Он вытянул ногу на диване. Обычно это помогало, но сегодня даже прикосновение легкой ткани хирургических брюк к бедру усиливало боль, и Руслан потянулся за таблетками. Взяв баночку, он несколько раз подбросил ее на ладони, надеясь уговорить себя не принимать обезболивающее, но тут неловкое движение ногой вызвало такой приступ боли, что Руслан едва не вскрикнул и принял сразу две таблетки.
Через полчаса ему стало легче, но сверлящее, грызущее чувство в ноге все равно оставалось, и Руслан задумался, как добраться домой. Вызвать такси или просить Макса, чтобы заехал. Но у брата и так полно хлопот с Христиной.
Когда возлюбленная получила травму, Макс сорвался к ней в Киев, и сделал все возможное и невозможное, чтобы Христина поправилась.
За жизнь ее больше не было оснований опасаться, но предстоял долгий восстановительный период, чтобы последствия тяжелой черепно-мозговой травмы не остались с девушкой на всю жизнь. Две недели назад они вернулись в Петербург, и Макс устроил Христину в неврологическое отделение, занимающееся именно этой проблемой, но лечением был пока не очень доволен.
Руслан не спрашивал, но подозревал, что все это сильно истощило кошелек брата, по крайней мере деньги, отложенные на квартиру, были потрачены все, и теперь Макс, когда не сидел с Христиной, бегал как сумасшедший по частным консультациям и даже снова стал брать ночные дежурства.
«Отвлекать его по всяким пустякам – настоящее свинство», – решил Руслан и подумал, что если полежит на диване часик-другой, то нога совсем пройдет, и можно будет спокойно ехать общественным транспортом.
Во рту пересохло, и Руслан некоторое время размышлял, чего ему больше хочется – утолить жажду или так и лежать неподвижно, чтобы ненароком не растревожить ногу неосторожным движением.
Он закрыл глаза и, кажется, задремал, потому что не заметил, как у него в кабинете оказался Ян Александрович. Профессор Колдунов по-хозяйски поставил на стол бутылку и полез за рюмками.
– Рабочий день окончен, – сказал он деловито, – выпей со мной по пять капель за уход на заслуженный отдых!
– В смысле? – встрепенулся Руслан.
Колдунов молча сунул ему под нос заявление об увольнении.
Руслан нахмурился:
– Ты шутишь, что ли?
– Увы, мой друг… Сейчас с тобой отмечу и по дороге домой отдам в секретариат.
– Александрович, но это антинаучно! За твою пенсию надо не по пять капель, а дикую вакханалию устроить, с твоим стажем-то! Тут необходимо не просыхать минимум три дня, и то будет мало.
– По пьяни я вообще никогда на пенсию не соберусь, – засмеялся Колдунов, – а если серьезно, Руслан, то у меня все. Завод кончился. Сорок лет без малого я работал честно и отдавал людям все свои знания и опыт, старался сделать максимум при минимуме средств.
– Все это мы услышим в речах на официальном банкете, – фыркнул Руслан, – говори по существу.
– По существу меня назначили в комиссию по жалобе. Вкратце: у одной бабки умер муж, после чего она стала бомбардировать жалобами все инстанции с такой страстью, будто ей обещали: если врачей накажут, то муж воскреснет. В семи организациях ей ответили, что вины врачей нет, и она пошла по второму кругу, из-за чего, собственно, и собрали компетентную комиссию, в которую включили твоего покорного слугу.
Рассказывая, Колдунов открыл бутылку и разлил коньяк по низким пузатым стопкам. Лучи лампы дневного света вдруг блеснули в затейливой резьбе на хрустале, рассыпались разноцветными солнечными зайчиками, и Руслан подумал, как было бы хорошо, если бы Колдунов догадался выключить свет.
Коньяк был очень хорош, возможно, Колдунов берег его двадцать лет именно для этого случая, все откладывая и откладывая свой выход на заслуженный отдых, но Руслан вдруг почувствовал, что не сможет сделать даже маленького глотка, пусть даже по такому важному поводу. Он сделал вид, будто пригубил, и обхватил рюмку ладонью, чтобы Ян Александрович не увидел, что в ней не убывает.
– Уже сама мысль, что существует минимум семь организаций, куда можно пожаловаться на докторов, выбивает из колеи, – продолжал Ян, ловко нарезая лимон, – и я задумался, хочу ли я дальше, вместо того чтобы оперировать, объяснять, что я не идиот, семи разным профанам, причем не всем вместе, а каждому по отдельности? Вообще, Руслан, это такая страшная ошибка, все эти надзиратели! Такая страшная!
– Не преувеличивай.
– Ничуть! Смотри, у каждого врача образуется собственное кладбище, это факт, с которым ты, как опытный специалист, не станешь спорить. Как ты ни крути, а все равно кто-то умрет не по твоему злому умыслу или по дурости, а просто ты чуть-чуть не сообразил, на минутку опоздал, о чем-то забыл в самый нужный момент. И, может быть, если бы сообразил, успел и вспомнил, ничего б не изменилось, болезнь оказалась сильнее тебя, но тем не менее… Поэтому и нужны комиссии изучения летальных исходов, чтобы врачи собирались, анализировали произошедшее и думали, а был ли способ этого избежать? Может быть, надо было сделать вот это? Или то? Но поскольку перед каждым врачом, который, как писал Евгений Шварц, «тоже человек, он жить хочет», маячит призрак уголовной ответственности, он идет на КИЛИ[2] с одной мыслью: «я не я и елка не моя». Потому что, как только появляется идея, что была возможность больного как-то спасти, тут же следуют оргвыводы. В результате смерть пациента никого ничему не учит.
– Это да, – усмехнулся Руслан, – слушай, а жалоба, по которой ты ездил, она обоснована вообще?
– В том и дело, что абсолютно нет. Но представь, если бы мы с тобой, будучи врачами, контролировали работу физиков-ядерщиков, и нам бы пришла жалоба, что академик Петров придумал неправильную схему атомной бомбы, мы, не имея нужной квалификации, не могли бы сказать сразу, что жалоба эта – полнейший бред. Нет, мы, будучи добросовестными людьми, помотали бы нервы академику Петрову, чтобы он нам все объяснил в доступной форме, оторвали бы от работы других физиков, чтобы они подтвердили или опровергли жалобу, словом, проделали бы кучу полезной работы, в итоге которой все равно ничего бы не поняли, но на всякий случай сказали Петрову «ай-ай-ай» и лишили премии.
Руслан вдруг почувствовал металлический вкус во рту, кажется, его зазнобило, и как он ни любил поболтать о бедственном положении медицины, сейчас ему хотелось, чтобы Колдунов ушел, и можно было погасить свет и уснуть, накрывшись пледом. Подремать немножко, восстановить силы и спокойно ехать домой. Но человек уходит на пенсию, то есть совершает один из важнейших, а вернее сказать, последний важный шаг в жизни, надо его поддержать.
– Ага, и что вы там в комиссии решили? – спросил он невпопад.
– Я отдельное мнение написал, – буркнул Колдунов, – что надо с тех врачей пылинки сдувать и золотом осыпать каждую секунду. К сожалению, у нас ценить людей не принято. Бытует такое мнение, что любого работника, а особенно врача, можно заставить добросовестно трудиться только под угрозой уголовной ответственности. В идеале нужно всех выпускников мединститутов сразу после получения диплома сажать в тюрьму и выводить на работу под конвоем, но государство пока медлит с этой прекрасной инновацией, уж не знаю почему. Население в этом городке оборзело в конец. Тонны жалоб, из которых обоснована, наверное, каждая сотая, и то вряд ли. Администрация не имеет мозгов наладить работу, но проворачивать всякие коррупционные схемы смекалки хватает. Поэтому на жалобы реагируют очень чутко, чтобы у граждан создавалась иллюзия, будто о них заботятся. Бедные врачи оказались между наковальней наглости пациентов и молотом беспредела администрации. Все по сто раз лишены премии за несоблюдение этики и деонтологии.
– О как! – вежливо сказал Руслан.
– Это при жутком дефиците кадров. У них нет ни одного хирурга, который работает всего на полторы ставки, и старожилы не упомнят, чтобы кто-то когда-то работал на одну. Но если бы только по часам была переработка, это еще полбеды, но у них еще и расширение зоны обслуживания нехилое. Например, реаниматологов на смене должно быть двое, а фактически работает один, и за больными смотрит, и наркозы дает. В приемнике один хирург на все про все, имея в своем распоряжении такие передовые технологии, как рентген, клинический анализ крови и мочи, он должен поставить точный диагноз, прооперировать, взяв в ассистенты травматолога, если тот еще придет, а то и вдвоем с сестрой, и при этом еще не забыть поклониться больному в пояс.
– Вообще, когда врач с тобой очень милый, этому есть всего три причины: или он не знает, что с тобой сделать, или уже знает, что сделал с тобой что-то не то, или тупо хочет развести на деньги. А вот если он тебе хамит, значит, он за тебя спокоен и все в порядке.
– Ну так именно! Больше тебе скажу, этика и деонтология начинаются не с врача, а с пациента.
– Александрович, а что ты так завелся? Неужели раньше не знал, как дело обстоит?
– Знать, понимать и чувствовать, Руслан, это разные вещи. А если серьезно, меня подкосило известие о том, что там сожрали прежнего заведующего. Я его немного знал, и, доложу тебе, это был уникальный специалист, хирург от бога без всякого преувеличения. У него раки оперированные по тридцать лет жили, каково? Можно быть очень умным и образованным, дико трудолюбивым, но если нет у тебя чего-то такого в руках, то и взять негде, хоть расшибись.
Руслан усмехнулся. Возразить тут было нечего.
– Так вот, – продолжал Ян Александрович, освежая рюмки. Увидев, что у Руслана нисколько не убыло, он удивленно приподнял бровь, но ничего не сказал, – наделив его даром исцелять, бог отсыпал ему еще и порядочно здоровья, чтобы на дольше хватило. В семьдесят лет это был еще вполне себе могучий мужик без признаков маразма, который хотел одного – помогать людям. Может быть, от заведования и связанной с этим вошкотни его действительно стоило освободить, но как специалист он был незаменим. Без ложной скромности замечу, что я считаюсь у нас гуру и корифеем, так вот по сравнению с ним я просто лох педальный, и ничего больше.