– А мой друг Ясный Сокол?
– Не хочу идти на поклон к этой гниде Ильичеву. Есть у меня один человечек на примете…
– Я вот что еще думаю, – Голлербах встал и прошелся по кабинету так, что Зиганшину показалось, будто гость его передразнивает, – допустим, мы выясним, что все четверо или объединились, или состояли в какой-то тайной секте, но так или иначе, к выбору своих жертв они подошли слишком обстоятельно для шизофреников. Простите, Мстислав, что говорю об этом, но случайной выглядит только гибель Натальи Юрьевны.
Зиганшин поморщился. Как им объяснить, что он каждую секунду думает, что Наташи больше нет? Наоборот, легче, когда произносят ее имя.
– Предположим, они списались в социальной сети и договорились убивать людей, – продолжал Макс, – раз им неважно было, кого лишать жизни, они решили действовать далеко от дома, чтобы не нашлось свидетелей, которые могли бы их опознать в случае чего. Тоже суждение подозрительно здравое, но не будем придираться. И все же как мы объясним, что в многомиллионном городе из четырех случайных жертв трое имели отношение к психиатрии и трое были врачами? На простое совпадение это никак не списать. С другой стороны, наши убийцы никогда раньше не лечились и даже не обследовались у психиатров, какой резон им ненавидеть представителей этой профессии?
Вместо ответа Зиганшин включил свою кофемашину, которая оглушительно завыла, будто присоединяясь к общему недоумению.
– Если жертвы случайны, почему у них столько общего? – сказала Лиза, когда машина фыркнула и заткнулась, выплюнув две чашки черного, как деготь, кофе. – А если нет, это же какую работу надо было проделать! Сначала найти людей, имеющих отношение к психиатрии, потом вычислить, где они живут… Хорошо, Крашенинников пусть случайно попал под раздачу, убийца караулил его возле психиатрической больницы, и то непонятно, как он сообразил, что это доктор, а не родственник или, например, слесарь? А Шишкин? Когда звезда его славы закатилась, бедняга Миханоша только-только появился на свет. Почему он выбрал этого побитого молью персонажа зари перестройки? Или взять Кривицкого. В СМИ и в Интернете он заявлен как проректор, и его темное психиатрическое прошлое особо не акцентируется.
– Да, Кривицкий был такой индюк, – неожиданно заметил Голлербах, – не тем будь помянут, прости господи!
– Нет-нет, если мы хотим докопаться до правды, он должен быть помянут абсолютно всем! – Воспользовавшись паузой, Зиганшин снова включил кофемашину, сделать чашечку себе самому. – Расскажите все, что вы о нем знаете! – крикнул он сквозь рев любимого электроприбора.
Макс пожал плечами:
– Почти ничего. Слава богу, не пришлось работать под его руководством. Напыщенный дурак, из таких, знаете, которые изображают из себя глыбу и матерого человечища, а на деле боятся собственной тени. Несколько диссертаций пришлось подбирать за ним. Он отказывался оппонировать, если в работе проглядывала хоть какая-то реальная новизна.
– И?
Голлербах рассмеялся:
– Вы думаете, кто-то из соискателей из мести за несостоявшуюся карьеру науськал на него бедного… Эээ… Скролибовского? О нет, все заканчивалось вполне благополучно. Ваш покорный слуга писал положительные отзывы, и защита проходила без проблем. И потом, если бы кто-то из коллег затаил злобу и решил отомстить, то последнее, к чему бы он прибег – это к услугам психически больного человека. Нам, психиатрам, прекрасно известно, что от сумасшедших если чего и нельзя ожидать, так это работы в команде. Ты ему скажешь: убей Кривицкого, а он принесет тебе мороженку. Скажешь: принеси мороженку – нарисует русалку на асфальте. Правда, когда я еще учился в аспирантуре, ходили слухи о каком-то докторе, который умел договориться с шизофрениками и чуть ли не добрым словом их лечил. Но я думаю, это профессиональный фольклор, который присутствует в любой специальности. Хирург расскажет, что был в незапамятные времена доктор Иванов, который делал аппендэктомию за три минуты. Вы вспомните про следователя Петрова, умевшего с одного взгляда определить, лжет человек или говорит правду. Токарь поведает про своего друга Сидорова, который на глаз вытачивал деталь с точностью до микрона, жаль только, что спился. Ну и так далее.
– А что за доктор?
– Да я не уверен, что это реальный персонаж. Я учился в Москве, и мой наставник рассказывал, что проходил интернатуру в Питере и надеялся, что его оставят на постоянную работу. Но взяли другого парня, у которого был настоящий талант находить с шизофрениками общий язык. Помню, описал такой эпизод: привезли к ним буйного мужика. Он, видно, и в спокойном состоянии обладал редкой силой, потому что только два наряда милиции смогли его скрутить, засунуть в свою хмелеуборочную машину и доставить в психбольницу. Мужик сидит в клетке, буянит так, что тачка трясется, а милиционеры вместе с докторами водят хоровод вокруг всего этого дела, не зная, как подступиться. И тут якобы на сцену вышел чудесный доктор и с помощью дружеской беседы совершенно утихомирил гражданина, так что он, кроткий, как агнец, покорно посеменил в психиатрическое отделение.
– Так бывает? – хмыкнул Зиганшин, не понаслышке знавший, что слова – самое слабое средство воздействия на граждан, что на здоровых, что на больных.
– В моей практике подобных случаев не было, а рассказывал все-таки наставник мой, медицинская этика не позволяла мне усомниться в его словах. Так что не знаю. За что купил, за то продаю.
Мстислав Юрьевич пожал плечами. Голлербах прав, в каждой специальности есть свой фольклор. У моряков – «Летучий голландец», у представительниц древнейшей профессии – фильм «Красотка», а более современные виды деятельности обрастают более скучными преданиями, как такой-то умел то-то. Может быть, действительно умел, а может быть, и нет. Один раз случайно получилось или просто совпало, а люди пересказали, что это всегда у него так выходит, в порядке вещей.
Он покосился на Лизу и невольно отметил, что печаль ей идет. Чаще женщины от слез дурнеют, а у нее только краска появилась в лице, и веки чуть припухли. Сейчас она внимательно смотрела на монитор, на котором была открыта сводная таблица по потерпевшим, и глаза блестели от азарта. Странно, он всегда считал ее амебой, если не глупой, то по крайней мере ленивой теткой, которая приходит на службу отсидеть время и пописать бумажки. Сыщицкого азарта Зиганшин в ней до недавнего времени не замечал и никак не мог понять, зачем она открывает дела наперекор ему. Явно не из любви к работе и не из-за денег, которых у нее нет смелости и административного ресурса вымогать. Разве что из страха? Но грамотный отказ – залог безопасности следователя.
В общем, этот момент не вписывался в его стройное представление о Лизе, и Зиганшин злился, что не может ее понять.
Как гостеприимный хозяин, он предложил сделать еще кофе, а когда Лиза с Голлербахом отказались (пригубив из своей чашки, Мстислав Юрьевич не удивился этому, оказывается, он настроил на самый крепкий, и кофе уже не горчил даже, а отзывал кислятиной), подвел итоги. Пока никакой информации, чтобы создать полноценную версию, у них нет, поэтому придется двигаться не вглубь, а вширь. Максу придется пошустрить среди коллег, чтобы получить доступ к пациентам или хотя бы к их медицинским документам, и вынести свое компетентное суждение. Вдруг все дело действительно в каких-нибудь психотропных препаратах? На себя он взял обязательство договориться с айтишниками, чтобы выловили из Интернета все следы виртуальной деятельности молодых людей.
Следующее направление – беседы с родственниками погибших. Вдруг найдется что-то, кроме психиатрии, что их объединяет?
– И с родственниками убийц тоже надо поговорить, – вдруг вмешалась Лиза, – помните, матери Карпенко звонил какой-то хмырь? Надо узнать у других родителей.
Зиганшин кивнул. Чем больше он изучал всю эту ситуацию, тем более абсурдной она ему казалась. Но он знал, что как раз такие абсолютно непонятные истории в конце объясняются очень просто. Это как задачка на сообразительность: ломаешь голову, лихорадочно вспоминаешь формулы, а в итоге нужно просто применить другой метод.
Весьма скромный двухэтажный особнячок Шишкиных располагался в одном из первых коттеджных поселков и был окружен настоящими замками. Было немножко странно видеть сдержанный, даже аскетичный дом серого кирпича рядом с шедеврами разнузданного барокко или, наоборот, самого что ни на есть классического классицизма.
Миновав невысокую, но плотную живую изгородь из кустов черноплодки, Лиза с Зиганшиным оказались на участке. Видно было, что за садом ухаживает любящая и умелая рука: изумрудный газон чередовался с клумбами, на которых росли неизвестные Лизе цветы, а чуть поодаль стояла шеренга розовых кустов, бутоны на которых только готовились распуститься. Все было хорошо и чисто, но не слишком правильно, садовник жалел свои цветы и позволял им расти в ущерб строгой симметрии.
Дверь дома открылась, и оттуда с лаем высыпали четыре рыжие собаки на белых очень коротких лапах, остроухие и остроглазые. Видно, это и были те самые вельш-корги, разведением которых занималась чета Шишкиных.
Вслед за собаками появилась хозяйка, пухленькая женщина небольшого роста. Прожитые годы украли у нее шею, так что щеки лежали на плечах, а талии, наверное, никогда и не было. Зато она могла похвастаться изящными стройными ножками и улыбалась так мило, что сразу располагала к себе.
Даже сквозь горе чувствовалось, что Эмилия Львовна Шишкина – добрый и веселый человек.
Собаки клубились у нее в ногах, и Лиза подумала: «Какие непослушные», но сразу сообразила, что, несмотря на активность, никто из четвероногих подопечных Эмилии Львовны не делает поползновений в сторону гостей.
А Зиганшин, наоборот, как увидел собак, так забыл, зачем сюда пришел.
Позади дома рос старый клен с неохватным узловатым стволом и широкой густой кроной, в тени которой стояла садовая мебель из белого пластика. Спросив, не возражают ли они посидеть в саду по случаю хорошей погоды, Эмилия Львовна принесла большой поднос с высокими бортами, где стояли чайник с чашками, вазочка варенья и конфетница, плетенная из серебряных нитей, наверное наследство кого-то из супругов.