Пророчество орла — страница 27 из 79

шкой он вечно прибегал в порезах да ссадинах, и мне приходилось с ними возиться.

— Он что, был неуклюжим мальчишкой? — поинтересовался Катон.

— Неуклюжим? Ну, нет, я бы так не сказала. Другое дело, что он был сущим сорвиголовой. Вечно лез в драки, причем никогда не заботился о том, чтобы подобрать противника себе по росту и силе. Весь в папашу. Они меня чуть с ума не свели.

Катон нервно закашлялся.

— Поэтому ты их и бросила?

Порция смерила его ледяным взглядом.

— Паренек, а ты вообще кто такой?

— Марк Лициний Катон, друг твоего сына. Два года прослужил с ним вместе во Втором легионе.

— Легионер, значит.

— Нет, почтеннейшая, центурион. Как и твой сын.

— Макрон — центурион? Этот никудышный сорванец — центурион?

— И очень хороший, почтеннейшая.

Она погрозила ему пальцем.

— Меня звать Порция, так ко мне и обращайся. Никаких «почтеннейших», я не твоя бабушка, паренек.

— Как угодно, — кивнул Катон. — Только в таком случае, может, и ты, Порция, станешь называть меня не «паренек», а Катон?

Она вскинула глаза, но возмущение на ее лице быстро сменилось улыбкой.

— Хорошо сказано. — Снова повернувшись к сыну, Порция запустила пальцы ему в волосы и нахмурилась. — Это еще… Вот так шрам! Ужас! Удивительно, как он вообще жив остался.

— Да, досталось ему здорово, — подтвердил Катон. — Я был там, когда это случилось. Кельт едва не снес ему макушку. Он потом не один месяц провалялся в легионном лазарете. Мы лежали на соседних койках.

— Ты бывал в боях. По виду не скажешь, больно уж молод.

— Я бывал в боях. И если до сих пор жив, то во многом благодаря Макрону.

Порция улыбнулась.

— Вижу, ты хорошо к нему относишься.

Катон помедлил, а потом сказал:

— Да, очень хорошо. Сказать по правде, ближе его у меня никого нет. Отец мой умер.

Анобарб вдруг громко прокашлялся.

— Э… хм…

— В чем дело? — спросила Порция, вновь надев маску деловой, самоуверенной женщины. — Чего тебе надо?

— Мне бы… в нужник.

— Туда, по коридору, последняя дверь налево. И смотри смой за собой. Знаю я вас, мужчин, все неряхи.

После ухода торговца Катон хотел возобновить доверительный разговор о Макроне, однако короткий всплеск материнских чувств уже сошел на нет. Порция встала, забрала кувшин с окровавленной водой и, подойдя к росшему в кадке деревцу, полила его этой водой, а пустой сосуд поставила рядом с ложем Макрона.

— Придерживай тряпицу у его головы. Когда он очухается, его, скорее всего, потянет блевать. Пусть блюет в кувшин, а не на пол.

— А ты куда?

— Посмотреть, пережил ли мой суженый нападение твоего друга. Ну а потом пойду взгляну, что осталось от моей таверны. Ты-то в порядке?

Катон кивнул, и Порция удалилась в направлении атриума.

Опустив глаза и увидев, что кровотечение ослабло, он слегка прижал тряпицу к ранке. Макрон застонал и перекатился на бок.

— Ох, дерьмо… Кто это мне так врезал? Чувство такое, будто дом на башку грохнулся.

— Тссс… Лежи спокойно.

Макрон, однако, разлепил глаза и сморщил лоб, рассматривая окружающее его.

— Где это я?

— Ну, может, тебе тут не нравится, но похоже на то, что ты дома.

— Что?

Макрон быстро огляделся — как оказалось, слишком быстро. Глаза у него закатились, и его вырвало — конечно же, мимо кувшина, который Катон попытался подставить, подхватив с пола.

Глава шестнадцатая

— Похоже, я выставил себя сущим болваном, — простонал Макрон, сидя на койке и щурясь от света, падавшего в окно командирской казармы. — Катон, закрой эти хреновы ставни, а то свет меня прикончит!

Катон закрыл и зафиксировал ставни, чтобы те не распахивались от дувшего с моря ветерка, после чего вернулся к койке Макрона и склонился над его головой. Кровь над раной свернулась, образовав черно-пурпурную корку.

— Надо бы какую-нибудь повязку приладить.

— На кой она мне? Я не собираюсь походить на долбаного парфянина.

Макрон прощупал голову и вскрикнул, когда его грубые пальцы задели рану. Катон щелкнул языком.

— Вот на кой. Так что будь добр, не хватайся за башку, пока я не раздобуду повязку.

Оставив друга в комнате, он вышел в коридор и поспешил вниз. Гарнизонный лазарет находился напротив командирских казарм, по ту сторону плаца, не больно-то близко, но по пути Катон вспомнил про имевшийся у Миниция ящик со снадобьями и, остановившись перед дверью комнаты ветерана, прислушался. Изнутри не доносилось ни звука, и Катон подумал, что Миниций, возможно, дома у Порции.

Он вздохнул. Случившееся сулило вылиться во вражду между Макроном и Миницием, а им, с учетом всех сложностей и опасностей, ожидавших их в ближайшие месяцы, только этого и не хватало. Осторожно приоткрыв дверь, молодой центурион заглянул внутрь; никого не увидев, зашел внутрь и оглядел довольно аккуратную комнату в поисках сундучка. Тот нашелся быстро, под кроватью. Катон наклонился, ухватился за ручку и потянул на себя. Он оказался неожиданно тяжелым и противно заскрежетал по полу. Открыв крышку, Катон принялся рыться в содержимом. Бальзамы и мази его не интересовали — он выискивал льняной бинт, чем длиннее, тем лучше, а найдя, задвинул ящик обратно и вернулся к Макрону.

— Не дергайся, может быть больно.

— Тоже мне, удивил…

Со всей возможной осторожностью Катон принялся бинтовать Макрону голову. Прикрыв рану несколькими слоями ткани и решив, что так она будет прикрыта надежно, он завязал бинт сбоку узлом, спрятал концы под повязку и удовлетворенно кивнул.

— Вот так-то лучше. Только не тереби.

— Конечно, мамочка, — решил поддразнить его Макрон, но тут же скривился, вспомнив события прошлого вечера.

— Как хоть я сюда-то попал? — морщась, спросил он Катона.

— Мы тебя принесли.

— Мы — это кто? — подозрительно уточнил Макрон.

— Порция выделила мне в помощь пару своих рабов.

— Ох, нет… — простонал Макрон. — Кто-нибудь видел мое возвращение?

— Несколько человек видели. Но болтать, возможно, не станут.

— Ты так думаешь? — холодно спросил Макрон. — А где этот ублюдок Миниций?

— Полагаю, у твоей матушки.

При этом слове Макрон вздрогнул и откинулся на койке.

— Нет, ну надо же было такому закрутиться…

Катон кивнул, подошел к окну и, чуть приоткрыв ставень, выглянул. Окна командирских казарм смотрели через военную гавань на укрепленный мол, за которым расстилалось поблескивавшее в свете позднего утра море. В безоблачном небе кружили чайки, оглашая воздух пронзительными криками. Приготовления к кампании против пиратов уже начались: у ремонтного пирса стояло несколько пришвартованных трирем, матросы деловито устанавливали на передних палубах какие-то мостки. Катон отвернулся и прислонился к стене.

— Что делать-то собираешься?

— Надо бы, конечно, придушить старого ублюдка и мою шлюху-матушку… А если серьезно, то не знаю. Во всяком случае, сейчас этого сказать не могу. Я слишком… растерян.

— Знаешь, мне казалось, ты должен бы обрадоваться, увидев ее после столь долгой разлуки.

— Да что ты в этом понимаешь? — буркнул Макрон. — Ты ведь своей матери вообще не знал.

— Не знал, — тихо подтвердил Катон, и в комнате повисло неловкое молчание.

— Прости, — буркнул Макрон, — это я не подумавши.

— Забудь.

— Ты пойми, она оставила меня, не сказав ни слова. В последний раз я видел ее в гавани Остии. Я ловил рыбу у входа в гавань и видел проплывавший военный корабль: она стояла на палубе, обнимаясь с этим проклятым флотским. Я звал ее, но, думаю, она не слышала, а может, и не хотела слышать. Сначала я пытался убедить себя, что принял за нее другую женщину, но когда вернулся домой, ее там не оказалось. Что тоже случалось: когда родители ссорились, она, бывало, уходила на денек-другой к сестре. Но время шло, матушка не возвращалась, и через некоторое время я рассказал папаше о том, что видел. Он взбесился, отлупил меня, а потом пошел и нажрался. Вернулся весь в слезах и наподдал мне еще. Это продолжалось долго, пока я не вырос и не решил, что с меня хватит. Ушел из дома под сень орлов… Я ее так и не простил.

— Извини.

Катон чувствовал себя беспомощным. У него не находилось подходящих слов, чтобы предложить другу в утешение, однако он чувствовал, что в этой истории все было не так однозначно. В ней имелась и другая сторона, на что Порция прошлым вечером намекнула. Другое дело, что сейчас было не лучшее время, чтобы говорить об этом Макрону.

— Извинить? — Макрон вскинул на него взгляд. — Тебе-то за что извиняться, приятель? Твоей вины тут и в помине не было. Эта история вообще к тебе отношения не имеет.

— Да, знаю. Но ты мой друг. И мне не нравится, когда ты в таком состоянии.

— В каком состоянии?

Макрон помолчал, потом сел на койке, а затем и поднялся на ноги.

— Хватит мусолить эту тему. Я одеваюсь. В полдень префект будет проводить инструктаж.

— Знаешь, тебе стоило бы попробовать поговорить обо всем этом с матерью. Не то чтобы прямо сейчас…

— Только через мой труп. Предпочтительнее через ее и, ясное дело, этого старого козла Миниция.

Катон понял, что расположение духа его друга никак не способствует продолжению разговора и лучше его до поры до времени отложить.

— Ладно, только пообещай, что не будешь наскакивать на Миниция.

— Катон, я не мальчишка, и нечего разговаривать со мной, как с ребенком. Пока дело касается службы, я буду нести ее бок о бок с ублюдком и слова не пророню. Но в свободное время — это уж извини. Ему лучше не попадаться на моем пути, если он хочет дожить до отставки.


С последним звуком полуденного сигнала весь командный состав Равеннской флотилии собрался у префекта. Обычную обстановку сдвинули к стенам и расставили в помещении скамьи, чтобы командиры могли рассесться на них лицом к занимавшей всю дальнюю стену карте. Присутствовали все центурионы и оптионы корабельной пехоты, равно как триерархи всех приписанных к флотилии кораблей. Катон сидел рядом с Макроном, ближе к центру помещения, и тайком озирался, высматривая Миниция, но того не было видно. Когда все командиры вошли и расселись, помещение заполнилось возбужденным гулом: по базе вовсю ходили слухи, которые подпитывала активность на пирсе, и каждому не терпелось узнать наконец точно, что же затевает префект.