— Кажется, мы достигли взаимопонимания, — продолжала седоволосая женщина. — Что хочет Искатель Души?
— Мне нужен перечень всех, кому меньше восемнадцати лет.
Хан мог воплотиться в ком угодно, но непременно в ребенке или подростке. После обнаружения новый сосуд Хана отправляли в Шакру на обучение к шаманам, а затем, в день восемнадцатилетия, над ним совершали ритуал, делавший его новым Вечным Ханом. Цзяминю было четырнадцать.
— Договорились, — сказала женщина. — Мы проведем перепись и сообщим тебе. Что-то еще?
— Пока всё. — Сали прижала к груди кулак и повернулась к выходу.
Она дошла до середины моста, когда позади послышались тяжелые шаги.
— Подожди, Сальминдэ.
Она остановилась.
— А, Ариун.
— Я хотел сказать, что ты можешь на меня рассчитывать.
— Только-то?
Он дошел вместе с ней до конца моста.
— Совет — единственный голос нашего народа, к которому прислушиваются чжунцы. Мы все хотели бы жить свободно в Травяном море, но судьба распорядилась иначе. Совету понадобился почти год, чтобы добиться права голоса. Мы остановили избиения и казни. Сигнал к тушению огней теперь подают не раньше восхода первой луны. Наши люди имеют право беспрепятственно перемещаться по городу. Совет обеспечивает их едой, водой, лекарствами и прочим.
— Наш народ должен быть благодарен вам за заботу.
Сали говорила вполне искренне.
Ариун остановился у конца моста.
— Мне нужно твое обещание. Совет трудился долго и упорно, чтобы даровать людям спокойствие, которым мы все сейчас наслаждаемся. Дети Незры не в том состоянии, чтобы поднять мятеж. Мы балансируем на грани — и не хотим потерять те жалкие крохи, которые приобрели. Дай слово, что не будешь мутить воду, пока ты здесь.
Сали ответила, старательно подбирая слова:
— Делай, что считаешь нужным. Я тоже буду поступать из своих убеждений.
Она развернулась, чтобы уйти, но Ариун схватил ее за руку.
— Дай слово!
Сали смотрела на него, пока он не разжал пальцы, а потом сказала:
— Придется тебе пока довольствоваться этим.
Глава 19. Школьная жизнь
Цзянь со всех ног бежал к дому мастера-иглоукалывателя. Он бешено размахивал окровавленными руками, пробираясь по людным улицам, и кричал:
— Дорогу! Дорогу! Осторожно! Срочное дело! Дайте дорогу!
Большинство прохожих не обращали на него внимания и не удосуживались отойти. Те немногие, кто поворачивался на крик, просто глазели на юношу с любопытством. А некоторые вообще нарочно лезли под ноги.
Цзянь в первые же дни в Цзяи привык к тому, что его постоянно сбивают с ног и толкают. Поначалу он думал, что здешние жители презирают простолюдина в жалкой коричневой одежде — а другой у Цзяня не было. Позже он понял, что им просто все равно. Затем он обнаружил, что порой его пихают ради забавы. Тогда Цзянь решил, что город полон дураков. Уличные торговцы, военные искусники, солдаты, рассыльные, случайные прохожие — сплошь дураки.
Цзянь свернул, чтобы не попасть под встречную повозку, и продолжал бежать боком, прижавшись спиной к стене. Он перепрыгнул через двух собак, которые зарычали и попытались ухватить его за штаны. Даже уличные шавки в Цзяи были глупы и упрямы.
Он остановился на людном перекрестке и чуть не угодил под копыта конной стражи. Более того, командир, заметив растрепанного парня в грязной одежде, принял его за нищего или вора и ударил ногой. Цзянь ткнулся носом в черную жижу, доходившую до лодыжек. Он вытер лицо и нахмурился. Но, по крайней мере, грязь скрыла кровавые пятна. Едва успев подняться, юноша бросился в сторону, чтобы избежать еще одной повозки. Возница даже не подумал остановиться.
— Ах ты тухлятина!
Вспомнив о срочности своего поручения, Цзянь вылез из лужи и побежал дальше, ныряя между повозками и рикшами. Он миновал Катуанский квартал. В тот день с утра в Цзяи прибыл целый катуанский город, и теперь все улицы были забиты повозками. Цзянь шарахнулся от приближающейся компании, внезапно осознав, что его в большинстве окружают бывшие враги.
— Ты больше не Предреченный герой, — негромко сказал он себе и заторопился дальше.
Ему понадобилось почти два часа, чтобы добраться до квартала Шафрановая Догма на противоположном конце города, где находилось большинство медицинских заведений. Дом мастера Куи — вместе с десятком других иглоукалывательных заведений — стоял на улице под названием Игольная. Цзянь давно размышлял над тем, отчего все представители одной профессии селятся так близко друг к другу. Человеку, нуждавшемуся в их услугах, приходилось идти через весь город в определенный квартал. Синьдэ объяснил, что княгиня Сунри всегда смотрела на Цзяи как на военную крепость: удобно должно быть тем, кто управляет, а не тем, кто нуждается в услугах.
Цзянь влетел в дом, с грохотом распахнув дверь. Михе стояла посреди комнаты, внимательно глядя на красный кружок размером с детский кулачок, нарисованный на стене. Она не обратила на Цзяня никакого внимания.
— Нам нужно… — пропыхтел он, с трудом переводя дух.
— Ш-ш, — Михе подняла руку. — Секунду.
— Но…
— Теперь три секунды, Гиро.
Ученица лекаря сунула руку в сумку, висевшую у нее на боку, и сделала быстрое метательное движение.
Сначала Цзянь ничего не понял, а затем увидел четыре тонкие иглы, торчавшие из стены на расстоянии ладони от красного кружка. Михе скривилась и повторила бросок другой рукой, всадив еще четыре иглы выше мишени. Она бросила еще два раза, воткнув пучки игл справа и снизу.
Цзянь присвистнул.
— Неплохо…
— Дурацкий паршивый кружок, — ругнулась Михе, подошла к стене и выдернула иглы.
— Погоди, ты что, пыталась попасть в кружок?
— Молчи! Посмотрела бы я, как ты умеешь метать иглы.
Юноша хотел бы сказать, что стиль мастера Луды предполагал метание металлических палочек для еды, и он, Цзянь, разумеется, в совершенстве освоил этот прием, но ему пришлось промолчать. Даже если бы он не был обязан хранить тайну, вряд ли этим стоило хвастать.
Тут он вспомнил, зачем пришел:
— Кеинде ранен… то есть…
Михе в замешательстве взглянула на него:
— Кеинде? Это кто такой? Ты имеешь в виду Кейро? А я тут при чем? У них в школе есть свой лекарь.
— Я хотел сказать — Синьдэ! Он тяжело ранен. Кейро полоснул его саблей по груди.
Михе схватила сумку и направилась к двери, прежде чем Цзянь успел договорить. Он последовал за ней.
— Что случилось с моим Синьдэ? — спросила она.
— Синьдэ выиграл бой, а Кейро сжульничал и схватился за саблю.
Михе бежала по улице, и Цзяню с трудом удавалось не отставать. Прохожие бросали на девушку один взгляд и торопливо отходили.
— Будь проклята его мерзкая лысая голова, похожая на дыню, и вонючее дыхание! Рана глубокая? Мой Синьдэ в сознании?
Дойдя до перекрестка, Михе даже не замедлила шаг. Удивительно, но ни одна повозка на нее не наехала.
— Не говори так, как будто он твоя собственность! И я не знаю, насколько серьезна рана. Крови было много… — Цзянь вдруг встревожился. — Ты уверена, что справишься? Где твоя наставница?
— Мастер Куи лечит собаку.
— Собак лечат иглоукалыванием?!
Михе пожала плечами:
— Когда доходов мало, выбирать не приходится.
К счастью, Розовый Хребет находился неподалеку от Шафрановой Догмы. У входа в лазарет уже собралась огромная взволнованная толпа. Цзянь толчками проложил дорогу Михе. Когда ученики ее заметили, по толпе пронесся вздох облегчения.
— Лекарь здесь! — крикнул кто-то. — Давно пора!
— Да это же ученица Михе. А где настоящий врач?
Девушка остановилась на пороге и бросила сумку наземь.
— Мастер Куи занята. Я пришла, чтобы позаботиться о раненом.
Облегчение на лицах учеников живо сменилось тревогой. Михе помахала рукой, отгоняя стеснившуюся вокруг толпу.
— Ну-ка отойдите. Вы мне мешаете.
Она открыла дверь и вошла. Цзянь мельком заметил тетушку Ли, которая стояла над бледным, лежавшим навзничь Синьдэ и прижимала ком ткани к его груди. Дверь с громким стуком закрылась. Встревоженная толпа, которую больше ничто не удерживало, хлынула вперед и обступила крыльцо. Несколько человек обошли дом, чтобы заглянуть в окно.
Дверь приоткрылась. Михе выглянула и хмуро сказала:
— Я слышу ваше сопение. Вам что, больше заняться нечем?
Никто не двинулся с места.
Михе вздохнула:
— Просто не шумите, ладно?
Мастер Гуаньши влетел во двор.
— Эта безволосая крыса вытащила саблю в разгар кулачного боя? О чем думает старый хрен Шицюань? Он хочет объявить войну? Мне? Мы всегда были друзьями! Когда он открыл школу, я послал ему целую корзину цветов! Ну, теперь я выдворю эту кодлу из Цзяи! Гвайя, Сайык, Каби, открывайте оружейную!
Взбудораженные ученики рассыпались по двору с улюлюканьем и криками. Одни бросились выполнять приказ мастера. Другие отправились в сарай и принесли охапки тренировочных кожаных жилетов. Сайык и Каби приволокли две корзины с боевыми посохами, а Муна — груду мечей. Казалось, школа готовится к войне.
Цзянь стоял на ступеньках лазарета вместе с тремя другими новичками, не зная, можно ли ему присоединиться. Он наблюдал за тем, как остальные, возбужденно переговариваясь, надевали защитные жилеты и помогали друг другу застегнуть пряжки. Во дворе царило лихорадочное нетерпение. Юноша нахмурился: общее волнение ему не нравилось.
Он целые часы проводил в комнате возле тренировочной арены вместе со своими личными телохранителями. Его охранники были опытными прославленными воинами. Цзянь всегда удивлялся тому, что перед выходом на арену они оставались спокойными и сдержанными. Они совсем не походили на эту буйную толпу, взвинчивавшую себя до изнеможения.
Он посмотрел на Вонну и ее старшую сестру Гвайю, которые помогали друг другу одеться. Цзянь понял, что предстоящий бой важен для них, да и для всех прочих. Ученики любили Синьдэ и школу Лунсянь. Вот почему они так взволновались. Личные охранники Цзяня сохраняли невозмутимость не потому, что многолетний опыт отучил их проявлять чувства, а потому, что тренировочные бои были ненастоящими. Телохранители, мастера, князья, все на свете считали ненастоящим его самого — избалованного мальчишку, с которым они нянчились ради куска хлеба.