– А вы не допускаете возможности, что тот врач действительно был виновен?
Евсеева засмеялась сухим смехом старой курильщицы:
– Господи, да кому надо запихивать здорового человека в психбольницу? Особенно в те годы, когда неудобного тебе гражданина можно было свободно грохнуть, и никто даже не почесался бы? К чему городить всякие комбинации?
«Сначала надо изучить дело, а потом уже думать, к чему или не к чему», – мысленно возразила Лиза, а вслух спросила, не знает ли Лариса фамилии доктора или больного.
Евсеева нахмурилась, вспоминая, но только вздохнула и покачала головой.
Конечно, двадцать лет назад она знала имя врача, и как он выглядит, но поскольку личного знакомства они не водили, то со временем все это стерлось из памяти.
Она вообще старалась как можно реже вспоминать ту историю, потому что решение оставить Крашенинникова далось ей тяжело, он долго еще не мог смириться с их разрывом, умолял вернуться, каялся, клялся, что больше никогда не сделает подлости, но Лариса не верила ему. «Ничто не требует таких эмоциональных и умственных усилий, как самообман, – вздохнула она, – а с Валентином пришлось бы сплести себе кокон из иллюзий, чтобы получить необходимое мне чувство уверенности в человеке, с которым я делю жизнь».
Лариса не уступила бывшему жениху, но все же Крашенинников был ее первым мужчиной, и потом она сторонилась всяких упоминаний о нем, чтобы не бередить себе душу. Хоть место в аспирантуре было именно тем, к чему она стремилась, Евсеева некоторое время колебалась, прежде чем занять его.
Но потом все же сумела выстроить отношения с покинутым любовником, да, в общем, они почти не пересекались, хоть всю жизнь проработали в одном здании.
Крашенинников состоял практикующим врачом, а она – научным работником, по службе у них не было точек соприкосновения, и, случайно встречаясь на территории, они ограничивались сухим кивком.
– Я думала, он давно меня забыл, – Лариса достала из ящика стола сигареты. По тому, как жадно она затянулась, Лиза поняла, что ей давно хотелось курить, – и знаете, мы с ним виделись довольно редко, может, раз в месяц или два, а у проходной так вообще никогда не сталкивались. У него рабочий день начинается в восемь, а я прихожу формально к девяти, а вообще когда хочу, если нет группы. Но в день его гибели мы оказались у ворот вместе, и Валентин умер у меня на руках. Не знаю, совпадение это или что, и как надо понимать…
Лиза пожала плечами. Если судьба и говорит с нами, то мы не понимаем ее языка.
– Да, дела, – протянул Зиганшин, когда она закончила свой отчет, – блестящая работа, Лиза, ведь можешь, когда захочешь!
Скромно опустив глаза и поболтав пакетиком в кружке с кипятком, Лиза пробормотала, что это она еще не старалась. Вася говорил ей по секрету, что Мстислав Юрьевич не скупится на похвалы своим операм, но ни один следователь никогда не слышал от начкрима доброго слова.
– Итак, со стороны потерпевших у нас вырисовывается общий знаменатель: какой-то молодой доктор, севший за незаконное помещение человека в дурдом. Шишкин его ославил, Крашенинников подставил, а Кривицкий припечатал. Но при чем тут Наташа? Она никакого отношения к психиатрии не имела.
Лиза осторожно коснулась плеча Зиганшина:
– Мне все же кажется, что ее смерть никак не связана. Просто страшное совпадение.
Зиганшин потер лоб ладонью, будто приходя в себя:
– Согласен. Не знаю, есть связь или нет, но мне кажется, будет неправильно, если я начну рыться в Наташиной жизни и вынюхивать ее секреты. Все же я был ее братом, и она многим делилась со мной, стало быть, если она хранила что-то в тайне от меня, не хотела, чтобы я знал, пусть так оно и дальше будет.
Помолчали. Лиза чувствовала, что Зиганшину хочется поговорить о сестре, но боялась спрашивать. Вдруг каким-нибудь неосторожным словом она причинит боль Мстиславу Юрьевичу? Хорошо вспоминать человека, когда вы оба его знали и оба скучаете по нему, а вынуждать человека к откровенности из праздного любопытства неловко, другое дело, если он сам решит с ней поделиться.
Она внимательно посмотрела начкриму в глаза, но он не принял сигнала и, сжевав еще один Лизин пирожок, продолжал:
– В общем, работаем по этим троим, поскольку связь между ними видна совершенно отчетливо. Некий доктор благодаря им загремел на зону, да еще по такой статье, что смешно слушать. Ты можешь сказать, что это случилось тысячу лет назад, а я тебе отвечу, обида – как коньяк: чем старше, тем крепче. Когда вышел, был еще молодой и надеялся, что ему удастся восстановить жизнь, так бездарно разрушенную с помощью трусливых коллег и не в меру ретивых журналистов. Обида тонула в повседневных заботах и надеждах на лучшее будущее, но, видимо, оно не состоялось. А когда понимаешь, что ничего уже не изменится к лучшему, начинаешь анализировать прошлое. С адской горечью представляешь, как сложилась бы жизнь, не будь этого срока. Ну а дальше не надо быть графом Монте-Кристо, чтобы ответить на два извечных вопроса русской интеллигенции: «кто виноват?» и «что делать?». Так что мотивы этого доктора и пауза в двадцать с лишним лет совершенно понятны, меня интересует другое: как он это провернул чисто практически? Как он этих несчастных дурачков зарядил и навел на цель?
Лиза пожала плечами. Невменяемость – это неспособность отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими, но если ты сам не в состоянии контролировать себя, разве может это делать кто-то другой? Макс рассказывал о каком-то чудесном докторе, умевшем находить общий язык с психически больными, может быть, имелся в виду именно тот осужденный врач? Тогда, возможно, обвинение в незаконном помещении в психиатрический стационар не такое уж необоснованное, если он умел договориться с шизофрениками, то какому-нибудь здоровому, но слабому человеку заморочил голову без труда.
Или, наоборот, своими профессиональными достижениями вызывал зависть у коллег, поэтому те сдали его при первом удобном случае?
Ладно, все это гипотезы, но как можно уговорить человека совершить убийство? Это такой барьер, который непросто перешагнуть даже шизофренику.
Допустим, бывший врач использовал какие-нибудь методики гипноза, и так успешно, что ребята отринули свое право не убивать, но как он сохранил им избирательность и последовательность действий, присущие людям в здравом уме?
– И где он их зацепил вообще? – вывел ее из задумчивости голос Зиганшина. – Даже если он вернулся к работе психиатра, эти-то гаврики не обращались никуда. Понимаю, он вербовал бы киллеров из числа своих пациентов, так нет. Никто из родителей не почесался хоть разок сводить свое чадо на консультацию.
Лиза заметила, что если человек задумал такую комбинацию, то он точно не идиот и не стал бы светиться настолько глупо.
Зиганшин фыркнул:
– Елизавета, если бы ты не занималась в свободное от службы время черт знает чем, мы бы никогда в жизни не проследили закономерности. А то, что у всех психов один врач, так почему нет, на то они и больные, чтобы лечиться. Но нечего обсуждать, что было бы, давай по фактам. Мои знакомые компьютерщики перелопатили весь Интернет, и знаешь что? Не нашли ни одной точки соприкосновения у наших ребят. Ни единой! С потерпевшими все изящно, и, если бы они были убиты неустановленным лицом, я бы вытряс у тебя ордер на арест доктора-сидельца, как только узнал бы его фамилию. Но в чем в чем, а в исполнителях нам сомневаться не приходится, и если они каким-то таинственным образом выполняли волю, так сказать, «пославшей мя жены», то где-то с этой «женой» должны были пересечься. В социальных сетях никаких указаний на их знакомство нет. Ни между собой, ни одного постороннего, но общего для всех контакта. У них даже крыша ехала по-разному, Миханошу в славянофильство потянуло, Скролибовский по готике прикалывался, Шадрин незатейливо свихнулся на Властелине Колец, а Карпенко фанател от группы «Кино». Я попросил своих друзей еще покопаться, но больше для очистки совести, чем в надежде на результат. Надо смотреть распечатки их мобильников, может, это что-то даст. Попробуем выцепить номерок, с которого родителям звонили на стационарные телефоны. Кто у нас там адекватный? Оксана Карпенко очень приятная женщина, Миханошин папан тоже вроде бы приличный мужик, за Шадринских родителей мы ничего пока не знаем, но ты как хочешь, а к Скролибовской я больше не пойду. Ее допрашивать все равно что поросенка стричь – шерсти нет, а визгу много.
Лиза вздохнула. Официально нет данных, позволяющих предположить, что убийцы были знакомы между собой, но, возможно, их родители когда-то снимали дачи в одном поселке и ребята сдружились на всю жизнь, или они познакомились на экскурсии по рекам и каналам сто лет назад, или их свел еще более нелепый и фантастичный случай. С другой стороны, если люди знакомы в жизни, то обычно добавляются друг другу в друзья в соцсетях. Почему ребята этого не сделали? А почему они убили людей? У сумасшедших своя логика, вникать в которую – напрасное занятие.
Зиганшин предложил опросить самих ребят, но после недолгой дискуссии идея была отвергнута. Может быть, они рассказали бы что-то интересное, но психиатрическая больница закрытого типа – не то место, куда можно запросто заглянуть в часы посещений с пакетиком апельсинов. Чтобы объяснить свой интерес, придется рассказывать всю историю, а если их негласное расследование станет известно руководству, оргвыводы могут последовать самые непредсказуемые.
Голлербах – другое дело, он может прикрыться сугубо научным интересом, но сомнительно, чтобы лечащие врачи позволили ему без контроля беседовать с пациентами, максимум – изучить истории болезни.
Лиза сказала, что им в любом случае придется набраться терпения: Макс ухаживает за Русланом и не станет отвлекаться на всякие глупости, пока брат не поправится. Дергать его сейчас просто неприлично.
– Ааа, – согласился Зиганшин без энтузиазма, – как он, кстати? Не отошел еще?
Лиза покачала головой. Макс говорил, что физически Руслан чувствует себя вполне прилично, но энергии у него совсем нет. Все дни проводит в задумчивости, не читает, не смотрит фильмы, хотя всем этим Макс снабдил его в избытке, и возникает чувство, что он в принципе никого не хочет видеть. При этом, оговаривался Макс, подавленным Руслана тоже назвать нельзя, наверное, он просто обдумывает свое будущее и не желает отвлекаться.