После смерти Веры я получил от Нади очень теплое и трогательное письмо. К письму прилагалась полновесная посылка, содержимое которой я до последней сигаретки раздал товарищам по отряду.
Письмо сначала хотел выбросить, но потом все же прочитал и никак не мог соединить воедино вертлявую нахрапистую девчонку и великодушные строки ее послания.
Я ответил, что если она так хорошо чувствует мое горе, то должна понять, что любые воспоминания о Вере мне крайне болезненны. Отбыв срок, я не вернусь в Питер, так что спасибо за участие, Надя, но лучше всего тебе меня забыть.
Я действительно не собирался возвращаться, потому что не представлял, как буду жить вместе с матерью. В общем, она была в своем праве, не пуская Веру в дом, и в том, что случилось, я винил только себя. Не расписались вовремя, а потом я уже был под следствием и, обуянный ложным благородством, отказывался регистрировать брак, чтобы не осложнять Вере жизнь мужем-заключенным.
Нужно было требовать, чтобы меня выпустили под подписку до суда и каким-то образом решить жилищную проблему, но я мирно сидел в СИЗО, утешаясь тем, что все равно закроют, а срок предварительного заключения пойдет в зачет.
А мама, разыгрывая благородное негодование (ох это благородное негодование, как хорошо оно скрывает желание простых житейских выгод), не знала, чем все обернется.
Я не имел никакого права ее терзать, но чувствовал, что притворяться любящим сыном тоже не смогу.
И мама умерла, а я вернулся в пустой дом.
Итак, мы с Надей столкнулись в торговом центре. Я как раз шел в туалет переодеваться в алкаша и узнал ее по суетливости и кривым тощим ногам, которые она гордо выставляла напоказ.
Она посмотрела на меня довольно-таки высокомерно и предъявила наглядный атрибут своего жизненного успеха – щекастого ребенка примерно года или двух, я не очень разбираюсь в детях.
Я вежливо восхитился и красотой младенца, и тем, что Надя теперь ЖЕНА и МАТЬ.
Мы поднялись в кафе, я заказал нам кофе, а ребенку какую-то специальную детскую субстанцию подозрительно розового цвета.
Слушая Надину трескотню, я думал, что это меньшее, что мужчина может сделать для отвергнутой им в свое время женщины – дать ей насладиться своим триумфом на фоне его унижения, и сетовал, нет бы нам столкнуться через пятнадцать минут, когда я уже переоделся бы в алкоголика.
Потом я задержал взгляд на ее груди. Надолго задержал. Потом спросил, бывает ли такое, что ее отпускают погулять без ребенка.
Так мы стали любовниками. Она осталась единственной женщиной, о которой я что-то знал, и, главное, не хотел знать ничего нового. Так что чистый секс.
Что она чувствовала ко мне, тоже было все равно, пока она удовлетворяет мои первобытные инстинкты. На всякий случай я ничего не говорил ей о своих заработках, чтобы она не вздумала развестись с мужем и выйти за меня.
Самое главное, я не ощущал вины перед Верой, что неизбежно измучило бы меня, переспи я с любой другой женщиной.
Другая женщина – это приключение, интерес, а Надя – это Надя.
Зиганшин не появлялся в отделе до похорон сестры. Лиза постаралась сделать все максимально быстро и, хоть очень не любила просить, умолила судебных медиков провести вскрытие без очереди, а потом сама говорила с санитарами, упрашивая их подготовить тело к похоронам так, чтобы Наталью можно было хоронить в открытом гробу.
Ей казалось, если Зиганшин сможет проститься с сестрой, это хоть чуть-чуть ему поможет, немножко сгладит в памяти тот день, когда он увидел ее истерзанное тело.
Лиза немного боялась, что Мстислав Юрьевич вернется на службу, еще не оправившись от пережитого, и не знала, как себя с ним вести в таком случае, но Зиганшин выглядел обычно, с холодным лицом и стальным взглядом.
Слава богу, подумала она с облегчением, слыша через полуоткрытую дверь кабинета, как Зиганшин утихомиривает какого-то хулигана.
Говорил он негромко, так что Лиза не разбирала слов, но могла ручаться, что бедный дебошир протрезвел и задумался о том, как неправильно живет.
После обеда начкрим позвонил ей по местному телефону.
– Зайди ко мне, – буркнул он и отсоединился.
Голос не предвещал ничего хорошего, и Лиза настроилась получить нагоняй. Вероятно, ему кажется, что она неправильно повела дело сестры, или Мстислав Юрьевич не может простить, что она не позволила ему застрелить убийцу.
– Садись, – сказал Зиганшин, – кофе хочешь?
Лиза покачала головой.
– Ну, как знаешь.
Усадив ее, начкрим стал расхаживать по кабинету, зачем-то остановился у стеллажа со служебной литературой и стал внимательно разглядывать корешки.
– Я вас слушаю, – сказала Лиза мягко.
– Так вот, Лиза, – Зиганшин наконец очнулся и, подойдя, положил ей на плечо свою тяжелую ладонь, – я добро помню.
Лиза аккуратно убрала его руку и повернулась на стуле так, чтобы смотреть Мстиславу Юрьевичу в глаза.
– Вот уж никогда не думал, что ты станешь рисковать жизнью, чтобы меня удержать от греха. Спасибо тебе, Лиза.
От греха, как же, подумала Лиза желчно. Ты счастлив, что я карьеру твою спасла, а грехов на тебе столько, что один застреленный ничего не меняет.
– Я умею быть благодарным, – продолжал Зиганшин тихо, – за своих всегда впрягаюсь, спроси у кого хочешь. Так что ты имей в виду.
Она промолчала. Благодарность начкрима совсем не была ей нужна. Есть такие люди, с которыми не хочешь иметь вообще ничего общего.
– В общем, Лиза, я только хотел сказать, что ты всегда можешь на меня рассчитывать.
Тут она вспомнила, как несколько минут фактически находилась на мушке у этого обезумевшего от горя человека, и ощутила такой острый приступ ледяного ужаса, что едва не застонала. С большим опозданием до нее дошло, что могло произойти, и сейчас она бы уже не сидела здесь.
– Да идите вы на хрен, – сказала Лиза, поднимаясь, – в расчете.
Вернувшись к себе, она задумалась. Нехорошо вышло. Может быть, начкрим хотел ее сочувствия, утешений каких-то женских, ведь он совсем одинокий? А она взяла и послала человека, не считаясь с его горем!
Сосредоточилась на собственных несчастьях и позволяет себе огрызаться на людей. Раньше надо было это делать, пока начкрим ее размазывал по стенке тонким слоем за всякую ерунду, а теперь-то зачем добивать?
Порывшись в ящике стола, она нашла визитку Макса Голлербаха и, стараясь не думать о том, что пытается протянуть шаткий мостик к Руслану, постучалась к Зиганшину и, не дожидаясь ответа, вошла.
Начкрим сидел, обхватив голову ладонями, и посмотрел на нее так, что в любых других обстоятельствах Лиза немедленно юркнула бы за дверь, но сейчас смело подошла.
– Мстислав Юрьевич, возьмите, – она протянула ему карточку, – и обязательно позвоните этому человеку. Сошлитесь на меня.
– Зачем? – начкрим довольно бесцеремонно отвел ее руку.
– Вы пережили тяжелейшее потрясение, – продолжала Лиза мягко, – запредельную психологическую травму, да что я говорю, будто сами не знаете. Этот человек поможет вам справиться.
– Он кто?
– Психотерапевт.
– Нет, спасибо.
– Вы же сказали, что я могу на вас рассчитывать. Вот я и рассчитываю, что вы пойдете…
– Да что он скажет-то?
– Вот вы пойдите и узнаете, что он скажет.
Зиганшин помолчал, потом взял в руку карточку и стал постукивать по столу ее ребром.
– Конечно, он не избавит вас от горя, но поможет с ним справляться.
– Слушай, Лиза, а если я ему позвоню, то могу сказать, что я твой друг?
Она вздохнула:
– Можете, куда теперь деваться.
Руслан почувствовал, как его бьют по щекам, и не хотел открывать глаза, решив, что рано или поздно злодеям надоест это делать, и они отстанут.
Но удары становились все настойчивее, и пришлось вернуться в реальность.
Над ним стояли молодой анестезиолог, имени которого Руслан вспомнить не смог, и Колдунов, он и наносил удары.
– Опять ты, – сказал Руслан, – я думал, уже ангелов увижу, Бога на облаке, а тут ты снова!
– А чертей со сковородками не хочешь?
Колдунов сел на краешек кровати.
Руслан осмотрелся. Холодные кафельные стены, стойки с мониторами, мерное шипение аппаратов ИВЛ. Стало быть, он в реанимации. С усилием поднял руку и взглянул на свою ладонь. Она была совершенно белой. Откинувшись на подушке, он увидел над собой пакет с донорской кровью и вздохнул.
– Зачем, Александрович? Я как непослушный ребенок, который не хочет уходить с детского праздника. Еще минуточку, еще… Зачем?
– Что ты несешь?
– Два раза я умирал, и это был довольно приятный процесс. А что будет теперь? Острая кровопотеря на фоне сепсиса это не подарок. Почки сейчас встанут, и привет.
– Давай ты просто будешь лежать и поправляться, а думать предоставь своим врачам.
Ян Александрович рассказал, что дежурная медсестра сработала невероятно четко. Прибежав, когда Руслан уже отключился, она по какому-то наитию свыше вспомнила, что кровать снабжена колесиками, и покатила ее в перевязочную, не тратя время на поиски каталки и людей, которые могли бы переложить на нее потерявшего сознание Руслана. Это озарение безусловно спасло Волчеткину жизнь.
Следующим чудесным фактором оказалось то, что дежурный хирург находился на этаже, а не в приемном отделении, и быстро остановил кровотечение в ране.
– Дай бог им здоровья, конечно, – сказал Руслан кисло.
Он попросился в свою палату, естественно, получил отказ, но Колдунов контрабандой принес ему телефон. Руслан позвонил матери, ежась от стыда за вранье, уверил ее, что все в порядке, и, надев наушники, вернулся к прослушиванию «Моби Дика». Странно, когда он читал эту книгу глазами несколько лет назад, его интересовали в основном авторские отступления, рассуждения о природе человека и его душе, а сейчас так погрузился в сюжет и атмосферу книги, что казалось, будто он стоит на палубе китобойца.
«Немного иллюзии напоследок», – улыбнулся Руслан и закрыл глаза.