Сали удивилась, когда стражники повернули, не дойдя до моста, и направились по лестнице вниз, в чрево кокона. Этот ярус, известный как механический, был совершенно чуждым ей миром стали и пара. Там находились механизмы, управлявшие коконом. Сали и стражи миновали целую толпу механиков, следивших за шестеренками, и рабочих, которые поддерживали огонь в топках. Некоторые рабочие, черные от копоти и сажи, мельком глянули на нее — но ничего более.
Отчего шаманы предприняли такие усилия, чтобы отделить ее от обитателей Шакры? Она ведь вернулась, чтобы исполнить последний долг перед Ханом. Шаманам следовало петь ей хвалу и укреплять веру людей в Вечного Хана и свою незыблемую мудрость. Что-то тут не складывалось. Сали продолжала размышлять, когда они перешли очередной мост. Она посмотрела вниз на огромные гусеницы, которые двигали кокон с его обычной неспешной скоростью, — он непрерывно полз вперед, чтобы не затонуть.
То и дело, перекрывая шум труб, звучал приглушенный голос, отдающий приказы: выровнять и поддерживать скорость, изменить направление, проверить запас огненных камней, которые заставляли все коконы — а в Шакре их было почти сто — действовать сообща.
Мали провела большую часть отроческих лет на механическом ярусе — она влюбилась в многочисленные движущиеся шестерни и пронзительное пение паровых свистков. Сали ненавидела это место и редко туда спускалась, находя его слишком тесным и шумным.
Она перестала следить за дорогой — столько было поворотов, столько мостов. Стражники наконец поднялись по очередной лестнице и вновь вышли на свет. Сали моргнула и заслонила глаза от яркого солнца, а затем поняла, что они стоят у подножия святилища Вечной топи, в сердце Шакры.
Молодой шаман в черном одеянии открыл высокие двойные двери. Сали, кивнув, вошла в святилище Вечной топи. Внутри было жарко и влажно, тяжело пахло пачулями и мускусом. В воздухе висел легкий золотистый дымок, который на свету становился то ярко-желтым, то красноватым. Помещение накрывал купол; темно-зеленые изогнутые балки шли от самого пола и встречались в центре, у отверстия, сквозь которое виднелись еще несколько этажей постепенно сужающейся башни. Такое же отверстие было в полу, окруженное низкими перилами. Тремя ярусами ниже медленно катилась прочь земля.
Вокруг отверстия сидели двенадцать самых благочестивых и могущественных духовных вождей Катуа. Старшие шаманы толковали мудрость, стоявшую за светом Вечного Хана, и опекали Травяное море. Во главе их лицом к Сали сидел Джамса.
Ее названый отец, казалось, совсем не изменился со времени последней встречи, не считая решительного выражения лица и плотно сжатых губ. Он жестом велел Сали войти.
— Бросок Гадюки, мы тебя ожидаем.
— И я пришла, — произнесла Сали.
— И привела с собой людей из Цзяи.
Она кивнула.
— Я вернула к очагам Травяного моря столько людей, сколько смогла.
— Я вижу. — Джамса пристально взглянул на нее. — Как себя чувствуют твои спутники?
— Они оправятся, когда получат пищу и убежище, в котором нуждаются.
— Хорошо. — Джамса помолчал и прислушался: один из шаманов тем временем взял трубку и выпустил струйку зеленого дыма, которая коснулась уха Джамсы. Он взглянул на Сали и помедлил, прежде чем заговорить.
— Ты зашла в водоем, который тебе не знаком, Сальминдэ.
Она нахмурилась:
— Вы хотите сказать, что я запоздала с исполнением последнего долга в качестве Воли Хана? Если так, я молю о прощении. Теперь я готова выполнить свой священный долг перед Великим Ханом и благодарю Совет за отсрочку. Вы позволили мне сделать доброе дело в нынешнем воплощении, до перехода в следующую жизнь.
— Это все тут ни при чем! — Сидевший справа шаман стукнул кулаком по столу. — Мы заключили мирный договор с чжунцами, а ты его нарушила!
Сали удивилась:
— Я… при чем здесь этот постыдный договор?
Лысый, худой как палка шаман вскочил на ноги и ткнул в нее пальцем.
— Своим необдуманным, незаконным, своекорыстным поступком ты поставила под удар нас всех!
— Своекорыстным? — с негодованием переспросила Сали. — Я освободила своих людей и привела их домой!
Она невольно сделала два шага к шаманам, а потом вспомнила, что стоит в священнейшем месте.
Джамса быстро вмешался:
— Брат Ванис хочет сказать, что твой отважный поступок, вернувший детей Незры на родину, стал причиной политических распрей. Чжунцы уже прислали нам весть, требуя, чтобы мы осудили человека, который увел у них слуг, и немедленно вернули беглецов.
Сали замерла.
— Ни за что.
— Они настаивают, чтобы зачинщик был возвращен и получил по заслугам, — ядовито добавил Ванис.
У Сали пересохло во рту. Дрожащим голосом, полным отчаяния, она произнесла:
— Я — Воля Хана. Если вы выдадите меня оседлым, его душа утратит цельность. Разве вы это допустите?
Шаман, сидевший слева, пожал плечами.
— Гораздо важнее сохранить мирный договор.
— Сохранить…
Сали не верилось, что эти кощунственные слова произнес священнослужитель.
— Ты отведешь людей обратно в Цзяи!
Она подумала, что ослышалась.
— Мы, конечно, условимся о том, чтобы часть Воли Хана вернули нам, — поспешно произнес Джамса.
Несколько шаманов заговорили одновременно. Некоторые поднялись, обращаясь к Сали и друг к другу. В их голосах звучали гнев и угроза.
— Вернуть часть… это неважно… что такое…
Сали ничего не слышала, кроме оглушительного гула в ушах.
Она вернулась в Незру, готовая умереть. Смерть ее не страшила. Давным-давно на нее легло клеймо предназначения. Но умереть за своих соплеменников и их веру — одно дело. Погибнуть от рук чжунцев, в плену — совсем другое. Шаманы, самые святые люди Катуа, считали договор с врагами важнее веры. Значит, до сих пор они…
— …лгали, — хрипло произнесла Сали.
Глядя на этих надменных стариков, роскошно одетых, разжиревших от невоздержанной жизни, с искаженными от праведного гнева лицами, Сали впервые все ясно поняла. Шаманы Незры были не великодушными мудрецами, а шарлатанами, корыстными пиявками, готовыми на что угодно ради сладкого куска.
И что-то в душе Сали оборвалось. Туго натянутая серебристая струна, состоявшая из чистого света, вспыхнула и лопнула. Стало тускло и холодно. Она молча смотрела на визжавших от гнева старых толстяков.
— Я не согласна, — сказала она тихо, но тут же ее голос обрел силу. — Ваши слова ничего не значат для меня!
Ближайший к ней шаман вскочил.
— Как ты смеешь!
— Я отвергаю несправедливое решение. Я отвергаю поучения святых людей, которые посылают собственный народ в оковы рабства. Я отвергаю власть Совета, который предает свой народ! — Сали уже почти кричала.
— Тихо! — Джамса ударил кулаком по столу. — Ты слишком далеко зашла. Знай свое место, Сальминдэ! Мы не станем терпеть твое святотатство, и наше решение не обсуждается. Святилище Вечной топи сказало свое слово, и ты подчинишься, Бросок Гадюки, или твое имя будет вычеркнуто из истории нашего народа вместе с именами тех, кого ты с собой привела.
— Вычеркивайте! — прорычала Сали. — Разите нас своими мелочными угрозами! Вы — ничто, вы — пустые оболочки плоти, гниющей в мутной воде. Я не стану слушать ваших обличений и повиноваться глупым приказам, причина которых — трусость и страх! Я не верю вам и не слушаю ваших выдумок!
— Схватить ее! — закричал кто-то.
К хору присоединились и другие:
— Уведите отсюда эту богохульницу!
Сали не забыла о том, что прямо у нее за спиной стояли четверо вооруженных стражников. Она увернулась от копий и бросилась к шаманам. Двое ближайших испуганно вскинули руки, но Сали пробежала мимо. Достигнув отверстия в полу, она одной рукой схватилась за перила, перемахнула через них и полетела в темноту.
Ловко приземлиться не вышло — хорошо еще, что она не сломала шею. Что-то смягчило ее падение — огромный согнутый стебель, а может быть, ветка дерева, — прежде чем Сали рухнула в колючие кусты.
Сали посмотрела вверх, на освещенное отверстие, медленно проплывающее мимо. Она поднялась на ноги и огляделась. Со всех сторон двигались гусеницы. Сообразив, куда идти, Сали устремилась прочь — наполовину бегом, наполовину ползком — против хода города.
Ей приходилось огибать огромные гусеницы и балансиры, которые свисали с кокона. Под городом стояла непроглядная темнота, а земля была неровная. К счастью, Шакра двигалась черепашьим шагом, и вскоре Сали из-под нее выбралась. Она увидела детей Незры на краю истоптанного поля, там, где они разбили лагерь на ночь.
Они заметила ее и громко закричали. Мали, Даэвон и еще несколько человек бросились навстречу Сали.
— Ты вернулась! — воскликнула Мали. — Что случилось?
— Шаманы помогут нам? — спросил Даэвон. — Они за нас?
Сали мрачно прошагала мимо.
— Не надейтесь на шаманов. Поднимайте людей. Рассчитывать мы можем только на себя.
Эпилог
Сайык сидел во дворе отцовского особняка и наблюдал за большой стаей карпов, плававших в пруду. Интересно, почему они все двигались в одну сторону? Время от времени один карп резко сворачивал, и остальные следовали за ним. Сайык часами мог любоваться этим умиротворяющим зрелищем. Он гадал, знает ли вожак стаи о том, что он вожак.
В середине пруда стояла группа статуй, вырезанная из цельного куска камня. Над всеми возвышался отец Сайыка; его лицо почти полностью закрывал церемониальный крылатый шлем с фиолетовым султаном, устремленным ввысь. Из-под шлема виднелись только глаза и рот, однако ошибиться было невозможно: скульптор дотошно изобразил густые отцовские брови, горбатый нос, длинную острую бородку. Сайык буквально чувствовал хмурый и неодобрительный взгляд отца.
Мать изобразили примерно в нынешнем возрасте Сайыка. Она скромно стояла справа от мужа, в традиционном головном уборе в форме тюльпана и парадном платье того фасона, который еще носили при гияньском дворе. Сайык сильно скучал по матери. Она умерла от отравления свинцом во время одной из отцовских кампаний. Сайык в то время был слишком мал, и его оставили дома — вероятно, это спасло ему жизнь.