле и смотрел в окно. Виктор Контини был маленьким пухлым человечком семидесяти лет и казался не более опасным, чем паук. Одет он был свободно — цветастая рубашка выглядывала из-под синего спортивного пуловера, брюки из голубой шотландки и белые мягкие туфли. Не зная о его страшном прошлом, его можно было принять за пенсионера, греющего свои старческие косточки на солнышке в Майами-Бич. Массивное бриллиантовое кольцо, украшавшее мизинец его левой руки, было единственным знаком, указывающим на то, что он жил не на средства благотворительности. Он не поднялся при нашем появлении.
— Вот мистер Клейн, — сказал Чип.
— Счастлив познакомиться с вами, мистер Клейн, — произнес старик равнодушно.
— Мы с Максом вместе учились на юридическом. Он был тогда прекрасным игроком в бейсбол, — продолжал Чип.
— Очень интересно, — ответил Контини. Так усталый отец отвечает на лепет трехлетнего сына, который с гордостью показывает исчерканный каракулями листок.