– Не забывайте о пророчестве! – напоминает Зигфрид фон Фёхтванген.
Король Филипп Красивый качает головой.
– Любопытно, сказано ли там о дне и об обстоятельствах моей собственной смерти…
Ангерран де Мариньи читал пророчество, где написано, что монарх умрет спустя семь лет от внезапного загадочного недуга, который заставит его несколько недель мучиться в ужасной агонии. К моменту кончины ему будет 46 лет. Согласно пророчеству, это будет следствием отравления, за которым будет стоять его брат Шарль де Валуа.
Мариньи подозревает, что если он выложит прочитанное, то его не только не поблагодарят, но и покарают. Поэтому он предпочитает помалкивать. Будь что будет!
– Король Франции должен знать все! – напирает Филипп Красивый и бьет по столу кулаком. – Хочу эту книгу!
– Среди арестованных кто-то обязательно знает, где ее прячут, – дает бесхитростный ответ Ногаре. – Рано или поздно он заговорит.
Монарх расхаживает по кабинету, не скрывая раздражения. Остановившись, он грозит своим советникам пальцем.
– Внимательно меня выслушайте, оба! Учтите, если вы потерпите неудачу, то ответите за это головой. Одними вашими привилегиями не обойдется, вы поплатитесь жизнью!
Ангерран де Мариньи испуганно ежится.
– Я не исключаю сговор между тамплиерами и евреями, – подает голос Зигфрид фон Фёхтванген. – Ведь в Иерусалиме и в Сен-Жан-д’Акр они были неразлейвода. Во многих командорствах тамплиеров я видел еврейские надписи.
– Грешники, промышляющие ростовщичеством, хорошо понимают друг друга, – усмехается Ногаре.
– Я полагал, что в прошлом году мы всех их изгнали из нашего королевства, – говорит король.
– Некоторые спрятались или притворяются, что искренне перешли в нашу веру, – отвечает великий магистр тевтонцев.
– На юге Франции они пользуются защитой графов и баронов, потому что платят дополнительные налоги. Можно прибегнуть к новым арестам евреев за ложный переход в христианство, чтобы покончить с этими островками терпимости, – предлагает Ногаре.
– Казна от этого только пополнится, – поддакивает Ангерран де Мариньи, чтобы закрыть эту тему.
– Теперь, когда я освободился от долгов перед евреями, ломбардцами и тамплиерами, у меня появилась свобода рук, – говорит король. – Но мне предстоит война на севере, против семейки Робера Фландрского. Теперь моими противниками будут фламандцы. Мне нужны люди и золото.
– В моем войске несколько тысяч всадников, которые станут достойной заменой тамплиерам. Передаю их в ваше распоряжение, государь, – провозглашает великий магистр тевтонцев.
– Я тоже буду сражаться, если позволит ваше величество, – напоминает о себе Гийом де Ногаре.
– Я участвовал в битве при Монс-ан-Певеле[48], – говорит Мариньи. – Вас я там не приметил, монсеньор.
– А вы подписали позорный мир с фламандцами, потому нашему королю и приходится снова отправляться на войну, – не сдается Ногаре.
– Я вам не позволю…
– Вам назначил содержание король Англии Эдуард Второй, – продолжает напирать Ногаре. – Это очень похоже на попытку вражеского государя перекупить вас, Мариньи.
Спорщики воинственно смотрят друг на друга. Королю приходится их разнимать.
– Прямо как дети, рвущиеся понравиться папочке! У меня к вам одно требование: служить мне, не жалея сил. Сейчас это требует согласованных действий. А теперь оставьте меня одного.
Все трое покидают кабинет короля.
– Ваши дни сочтены, Мариньи, – шипит Ногаре. – Я знаю, что вы предатель, и докажу это!
– Это ваши дни сочтены, Ногаре. Число ваших врагов растет с каждым часом. Ваша жестокость обернется против вас. За свои злодейства всегда приходится расплачиваться.
Поклонившись им обоим, тевтонец обращается к Ногаре:
– Как бы то ни было, знайте, монсеньор, что вы всегда будете иметь поддержку тевтонских рыцарей.
Он выбрал сторону, думает Мариньи, выходя из дворца. Эта парочка пойдет до конца, чтобы меня погубить.
Но в пророчестве Мариньи вычитал, что сам он умрет уже после смерти короля. Сейчас он чувствует себя непобедимым. К тому же у него есть план. Решено ехать к другу, авиньонскому раввину Эфраиму Бен Эзре. Члены еврейской общины укрылись в Авиньоне, под защитой папы Клемента V, после изгнания 1306 года.
Ангерран возвращается домой, обнимает жену и детей, сообщает им, что уедет на несколько дней, садится на коня и скачет в Авиньон, увозя с собой пророчество.
После пяти дней путешествия по опасным извилистым дорогам он добирается до главной синагоги Авиньона, стоящей у подножия папского дворца. В момент его появления раввин Эфраим Бен Эзра молится вместе с сотней прихожан. Он ждет конца богослужения.
Они тепло приветствуют друг друга.
– Мы можем побеседовать без свидетелей, вдали от всех взглядов и ушей? – спрашивает Мариньи.
Раввин ведет его в заднюю комнату, снимает там талес и кипу.
– Я тебя слушаю.
Ангерран спешит опорожнить свой мешок и подробно объясняет, что к чему.
Раввин поражен.
– Значит, здесь говорится обо всех событиях будущего?
– Хочу, чтобы ты все это перевел и зашифровал по правилам каббалы на случай, если этот трактат попадет в руки злодеев.
– Я сделаю это. Можешь на меня положиться.
Он предлагает Мариньи сесть. Оба не сводят глаз с обложки кодекса, на которой изображена пчела.
– В 1121 году ангел поведал рыцарю-тамплиеру во сне историю мира до 2101 года? – переспрашивает раввин.
– Разве мало в Писании пророков, получающих во сне от своих ангелов сведения о будущем? – говорит Мариньи.
– Меня тревожит то, что будущее может быть где-то записано. Это ограничивает нашу свободу воли.
Раввин роется в огромном шкафу, где сложены стопкой более метра высотой тяжелые толстые свитки со священными текстами, записанными мелкими еврейскими буквами.
– По-моему, подлинных пророчеств не так много. Даже я, верующий человек, сомневаюсь, что ангелы якшаются со смертными и рассказывают им о будущем. В их существование я верю, но у них хватает более важных дел, чем рассказывать неразумным людям о том, что произойдет с ними в будущем.
– Удивительно, что ты, раввин, сомневаешься в пророчестве.
– В самом принципе пророчества меня не устраивает то, что оно снимает с нас ответственность. Если мы не отвечаем за то, что будет, то зачем размышлять, зачем быть нравственными?
Ангерран де Мариньи встречает его слова улыбкой.
– Одна из проблем вашей веры в том, что вы по любому поводу устраиваете спор. Недаром у вас говорят: «Когда спорят два еврея, есть три мнения».
– А еще у нас есть особое выражение для желания все обсуждать, чтобы все понимать во всей полноте. Это называется «делать пильпуль»[49], от еврейского слова «пильпель», означающего «перец», ведь это напряженные, острые споры. У нас принято комментировать места из Торы, приводя противоречивые аргументы. Каждый из участников спора развивает положение, полностью противоречащее тому, что говорит его противник. Иногда им приходится отстаивать позиции, взятые наугад.
– Тогда я каждый вечер «делаю пильпуль» со своей женушкой Алис, – шутит Ангерран де Мариньи.
– Как и я со своей Сарой. Жены учат нас противоречить. Они будят наш ум, хотя порой нам больше хочется немного отдохнуть. Если нам уже ведома истина, и истина эта одна, то пропадает необходимость спорить и жизнь лишается остроты.
Раввин открывает другой шкаф, достает кувшин с вином и наливает чашу для Мариньи. Ангерран удивлен сладостью вина.
– Сара добавляет в вино мед и семена аниса. Это рецепт ее матери. Я привык к этому вкусу.
Говоря, раввин не сводит взгляд с обложки пророчества.
– У тебя обеспокоенный вид, Эфраим. С чего бы это?
– Я вот о чем думаю: если то, что ты говоришь, – правда, то на нас с тобой ложится тяжелая ответственность. До сих пор моя собственная жизнь казалась мне как бы легкой, мимолетной. Собственная смерть представлялась приемлемым событием среди прочих окружающих смертей. Но эта новая миссия все меняет, придает всему важности, значимости. Если я потерплю неудачу, то никогда себе этого не прощу. Не уверен, что ты сделал мне подарок, Ангерран…
– Послушай меня, Эфраим. Я прочел отрывки этого кодекса, теперь с ним ознакомишься ты. Даже здесь, в Авиньоне, вам, евреям, не видать безопасности. Клемента сменит менее расположенный к вам папа, а его – и подавно враждебный к вам, который вас изгонит.
– Когда это произойдет?
– Через пятнадцать лет, в 1322 году. Папа, который вас изгонит, будет носить имя Иоанн XXII.
Раввин обреченно пожимает плечами.
– Значит, снова в путь-дорогу… У религиозных преследований есть хорошая сторона: мы познаем мир и осваиваем новые языки.
Ангерран поражен беззаботностью друга и старается объяснить это для себя еврейским чувством юмора.
– К тому же 1322 год – это еще далеко. Есть время собрать вещички. А если серьезно – то исполнить миссию, которую ты мне доверил. Переводить, шифровать, передавать доверенным людям – так?
– Поклянись мне, что ты это сделаешь!
– Клянусь.
Эфраим молча подливает ему вина.
– Куда мы, по-твоему, могли бы бежать теперь?
Подумав, Ангерран отвечает:
– Не могу предложить других мест, кроме Дофине, Савойи и Испании. Впрочем, Дофине и Савойе тоже грозит присоединение к французскому королевству.
– Коли так, то мы, не желая рисковать, укроемся, пожалуй, в Испании. Там давно живет наша община, находящая общий язык и с мусульманами, и с христианами. А что станешь делать со своим экземпляром ты?
– Я тоже его скопирую и передам копию уцелевшим друзьям-тамплиерам.
– А оригинал?
– Спрячу. Так или иначе, теперь я спокоен.
– Я никому не доверю каббалистический шифр, даже членам своей семьи.
– Как же они станут читать пророчество?
– Как-нибудь справятся. К знаниям о будущем получат доступ только люди с тонкой организацией души. Нужно будет изрядно отличиться, чтобы отыскать ключ и прочесть пророчество. – Раввин поглаживает себе бороду. – Вот ты его читал, знаешь ли ты все будущее?