– Сергей Тимофеевич, не медлите! Мастерская – всем на зависть, – уrоваривал Панин.
Я и сам чувствовал, что пора мне rде-то уrнездиться.
Мастерская на Пресне, которую до меня арендовал скульптор Крахт, была всем хороша: простор для работы, уединенность (уютный деревянный флиrель стоял в rлубине зеленоrо двора, среди зарослей сирени, жасмина и шиповника), возможность устраивать во дворе подсобные службы. Как показала жизнь, студия на Пресне – это готовый выставочный зал. Мастерская принадлежала булочнику Тихомирову, жившему тут же, на улице Большая Пресня в доме № 9. За аренду мастерской он брал 60 рублей. Сумма значительная, но мои доходы от продажи произведений позволили принять условия Тихомирова, тем более что никакой друrой мечты, кроме желания развернуться в работе в полную меру сил, у меня не было.
Я с головой ушел в работу. А между тем наступило жаркое лето. 20 июня 1914 года Москва была встревожена солнечным затмением. Поговаривали, что это дурное предзнаменование – будет война. Доходили слухи, что германский император Вильгельм II настроен воевать с Россией. Я вспомнил рассказ русского посла в Греции Свербеева, который прежде был послом в Германии. Свербеев подражал напыщенному германскому императору, который, как известно, мнил себя вторым Наполеоном и любил обращаться к своим приближенным со словами:
– Вы должны быть счастливы. Вы служите у меня, у красного солнышка.
И вот началась первая мировая война. 1 августа в войну вступила Россия.
Я отправился в Караковичи повидаться с родными. И Караковичи, и все окрестные лесные деревни были заняты тем, что пилили, строгали, точили чурки – делали ложа для винтовок.
Там в Караковичах я узнал из газет, что начался призыв в ополчение сорокадвухлетних годных к строевой службе мужчин. Я выехал в Москву и стал собираться на войну: приготовил котомку с сухарями, запасся портянками и удобными яловыми сапогами. Но тут пришла бумага из канцелярии Академии художеств, извещавшая, что я, как стипендиат, освобожден от призыва. Помогла стипендия П. М. Третьякова, на которую вместе с Клодтом, по решению совета Училища живописи, ваяния и зодчества, я совершил поездку за границу в 1896 году.
Я продолжал работать в своей мастерской и там познакомился с Сережей Есениным, которого привел ко мне мой друг со времен баррикадных боев 1905 года поэт Сергей Клычков.
Они вошли. Передо мной предстал светловолосый, стриженный в скобку мальчишка в поддевке.
– Поэт Есенин. Очень хороший поэт, – заторопился с похвалой Клычков, видя на лице моем удивление крайней молодостью незнакомца.
– Сережа знает и любит ваши произведения, – продолжал аттестовать друга Клычков, а Есенин, не дождавшись конца затянувшегося объяснения, порывисто предложил:
– Я вам почитаю стихи.
Верю, родина, я знаю,
Что легка твоя стопа,
Не одна ведет нас к раю
Богомольная тропа.
Все пути твои – в удаче,
Но в одном лишь счастья нет:
Он закован в белом плаче
Разгадавших новый свет.
Там настроены палаты
Из церковных кирпичей;
Те палаты – казематы
Да железный звон цепей.
Не ищи меня ты в боге,
Не зови любить и жить…
Я пойду по той дороге
Буйну голову сложить.
– Хорошо! Читайте еще.
И он весь напружинился, посветлел лицом и молодым, ломающимся, но сильным голосом стал читать нам веселые стихи о Руси, что тропой-дорогой разметала по белу свету свой наряд.
На плетнях висят баранки,
Хлебной брагой льет теплынь.
Солнца струганые дранки
Загораживают синь.
Мы стали друзьями, ему нравилось приходить в мою мастерскую на Пресне.
Революция
Наступил февраль 1917 года. Половодье народного гнева вышло из берегов и смело самодержавие. На улицы и площади вышли сотни тысяч людей с флагами и красными бантами. В Москве на Красной площади шли нескончаемые митинги.
18 марта в цирке Саламонского на Цветном бульваре состоялся митинг московской художественной интеллигенции, на котором присутствовало около трех тысяч писателей, художников, артистов, музыкантов. Там много и красиво говорили о свободном искусстве, о демократических свободах, о жажде деятельности на ниве народного просвещения. Для воплощения в жизнь этих чаяний создавались союзы, советы, комитеты. Я был избран председателем Московского профессионального союза скульпторов-художников и вошел в Совет художников.
Но прекраснодушным речам и настроениям московской художественной интеллигенции противостояла суровая действительность. Буржуазия бросила в толпу имя своего кумира: «Керенский». И вскоре новоявленный диктатор провозгласил: «Война до победного конца!» Чувствовалось по всему – народная революция еще впереди.
Знакомые мне пресненские пролетарии относились к власти Временного правительства скептически-выжидательно. Новая власть не вызывала симпатий и у моих друзей – художников, музыкантов, поэтов. Все мы ждали очистительной бури.
После июльских событий рабочие Пресни стали вновь, как в 1905-м, создавать боевые дружины, которые теперь звались красногвардейскими отрядами. Грозные демонстрации пролетариев «Трехгорки», завода Шустова, мебельной фабрики «Мюр и Мерилиз» несколько раз прогромыхали мимо моей студии по булыжной мостовой Большой Пресни. Запомнились призывные команды, доносившиеся с улицы:
– Товарищи! Подтянись! Группируйся!
Свои находили своих, соединялись в отряды. Рабочие окраины Москвы готовились к решительному разговору с буржуазией, узурпировавшей власть. Разговору на языке смертоносного оружия. Буржуазия вооружала юнкерские училища, пыталась найти понимание и поддержку в солдатских казармах. Две силы готовились к решительной схватке. Что революция неизбежна, было ясно всем и каждому.
Наступили тревожные октябрьские дни. Взрыва ждали с часу на час. Мы с моим другом Иваном Ивановичем Бедняковым почти не спали в эти ночи накануне штурма Кремля. И когда услышали далекие гулкие раскаты перестрелки, в минуту собрались.
– Началось… Пошли.
Рядом с Манежем жил другой мой друг – художник Василий Никитович Мешков. Мы с Бедняковым отправились на Моховую, к Мешкову, чтобы своими глазами увидеть штурм Кремля. Поминутно рискуя быть подстреленными (отовсюду стреляли, и трудно было понять, где свои), мы добрались до подъезда дома, в котором жил Мешков, и были схвачены юнкерами. Они приняли нас за красногвардейцев.
– У вас тут засада. Ведите на чердак! – угрожая пистолетом, приказал офицер.
Мы поднялись по лестнице до чердачной двери. За нами с винтовками наизготове шли юнкера. На чердаке никого не оказалось. Юнкера во главе с офицером, чертыхаясь, побежали вниз по лестнице, предоставив нас самим себе.
К стенам Кремля со всех сторон подступали отряды красногвардейцев и перешедшие на сторону большевиков полки. Мы оказались в самой гуще боя, влившись в один из рабочих отрядов. Восставшие рвались в Кремль. Юнкера защищались. Но вот на Воздвиженке красные артиллеристы установили трехдюймовую пушку и пробили Троицкие ворота. Проскочив Кутафью башню и мост над Александровским садом, красногвардейцы ворвались через Троицкие ворота в Кремль. После короткого кровопролитного боя юнкера сдались.
Когда мы следом за первыми отрядами вошли в Кремль, из здания Арсенала вышел офицер с белой повязкой на руке, за ним юнкера с поднятыми руками. Пахло гарью и порохом. На земле лежали бездыханные тела героев, отдавших жизни за победу революции. Красногвардейцы продолжали разоружать юнкеров. Я смотрел на древние стены Кремля, на белокаменные его дворцы и соборы, и казалось мне, что вижу я, как заря алая, заря свободы поднимается над великой златоглавой Москвой.
4. Маргарита Конёнкова и Альберт Эйнштейн.
Американский период жизни С.Т. Конёнкова известен любовным треугольником «С. Конёнков – М. Конёнкова – А. Эйнштейн». В настоящее время известно, что супруга знаменитого скульптора была тайным агентом НКВД, и их пребывание в Америке было связано с разведывательной деятельностью по «Манхэттенскому проекту».
Рой стремительных мыслей закружился в моей голове. Как-то ты теперь развернешься, Россия?! Какой простор откроется многим и многим талантливым твоим сынам! И верилось: наступает прекрасная пора расцвета русского искусства.
Потрясенные до глубины души свершившимся у нас на глазах, возвращались к себе на Пресню. Повсюду продолжались вооруженные стычки, а на стенах домов уже появились первые декреты Советской власти.
Словно залпы салюта, прогремели над Москвой сокрушающие выстрелы орудий, бьющих с Ходынского поля по юнкерскому училищу на Арбатской площади. В памяти сохранился характерный шелестящий звук снарядов, перелетавших через мою студию на Пресне.
А повсюду – музыка, пение. Выйдя на улицы, народ праздновал победу. Гремели духовые оркестры, развевались красные флаги…
Случилось так, что буквально с первых дней новой власти в ноябрьские дни 1917 года древний Московский Кремль оказался в центре событий культурной революции. Здесь, на территории Кремля, в двух комнатах нижнего этажа Кавалерского корпуса начала свою бурную деятельность Московская комиссия по охране памятников искусства и старины. Эта комиссия при Московском Совете своей активной работой с ноября 1917-ro по август 1918 года оказала неоценимую услугу культуре. Заботами ее были сохранены культурные ценности Москвы, многих знаменитых подмосковных усадеб-музеев. Комиссия смотрела на непреходящего значения художественные и исторические богатства, сосредоточенные в древней столице, как на достояние народа и всеми силами стремилась сберечь их.
К моменту победы пролетарской революции в октябре 1917 года в Московском Кремле помимо собственных исторических, архитектурных, художественных ценностей оказались огромные художественные сокровища, эвакуированные ввиду наступления армии Вильгельма II на русско-германском фронте из Прибалтики, Западной Украины, Петрограда и ero пригородов. В Москву были свезены картины и скульптуры, музейного значения предметы быта и древние фолианты. В Московском Кремле находились коллекции Эрмитажа и царское имущество из имений в Беловежской пуще.