Пророчество о пчелах — страница 27 из 77

Так, попробовав коллективную жизнь, евреи вынужденно перешли к централизованной иерархической системе египетского типа с одним правителем и его министрами.

Первым царем был Саул. Он начал править в 1045 г. до н. э.

В начале его правления народ жил в мире и довольстве. Потом к нему явился пророк Самуил, сказавший, что получил послание от Бога: Саул должен был передать трон Давиду, молодому пастуху из Вифлеема. Саул согласился сделать юного Давида своим придворным и научить его воинскому искусству.

В новой войне филистимляне выставили вперед непобедимого воина Голиафа. Согласно древним источникам, рост этого воина был 6 локтей и 1 пядь, то есть 2 м 20 см. Две армии сошлись. Голиаф бросил евреям вызов: пусть со мной сразится ваш лучший воин. На протяжении сорока дней Голиаф убивал по одному человеку утром и днем.

Так продолжалось до тех пор, пока вызов не принял Давид. Он вышел на бой безоружный, но додумался метнуть при помощи пращи камень, который, угодив Голиафу в лоб, поверг его наземь, после чего Давид прикончил противника.

Это превратило Давида в героя. Саула стала тревожить конкуренция со стороны пастушка, к чьему воинскому таланту добавились другие достоинства: поэтический дар и умение играть на арфе.

Саул отдал за Давида свою дочь Мелхолу. Шли годы, он все больше ревновал к славе зятя, становившегося все популярнее.

Саул подбивал своих сыновей убить Давида, но один из них, друг Давида Ионафан, предостерег его, благодаря чему Давид успел бежать.

После гибели Саула в очередном бою с филистимлянами Давид сумел занять трон Израиля. Начав править в 1000 г. до н. э., он сделал своей столицей Иерусалим.

При нем царство процветало еще лучше, чем при его предшественнике.

В конце правления Давид задумал возвести на горе Мориа большой храм для хранения скрижалей Моисеева Закона. Он начертил план храма, но умер еще до начала строительства. Перед смертью он попросил своего младшего сына Соломона осуществить эту его мечту.

38

– Трудитесь в поте лица?

К ним подъезжает мужчина в электрическом инвалидном кресле. На нем голубая рубашка с короткими рукавами, руки у него черные, иссохшие. Лицо длинное, с прямым и тонким носом, на макушке каким-то чудом держится синяя вязаная кипа.

– Менелик! – радуется Александр.

– Алекс! Счастлив новой встрече!

Они чмокают друг друга в щеку.

– Познакомься: моя дочь Мелисса, профессор истории Рене Толедано, я только что взял его в Сорбонну лектором.

Мелисса и Рене с улыбкой приветствуют Менелика.

– А это мой друг Менелик Айяну.

– У вас хороший французский! – хвалит его Мелисса.

– Я учился в Сорбонне. Правда, тогда Алекс еще не был ее президентом.

– Менелик скромничает. Он бегло говорит на многих языках: на латыни, греческом, абиссинском, арамейском. Еще он – мастер расшифровки египетских иероглифов: он читает их, как бегущую строку.

– В какой стране говорят по-абиссински? – интересуется Рене.

– Как вы могли, наверное, понять по цвету моей кожи, я родился в Африке, а именно в Эфиопии. Абиссинский – язык эфиопов.

– Вы уж простите, – говорит молодая француженка, – я не знала, что бывают чернокожие израильтяне.

– Я – эфиопский еврей. Нас принято называть «фалаша». Мы считаем себя потомками царя Соломона и царицы Савской. Я переехал из Эфиопии в Израиль в возрасте тринадцати лет.

– Как вы познакомились? – спрашивает Рене.

– Это произошло два месяца назад, на конгрессе президентов университетов в Стэнфорде. Менелик был там единственным, кто не носил галстук и позволял себе шутить. Все остальные воспринимали самих себя с излишней серьезностью. С тех пор мы не прерываем контакт.

– Я удивился, когда ты сказал, что летишь сюда. Зря ты не предупредил меня раньше. Я бы поселил тебя у себя в кибуце[20].

– Отель «Царь Давид» выше всяких похвал. С возрастом я стал ценить роскошь старых дворцов, пропитанных историей.

Менелик Айяну ловко подъезжает в своем электрическом кресле к столику. Заказав официанту несколько блюд и напитков, он поворачивается к французам.

– Итак, в чем причина вашего столь приятного мне и неожиданного визита?

– Вот этот юнец, Рене Толедано, изобрел, возможно, машину времени и решил испытать здесь ее механизм.

– Где же ваша машина? – спрашивает Менелик.

Александр тычет указательным пальцем себе в висок.

– Она у нас в головах. Благодаря этому она мобильна, ничего не стоит и общедоступна, надо только овладеть управлением.

Мелисса не удерживается от усмешки, но не рискует перебить отца.

– Рене использует технику, которую называет «регрессивным гипнозом». Она нехитрая: закрыть глаза и повиноваться голосу гипнотизера или своему собственному внутреннему голосу.

– Ваш приезд в Иерусалим связан с этой гипнотической историей?

– Мы с Рене нашли то место, где впервые познакомились в прошлом. Дело было у стен этого города 15 июля 1099 года. Нам показалось… то есть у нас, у Рене и у меня, создалось впечатление… В общем, благодаря этой технике «регрессивного гипноза» мы оказались в шкуре рыцарей-крестоносцев, штурмовавших в тот день город Иерусалим.

Менелик Айяну пристально смотрит на Александра, потом переводит взгляд на Мелиссу. Та закатывает глаза.

– Вы серьезно? – спрашивает он. – Вы не считаете, что это было скорее подобие… сна?

Официант приносит ему четыре стакана морковного сока с мороженым, и он пьет, жмурясь от наслаждения.

– Согласен, это звучит невероятно, – уступает Александр. – Лично я тоже сперва не поверил. Но о том, что все это реальность, а не сны, не игра воображения, свидетельствуют некоторые подробности, эмоциональные и физические ощущения. Словом, я ни секунды не сомневался, что очутился в шкуре «своего» рыцаря.

– Что это были за подробности?

Подумав, Александр отвечает:

– Скажем, одна совсем простая штука: тогдашняя одежда была колючей – что льняные сорочки, что кольчуги. С тех пор, как я побывал «там», я не перестаю наслаждаться прикосновением к телу простой хлопковой ткани. Раньше я на такое не обращал внимания. Или взять прекращение всякой жизни с наступлением темноты. В Средние века люди были, как ящерицы: жили при свете дня и прятались в убежище с заходом солнца. Когда на улице нет фонарей, темнотища хоть глаз выколи, ночь вселяет страх. Все это я не осознавал так отчетливо, пока сам не пережил.

– Или такой момент, – подхватывает Рене. – В отличие от нынешних времен, тогда не было туалетов, недавнего изобретения. Приходилось справлять нужду в кошмарных углах, под оглушительное жужжание мух, и бежать оттуда сломя голову… Подтирались камнем, листом, тем, что попадалось под руку…

– Или музыка. Как ни смешно, это то, что меня поразило: никакой возможности ее записать. Нравится песенка – напевай без конца про себя ее мелодию и тверди слова, чтобы запомнить.

Мелисса не может удержаться от улыбки, слушая эти вроде бы незначительные подробности.

– А однообразие еды? – не унимается Рене. – День за днем одно и то же: похлебка, хлеб. Если повезет или в праздник – сало.

– Червивые фрукты и овощи! В наши дни этого нет, червей повывели, но тогдашняя еда кишела червями.

– Зубы не чистят! У всех воняет изо рта.

– Всюду мухи, потому что мусор сваливают в желоба посреди улицы. Вместо дворников собаки, кошки, свиньи, крысы, – вспоминает Александр.

– Ни тротуаров, ни канализации.

– Стаи бездомных собак и кошек, того и гляди набросятся!

– Стайки детей, скорее всего, сирот. Должен сказать, меня это удивило. Эти тоже могут накинуться, – вспоминает Рене, словно это какой-то удивительный туризм.

– Ослы! В наши дни их уже не встретишь, а в те времена их было на улице больше, чем лошадей.

– Кого я еще приметил, так это деревенских дурачков. Люди мало путешествуют – слишком опасно, поэтому всю жизнь проводят на одном месте, заключают браки с родственниками – кузинами и кузенами, племянниками и племянницами. Отсюда куча болезней из-за кровного родства. Никаких специальных заведений для умалишенных нет, поэтому подобный люд встречается на каждом шагу.

– А еще люди на балконах! Это впечатляет. Старикам скучно, вот они и липнут к окнам и весь день глазеют на то, что творится на улице. Это ведь тоже можно приметить, только очутившись «там».

Менелику весело все это слушать. При этом не сказать, чтобы он был склонен насмехаться над рассказчиками.

– Вы обнаружили все это благодаря вашему «регрессивному гипнозу»?

– Я чувствовал то, что чувствовало мое прежнее «я», – не унимается Александр. – Видел то, что видело оно, слышал то, что слышало оно, испытывал страх, волнение… Как будто залез к нему в голову!

– Но можно выбрать и другие точки обзора, чтобы увидеть себя со стороны, – уточняет Рене.

– В разгар боя я знал, что мой шанс погибнуть – один из двух. В наши дни достигнута небывалая степень безопасности. В те времена для рыцаря-крестоносца каждый новый день жизни был маленьким чудом, которое назавтра надо было повторить. Никогда у меня не бывало настолько сильных чувств, – говорит Александр.

– Даже как у президента университета? – шутит Менелик.

– Да, порой приходится биться с начальством, с забастовавшей профессурой или с недовольным студенчеством, но все же без риска для жизни.

– Так или иначе, этой занятной практике я по меньшей мере обязан удовольствием видеть вас здесь, – заключает Менелик. – Какие ее «механизмы», как вы выражаетесь, вы намерены проверить в Иерусалиме?

– У нас возник вопрос, не усилится ли на месте событий эффект дежавю.

Менелик допивает свой морковный сок и говорит:

– Как я понял, вы хотите вернуться туда, где побывали в ваших прошлых жизнях?

Трое французов переглядываются, понимая, что если бы их подслушали, то сильно удивились бы, если не сказать больше.