Невысокая пухлая женщина в платье с закатанными рукавами и в запачканном белом фартуке появилась рядом с ним и неодобрительно нахмурилась. На голове у нее была повязка, которую она носила, словно императорский головной убор. В руках, будто кинжалы, женщина держала длинные палочки. Она погрозила ими Цзяню, подчеркивая каждое слово:
— Сколько раз тебе повторять, чтоб не смел садиться в кресло мастера?
— Пока не надоест.
Женщина слегка стукнула его палочками по голове.
— Сопляк ты неблагодарный. Ну, берись за работу, пока мастер не проснулся. Сам знаешь, он любит, чтобы двор был чистым. Если ты его разозлишь с утра пораньше, у всех будет скверный день.
Тетушка Ли сказала правду. К любому изъяну Гуаньши относился как к настоящей катастрофе. Цзянь встал и взял у тетушки Ли соломенную метелку. До рассвета он подметал двор, разгонял воду, убирал листья и ветки, расставлял оружие, вылавливал мусор из огромных ваз для питья и заново наполнял их водой.
Каждая ваза была высотой ему по шею и в четыре раза толще в обхвате; гладкая поверхность не давала уцепиться как следует. Приходилось наполовину тащить ее, наполовину катить, чтобы опорожнить в саду. Затем Цзянь волок пустую вазу к источнику, наполнял ее и ставил на место. Мучитель Гуаньши запретил ему брать тачку, чтобы перевезти все шесть ваз, стоявшие вразброс на тренировочной площадке. Когда Цзянь только поступил в школу, на возню с ними у него уходило целое утро. Теперь он проделывал это почти играючи.
Затем Цзянь принялся оттирать каменные плиты тренировочного двора. Ровно семьсот четырнадцать штук. Счет помогал провести время и сосредоточиться. Гуаньши требовал, чтобы каждая плита была вымыта, вытерта и отполирована до прихода учеников. Если он находил на своем драгоценном полу хоть одно пятнышко, в наказание Цзяню приходилось стоять на одной ноге, держа на голове глиняный горшок.
Это была утомительная работа, но именно по этой причине школу Гуаньши уважали в Цзяи. Его семейный стиль снискал славу на турнирах и на поле боя, однако истинной причиной успеха и популярности Лунсяньской школы среди аристократии княжества Каобу была непомерная щепетильность мастера в отношении чистоты. Школы боевых искусств, как правило, отличались грубостью нравов и неопрятностью. Гуаньши же давно понял, что есть надежные способы завоевать одобрение знатной женщины, которая собирается отдать ребенка в школу боевых искусств. Например, доказать ей, что ее отпрыск не будет выглядеть как простолюдин.
Тетушка Ли вновь вышла из кухни, когда Цзянь, стоя на четвереньках, острой палочкой оттирал желобки между плитами.
— Я пошла на рынок. Вычисти сточную яму, а потом вымойся в двух водах и переоденься. Мне понадобится помощь на кухне. Если утренние ученики проголодаются, есть корзина с лепешками и теплое соевое молоко. По одной лепешке на каждого!
Цзянь понурился:
— Хорошо, тетушка.
— Не бывает дармового риса, Гиро. — Она взмахнула палочками, словно опять хотела его стукнуть, а затем сочувственно улыбнулась. — Я, так и быть, погляжу сквозь пальцы, если ты стянешь два-три бао.
— Спасибо, тетушка Ли, — сказал Цзянь, и она зашагала к воротам.
Тетушка Ли была всего лишь школьной кухаркой, но школой она заправляла, как вдовствующая императрица (именно так ее и прозвали ученики). Цзянь был признателен ей за то, что она заботилась о жалком сироте Гиро. Она частенько его поколачивала, но он не обижался. Тетушка Ли всех угощала тумаками, включая Гуаньши, но не со зла. Гневалась она, только если тяжесть проступка требовала применения длинных кухонных палочек. Тогда все — включая Гуаньши — замирали, как садовые статуи.
Покончив с уборкой двора, Цзянь принялся мыть сточные трубы, которые вели из разных частей школы в сточную яму. Буря забила несколько желобов листьями и грязью. На это ушел остаток утра. Цзянь еще возился с обычными делами, когда ученики стали собираться к первому уроку.
Оба двора, передний и задний, вскоре наполнились. Многие пришли пораньше, чтобы размяться и поупражняться, ну, или просто повалять дурака. Цзянь ни на кого не смотрел — он торопился покончить с работой, остро ощущая каждую ухмылку, смешок и взгляд. Унижения не прекратились, когда из своих покоев в восточном крыле здания показался Гуаньши. Глава школы прошел мимо Цзяня, небрежно глянув на него, и уселся в каменное кресло.
Дежурная ученица, девушка по имени Гвайя, хлопнула в ладоши, и ученики торопливо выстроились рядами. Она подала знак, и все дружно поклонились Гуаньши; затем Гвайя принялась проводить обычную разминку. Утренние занятия предназначались для новичков, для тех, кто не обладал никакими практическими навыками или изучал боевые искусства просто ради развлечения. Большинство присутствовавших не достигли бы даже среднего уровня, однако могли усвоить достаточно, чтобы не опозориться в драке и не отсечь самому себе палец мечом.
Тетушка Ли вернулась с рынка чуть позже. Несколько учеников оторвались от упражнений, чтобы помочь «императрице» донести покупки. Она отогнала Цзяня, когда он предложил свою помощь, и отправила его к ближайшей раковине мыться. Он повиновался; потом она внимательно осмотрела юношу, проверив ногти и обнюхав одежду, прежде чем допустить его на кухню. До полудня он топил плиту и кипятил воду.
Время от времени он посматривал в окно на тренировочную площадку. Ближе к полудню появлялись ученики среднего и высшего разрядов. Это были настоящие военные искусники — те, кто рассчитывал сделать карьеру и занимался целеустремленно. Многие из них провели долгие годы в Лунсяне. Одни, достигнув определенного уровня, поступали в армию. Другие нанимались в городскую и дворцовую стражу или становились телохранителями. Третьи делались дуэлянтами, охотниками за головами, профессиональными убийцами, наемниками.
Некоторые ученики жили в школе. Большинство — потому что прибыли в Цзяи издалека, а кто-то — потому что полностью посвятил себя Лунсяню. Они считались почти что членами семьи, и, скорее всего, в будущем им предстояло открыть свои школы. Ученики, жившие у Гуаньши, были, разумеется, достаточно обеспечены, чтобы не отрабатывать стол, кров и обучение. Все, кроме Цзяня.
Он нес корзинки, полные маленьких пирожков-бао, в обеденный зал, когда Синьдэ помахал ему с тренировочной площадки. Старший ученик заставлял своих подопечных проделывать встречавшиеся во многих боевых стилях базовые упражнения из трех, четырех и пяти движений. Цзянь освоил эти упражнения, едва научился ходить; ему ничего не стоило превзойти пыхтевших во дворе неудачников. Но как бы юноше ни хотелось похвастаться, его жизнь зависела от сохранения тайны. Вэнь Цзянь был Предреченным героем Тяньди, воином пяти Поднебесных, а Люй Гиро — неумехой-сиротой, которого Гуаньши приютил из милости.
— Я на нем еще заработаю, — говорил мастер в ответ на расспросы.
По крайней мере, такую историю придумали они с Линь Тайши. При этой мысли Цзянь стиснул зубы и с силой плюхнул корзинку с бао на стол. Тайши ему соврала. Она обещала заботиться о нем, однако юноша не видел ее с тех пор, как она оставила его, едва вернувшегося с порога смерти, в школе и ушла. Конечно, ему уже следовало поумнеть и привыкнуть к разочарованиям, но мысль о том, что его бросили, по-прежнему мучила Цзяня.
Последний утренний урок завершился, и ученики отправились обедать. Обед и ужин давались Цзяню тяжелее всего. Одной из его непременных обязанностей в качестве слуги было помогать в столовой. Там ему приходилось подавать ученикам — своим предполагаемым однокашникам — еду, а потом прибираться. Боль от этого унижения все не стихала.
За обедом Цзянь таскал корзинки с булочками, наполнял чашки водой, носил посуду. Когда юноша не бегал туда-сюда и не вытирал столы, он старался слиться со стеной и стоял неподвижно, глядя себе под ноги.
В зале всегда гудели веселые голоса. Строгий Гуаньши ослаблял дисциплину за трапезой — он частенько говорил, что, когда тела подкрепляются, узы между братьями и сестрами становятся прочнее. Ученики этим пользовались. Малыши, нередко шести-семи лет, сидевшие на ближнем конце стола, оживленно болтали и возились, как щенята. Большинству этих ребятишек предстояло заниматься вместе последующие десять лет, до выпуска. Цзянь уйму времени тратил, прибирая за ними.
Ученики постарше сидели в дальнем конце и вели себя развязнее и грубее — через стол то и дело перелетали объедки и ругательства. Разговоры по большей части состояли из похвальбы и сплетен, которые неизбежно вели к шуткам, подначкам, а иногда и настоящим схваткам. Поначалу это поражало Цзяня: уединение, в котором он вырос, не подготовило его к пребыванию в столь шумном обществе. Такое поведение он считал ребяческим и глупым, но в то же время невольно чувствовал, что всех, кроме него, как будто объединяет общий секрет.
Девочка, сидевшая в конце стола, поманила Цзяня.
— Эй, красавчик.
Она вовсе с ним не заигрывала. Когда он подошел, она подставила тарелку. Цзянь открыл корзинку и достал горячий бао.
— И мне тоже! — потребовал сидевший рядом мальчик и полез в корзинку рукой.
Цзянь шлепнул по ней.
— Ты уже съел два!
Два бао — это был предел.
Рослый юнец поднял руку и помахал чашкой.
— И сюда подойди, красавчик!
Цзянь несколько мгновений делал вид, что ничего не слышит, а потом вздохнул и смирился. Сайык был одним из самых наглых и самоуверенных учеников в Лунсяне. Он держался высокомерно, как подобает сыну вельможи, и обладал безупречной кожей и отменно ухоженными волосами. Дорогой гардероб Сайыка окончательно развеивал сомнения, словно напоминая остальным, что они ему не ровня. Изящные манеры и пробивное упорство сделали его одним из школьных заводил. Язык у Сайыка был острый, и нередко именно он первым начинал насмехаться над очередной жертвой.
Цзянь, старавшийся иметь с ним дело как можно меньше, быстро налил Сайыку воду. Едва он повернулся, чтобы уйти, Сайык протянул тарелку.
— Раз уж идешь на кухню, захвати это с собой.