— Рапсодия, никого не смущает твоя внешность. Она не обратила ни малейшего внимания на его последние слова.
— И я не думаю, что он ждет от супружества того же, что большинство других людей.
— Чего, например?
— Любви. Акмед знает, что у меня нет сердца, и ему все равно. Вероятно, он будет удовлетворен тем, что я могу дать. Конечно, эти рассуждения носят сугубо теоретический характер. Как я уже сказала, мы никогда не обсуждали данную тему.
— Мне кажется, Рапсодия, что ты напрасно заранее отказываешься от любви, тем более что ты сама так высоко ценишь это чувство.
Рапсодия вновь рассердилась.
— Какая разница! И почему тебя так тревожит проблема моего супружества?
Эши отвернулся. Теперь, когда его лицо больше не скрывал капюшон, ему стало гораздо труднее разговаривать с Рапсодией.
— Меня оно не тревожит.
— А мне кажется странным, что тебя огорчает возможность моего брака без любви.
Он повернулся и посмотрел ей в глаза.
— А меня удивляет, как ты можешь говорить об этом так спокойно. Ты же сама утверждала, что очень серьезно относишься к семье.
Рапсодия обдумала его слова.
— Ты прав. Однако мои рассуждения касаются только тех людей, которые способны любить.
— А ты к ним не относишься.
— Совершенно верно.
— Но почему?
Она вздохнула и посмотрела на огонь, который тут же начал разгораться.
— Я отреклась от любви, мне она запрещена.
Эши присел на кровать напротив Рапсодии.
— Почему? Ты вступила в религиозный орден и дала обет безбрачия?
Рапсодия фыркнула:
— Едва ли.
— Тогда почему?
Рапсодия опустила глаза.
— Еще в старом мире я обменяла способность любить на то, что хотела сохранить.
— Что именно?
— Ребенка, — ответила Рапсодия.
Она подняла взгляд и вдруг поняла, что с легкостью отвечает на его вопросы, — за прошедшие годы Рапсодия никогда ни с кем об этом не говорила.
Теперь пришел черед Эши опустить глаза.
— У тебя был ребенок?
— Нет, это был не мой ребенок. Но я хотела ее защитить. — Эши кивнул. Рапсодии показалось, что он вздохнул с облегчением, но промолчал. — Так или иначе, но я дала клятву, что больше никогда никого не буду любить, и сдержала свое слово.
— Никого, кроме детей?
— Нет, я плохо объяснила. Я дала слово мужчине, что не полюблю другого до самого конца мира.
— А кем был человек, которого ты любила? Что с ним произошло?
На лице Рапсодии появилась гримаса отвращения.
— Я не говорила, что любила его. Он был грязной свиньей.
— Я перестаю тебя понимать. Почему ты дала клятву любить свинью?
— Ладно, начнем сначала, — вздохнула Рапсодия, — раз для тебя это так важно. Он был самым отвратительным, злым и жестоким ублюдком из всех, кого я знала. Мерзавец похитил невинную девочку, и, если бы я не вмешалась, он бы изнасиловал, а потом убил ее. Я дала клятву в обмен на ее свободу никогда не любить никого другого и выполнила ее. Я не утверждала, что любила ублюдка.
— До конца мира, верно?
— Да — Не слишком ли сильная клятва для такого негодяя?
— Ну, тут все зависит от того, рассчитывала ли я вообще найти любовь.
— А ты думала, что этого не случится?
— Да. Так что моя жертва была не такой большой.
На лице Эши появилась обаятельная улыбка, он встал с постели, подошел к Рапсодии и опустился перед ней на колени.
— У меня есть для тебя замечательная новость.
— И в чем она заключается?
— Если ты решишь, что можешь кого-то полюбить, то можешь это сделать, не нарушая клятвы.
— С чего ты взял?
— Ты ведь поклялась никого больше не любить до конца мира?
— Да.
— А ты разве не заметила, Рапсодия? Тот мир погиб, его нет более тысячи лет. Ты свободна от него и от своих клятв.
Глаза Рапсодии наполнились слезами — и на то имелось множество причин. Эши взял ее за руки, полагая, что сейчас она расплачется. Однако Рапсодия сумела справиться с нахлынувшими чувствами. Эши смотрел на ее исказившееся лицо, а потом не выдержал и протянул руку, что бы вытереть слезы, но Рапсодия оттолкнула его ладонь.
— Не нужно, — прошептала она и отвернулась. — Сейчас я успокоюсь.
— Не нужно сдерживать слезы, Рапсодия. Здесь ты в безопасности и можешь спокойно поплакать. Мне кажется, тебе это просто необходимо.
— Я не могу, — тихо ответила она. — Мне запрещено.
— И кто тебе запретил плакать?
— Акмед.
Смех Эши получился злым.
— Ты шутишь. — Она покачала головой. — Неужели ты говоришь серьезно? Какой он чудесный человек! Послушай, Рапсодия, плач не есть признак слабости.
— Я знаю, — сказала она, смахивая слезы с глаз. — Он вызывает раздражение.
— У Акмеда? К счастью, его здесь нет. Если тебе необходимо поплакать, плачь. Меня это нисколько не раздражает.
Рапсодия улыбнулась:
— Спасибо, но я не хочу плакать. Я в порядке.
Эши покачал головой:
— Нет. Я неплохой специалист по соленой воде, морской и слезам, — мой меч, ты же знаешь. Могу тебя заверить, тело и душа нуждаются в очищении, которое приходит со слезами. Даже кровь становится здоровей. Акмеду следовало бы это знать. — Глаза Рапсодии при последних словах сузились, и Эши торопливо продолжил: — Если на протяжении многих столетий ты сдерживала слезы, то нанесла себе огромный вред. Пожалуйста, Рапсодия, я могу обнять тебя, если это поможет.
Она невольно бросила взгляд на то место, где под рубашкой пряталась страшная рана, и содрогнулась, вспомнив о боли, которую причинила Эши, обняв его тогда в лесу.
— Нет, спасибо, но я благодарна тебе за предложение.
— Тогда я могу оставить тебя одну, прогуляюсь немного, если хочешь.
— Нет, не стоит. — Теперь ее голос звучал твердо. — Я пришла в себя, и тебе вовсе не обязательно отправляться под дождь. Лучше передай лютню, которую мне подарила Элинсинос. Хочешь послушать, как я играю?
Эши встал и подошел к шкафу, куда сложил их вещи.
— Конечно. А ты уверена, что…
— Да. — Рапсодия взяла в руки инструмент, который ей протянул Эши. — Что бы ты хотел послушать?
Он вздохнул.
— Ты знаешь песни старого мира о море?
— Несколько, — ответила она с улыбкой, вспомнив Элинсинос. — В моей семье тоже были моряки. Для этих песен больше подошел бы другой инструмент, но я постараюсь. — Она настроила лютню и начала играть.
Магия дракона сохранила древние струны в отличном состоянии, а дерево, из которого лютня была изготовлена, за долгие годы приобрело удивительно глубокий и чистый звук.
Эши растянулся на кровати, музыка Рапсодии околдовала его. Она не догадывалась о глубине его чувств, хотя лицо Эши оставалось открытым. Он позволил музыке наполнить его сознание и сердце, и пульсирующая боль в груди немного утихла, а мигрень, вызванная разговорами об Акмеде, и вовсе исчезла. Голос Рапсодии был красивым и легким, неземным, подобным музыке ветра, и Эши погрузился в чарующие звуки. Он отдал бы остатки своей души за то, чтобы она провела здесь несколько дней и пела бы для него, открывая свое сердце, которого, как она думала, у нее не было.
После нескольких матросских песен она перестала петь, продолжая играть на лютне, и мелодия показалась Эши необыкновенно печальной. Он сам едва не заплакал, но прозвучавший диссонирующий аккорд заставил его прийти в себя. Рапсодия заморгала и начала играть мелодию снова. Но вскоре она вновь допустила ошибку и перестала играть.
Эши сел и посмотрел на нее. Она заснула в кресле, уронив пальцы на струны лютни. Он хотел перенести ее на постель, но сцена переправы через Тарафель так живо встала у него перед глазами, что он сразу же отказался от своих намерений. Вместо этого Эши встал, осторожно вынул лютню у нее из рук, положил на стол, а затем накрыл Рапсодию одеялом. Она вздохнула во сне и устроилась в кресле поудобнее.
Эши посмотрел на черную бархатную ленту, стягивающую волосы Рапсодии. Ему ужасно хотелось снять ее, но он решил, что Рапсодия будет недовольна. Подложив еще одно полено в камин — огонь теперь горел ровно, — он вернулся к креслу. Эши долго смотрел на спящую Рапсодию, наслаждаясь ее прекрасным лицом в неверном, но теплом свете камина. Наконец и он почувствовал усталость. Тихо поцеловав ее в лоб, Эши скользнул в постель, зная, что очень скоро Рапсодия проснется, сотрясаясь от рыданий.
Так и произошло, Эши подошел к ней в темноте и долго шептал слова утешения, пока она не успокоилась. Ливень сменился ровным дождем. Эши неохотно вернулся в свою постель, оставив Рапсодию смотреть беспокойные сны.
15
Дождь продолжал идти почти весь следующий день. К тому моменту, когда он прекратился, солнце уже клони лось к закату, и капли еще долго падали с листьев на крышу хижины в сумраке приближающейся ночи. Непрекращающийся дождь вызвал у Рапсодии странное чувство усталости, поэтому они решили провести в хижине еще одну ночь, чтобы земля немного просохла.
День прошел в приятных разговорах, главным образом они обсуждали растения и деревья, а также войны, в которых пришлось участвовать Эши. Рапсодия поведала об усмирении фирболгов, а Эши передал рассказы своих соратников по оружию об обучении у Элендры. Замечательная воительница, знаменитая героиня многих битв, они имела репутацию сурового, а иногда и жестокого учителя, но считалась едва ли не лучшим фехтовальщиком. Сам Эши у нее не учился, видел ее лишь однажды, и они никогда не разговаривали.
Рапсодия чувствовала, как ее охватывает необъяснимая печаль. Она усиливалась всякий раз, когда Эши ей улыбался или проходил мимо, из чего следовало, что она как-то связана с ним, но Рапсодия не понимала, почему у нее сжимается сердце.
Ни для кого из них уже не было секретом, что Рапсодия испытывает к Эши симпатию; им было хорошо в этом маленьком домике. Ее верный спутник очень напоминал ей брата по имени Робин, второго в семье по старшинству, которого она любила, но с которым не была особенно близка. Она не понимала Робина — как не понимала Эши. Быть может, наступит день и понимание придет к ней, но сравнение с Робином лишь усиливало ее печаль. Она сбежала из дома, когда они с братом только начинали узнавать друг друга, а сейчас ей предстояла разлука с Эши. Она больше никогда не видела Робина. Кто знает, как получится с Эши?