Красная площадь была переполнена. Море голов и знамен. Чудесный весенний первомайский день.
На открытие памятника прибыли представители революционного казачьего комитета. В этом была своеобразная перекличка веков. Красные кавалеристы с пиками красовались на чистокровных кончаках, как былинные герои – наследники славы Разина. И все это происходило там, где два с половиной века назад на черной плахе, установленной против Лобного места, стрельцы четвертовали народного героя.
Никогда не забыть мне, как шел Владимир Ильич к Лобному месту. Он был без пальто, в своем обычном костюме. Ликующая толпа, словно по мановению волшебной палочки, расступилась перед ним, образуя широкий коридор через всю площадь.
Владимир Ильич шел быстрой, деловой походкой. Вот приблизился к нам. Народ, собравшийся на митинг, аплодисментами и восторженными криками приветствовал вождя революции. Владимир Ильич дослушал оратора (выступал представитель оренбургского казачества) и взошел на Лобное место. Он оперся рукой на деревянный барьер трибуны, а потом, приковав внимание многотысячного митинга характерным энергичным жестом – выброшенной вперед, вверх рукой, начал речь о Степане Разине.
Речь была короткой, но произнес ее Владимир Ильич с огромным подъемом.
Когда спустя много лет я решился взяться за скульптурный образ Ленина, он как живой стоял передо мной именно таким, каким я его видел на Лобном месте во время произнесения речи о Степане Разине. Я изобразил Ленина говорящим.
Митинг по тогдашней прекрасной традиции закончился пением «Интернационала». Народ стал расходиться. Казаки пригласили меня в казарму. Мы сидели за длинным дощатым столом и от всей души поминали любимыми песнями удалого атамана.
«Степан Разин с ватагою» недолго находился на Лобном месте. Эту скульптурную композицию из семи фигур через две недели перенесли в 1-й Пролетарский музей, который находился в доме № 24 по Большой Дмитровке.
«Самсон победитель»
…К весне двадцатого года стало голодно в доме и пусто в кармане. Как-то хмурым мартовским утром мы с Иваном Ивановичем Бсдняковым пили чай «вприглядку» и говорили о всякой всячине.
– Иван Иванович, к чему бы это такой сон? Вдруг изо всех щелей полезли тараканы – мелкие, желтые, и крупные, как сливы черные, и все ползут по мне…
– Сергей Тимофеевич, это к деньгам!
– Да, не мешало бы по случаю полного безденежья. Но откуда им взяться?
Смутили нас тараканы. Работать мы в то утро не стали, отправились побродить по Москве. Перво-наперво зашли к мраморщикам панинской артели близ Ваганькова. Там я только рот открыл, чтобы рассказать про загадочный сон, мраморщики все враз загалдели: «Тараканы? Это к деньгам. Это факт».
Посмеялись и отправились пешком в ГУМ с тайной надеждой: а вдруг выгорит! Дело в том, что, когда открыли ГУМ, Сергей Тимофеевич Григорьев, писатель, журналист и всесторонний деятель, уговорил меня поставить в текстильном отделении деревянную женскую статую (в каталогах она носит название «Кариатида, 1918 г.»). Дескать, расторгуются – заплатят. И вот мы с Иваном Ивановичем шествуем через всю Красную площадь к входу в ГУМ, втайне посмеиваясь над своим легковерием: «Дадут во что кладут, догонят и еще добавят».
А между тем все происходит, как в сказке. Мы в дверь, а нам навстречу Григорьев со словами:
– А я к вам на Пресню направлялся. Тем лучше – по городу с деньгами не ходить, опасно все-таки, – с этими словами он полез в раздувшийся от бумажных денег карман и извлек толстенную пачку.
– Здесь 200 миллионов – плата за статую.
– Спасибо. Большое спасибо. Очень кстати, мы крайне нуждались, – начал я его благодарить, из благоразумия умолчав про тараканов. Расставшись с Григорьевым, мы дружно расхохотались: «Сон в руку!»
Тут же я отсчитал Ивану Ивановичу двадцать миллионов.
– Нам бы на радостях выпить, – мечтательно проговорил мой помощник.
Совсем недавно вышел декрет, разрешающий продажу виноградного вина. Крепкие напитки были запрещены. На Тверской действовал кабачок Автондилова, единственное нам известное в Москве место, где продавалось разрешенное декретом виноградное вино.
Сели. Заказали шашлык и тибиани. Я подумал, что именно здесь я в последний раз видел Василия Осиповича Ключевского. У него на коленях была кошечка – он ее угощал шашлыком. Я вспомнил лекции Ключевского. Он рассказывал об исторических событиях так, будто сам все видел. Как давно это было! В 1896 году перед поездкой за границу Василий Осипович напутствовал меня и Костю Клодта, увлеченно расписывая значение античного искусства. Седенький, сухонький старичок радовался тому, что мы все это увидим…
На стене напротив нас крупными буквами написано: «Как зайдешь к Автондилову, останешься здесь на несколько часов: таковы свойства грузинского вина и гостеприимство Автондилова.
А. Куприн»
Александр Иванович бывал здесь частенько. Надпись, как объяснил Автондилов, была сделана Куприным над его привычным местом.
5. С.Т. Конёнков в 1960-е годы
В 1945 году С.Т. Конёнков с женой вернулись в СССР. Для перевозки из Америки работ и вещей Конёнкова был отправлен, по личному приказанию Сталина, пароход «Смольный». Конёнковым выделили в Москве квартиру с огромной мастерской недалеко от Кремля; позже С.Т. Конёнкову присвоили звания «Народного художника СССР» и «Героя социалистического труда».
Посидели у Автондилова около часу, заплатили 5 миллионов. На несколько часов остаться не могли – кое-что надеялись привезти домой. Наняли извозчика и поехали к Мясницким воротам. Тут Иван Иванович передал жене деньги. Вдоль по Мясницкой в веселом расположении духа двинулись к Лубянской площади. У ограды дома ВЧК увидели, стоит на часах красноармеец. Оба мы, люди сугубо штатские, правил караульной службы не знали. Захотелось нам поговорить с часовым.
– Товарищ часовой, позвольте вас спросить, – обратился я к часовому, который, как потом мне объяснили, не имеет права разговаривать с прохожими. – Что может означать такой сон: из всех щелей ползут на вас тараканы?
– Какие тараканы? – оторопело проговорил часовой.
– Желтые и черные.
– Стой! Ни с места! – скомандовал часовой и позвонил в звонок.
Очевидно, в словах о ползущих из всех щелей желтых и черных тараканах ему почудился намек на контрреволюционный заговор, а мы показались агентами, пытающимися подобрать к нему, постовому, ключи. Пока я строил догадки, явился патруль из четырех красноармейцев, и нас повели в здание ВЧК.
За столом просторной, слабо освещенной комнаты сидел усталый человек в кожаной тужурке.
– В чем дело? – спросил он патрульных.
Те четверо, что привели нас, стали бестолково говорить о желтых и черных тараканах.
– Довольно, – приказал человек в кожаной тужурке. Говорите вы, – кивнул он в нашу сторону.
Слово взял Иван Иванович:
– Профессору Высших художественно-технических мастерских Сергею Тимофеевичу Коненкову, – я наклонил голову, дескать, мне, – приснился сон… – далее шел рассказ о наших приятных приключениях. Хозяин комнаты выслушал нас с полным вниманием и сказал:
– А теперь предъявите документы… У вас написано «профессор», – обратился он за подтверждением ко мне.
– Значит, так и есть, – откликнулся я.
– А у вас «сапожник», – взглянул он на Ивана Ивановича, который когда-то был сапожным колодником. – Где же вы, профессор и сапожник, так «намазались».
– У Автондилова. По декрету.
Тут все грохнули – и усталый чекист в кожаной тужурке, и четверо патрульных, и мы, грешные.
– Идите домой, товарищ профессор, – насмеявшись вволю, сказал хозяин комнаты.
– Не пойдем. Хотим на извозчике, – трезво оценивая наши возможности, сказал я.
Грузинское вино обнаружило неожиданные свойства. А скорее всего мы просто совсем ослабели за эту голодную московскую зиму.
– Что ж с вами делать? А впрочем… Посадите их на извозчика, – приказал хозяин комнаты патрульным и дружески с нами распрощался…
В начале 1920 года был объявлен конкурс на памятник «Освобожденному труду». 1 мая того же года у храма Христа Спасителя в Москве на месте снесенного памятника царю Александру III состоялась закладка памятника.
Набережная Москвы-реки была заполнена народом. Речь на митинге, посвященном закладке памятника «Освобожденному труду», произнес В. И. Ленин. В этой речи Владимир Ильич поставил перед искусством большую творческую задачу – прославить свободный труд.
По окончании митинга А. В. Луначарский предложил Владимиру Ильичу отправиться в Музей изящных искусств (ныне Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина), где были выставлены проекты монумента «Освобожденный труд». Мне посчастливилось идти рядом с Лениным. Запомнилось, что кепку он нес в руке. По дороге говорили о субботнике, который состоялся в тот праздничный день утром.
В музее Владимир Ильич обошел выставку проектов. Ни один из них полностью не удовлетворил его. Некоторые из проектов футуристического плана вызвали в Ленине протест, другие он рассматривал сочувственно. Архитектор Вячеслав Константинович Олторжевский рассказывал впоследствии, что мой рисунок (макет я не успел приготовить) понравился Владимиру Ильичу. Это была устремленная ввысь, как бы летящая фигура женщины. Руки ее были распростерты, как крылья. Символизируя освобождение, с плеч спадали декоративные драпировки.
На выставке в Музее изящных искусств ощущалось засилье формалистов. Это удручало Ленина. И он не без иронии в адрес Луначарского, терпимо относившегося к формалистическим «искажениям», закончил разговор широко известной теперь фразой:
– Пусть в этом разбирается Анатолий Васильевич!
Почему-то эту ленинскую фразу чаще всего трактуют так, что, дескать, Владимир Ильич отстранился от спора, считая себя некомпетентным в вопросах искусства. На самом деле это тогда прозвучало как сделанное в иронической форме замечание в адрес Наркомата просвещения, отвечавшего за подготовку конкурса.