А теперь вернемся к этим событиям.
Антон, если верить его рассказу (а какие у нас основания ему в этом не верить), придя немного в себя и мало-мало успокоившись, решил покормить тетю Мотю обедом — было около двух (как раз время обеда в доме престарелых). До того — пока он нервно ходил из угла в угол, пытался что-то читать и бессмысленно глазел в окно — тетя его спокойно сидела на застеленной для нее лежанке, не выказывала никакого недовольства и пророчествовать больше не пыталась. Она лишь немного оживилась при его вопросе: «Кушать будем?» — «Будем», — согласилась она. И это все их разговоры за полтора или два часа. Антон разогрел заранее сваренную рисовую кашу, сардельки, вскипятил чайник. К его большому облегчению на кухне он ни с кем не встретился. Матрена съела две полных тарелки каши и в доступной ей манере выразила свою благодарность хозяину: «Рисовая… Ску-у-сно», — сказала она. Видно было, что она очень довольна, если не сказать счастлива, и это не удивительно, так как в меню дома престарелых такие блюда появлялись нечасто, там больше нажимали на перловую и ячневую, да и с размерами порций особой щедрости там ожидать не приходилось. После этого она согласилась лечь спать и спала до восьми часов, пока ее не разбудили. Антон тоже большую часть этого времени проспал, даже старухин богатырский храп не мог ему помешать — «Устал очень. Перенервничал», — объяснял он мне, когда по моей просьбе описывал в мельчайших подробностях события этого дня.
Несколько позже, где-то около четырех, пообедали и Жигуновы. Пульхерия ходила туда-сюда на кухню, гремела там кастрюлями, потом мыла посуду — всё как обычно. Калерия Гавриловна, нарочно в это время не выходила из своей комнаты, чтобы не столкнуться с соседкой и не быть втянутой в обсуждение неприятных событий. «Не знала, что ей говорить», — объяснила она мне. Вероятно, и сама Жигунова не стремилась что-то обсуждать, поскольку не наведалась к ней в комнату, хотя в обычное время частенько приходила поточить лясы или позвать соседку посмотреть какую-нибудь телепередачу. И еще о Жигуновых: я забыл упомянуть, что, стоя у окна, Антон видел, как Афанасий Иванович куда-то ходил — в магазин, надо полагать, так как вернулся минут через двадцать с кульками и свертками в сетке. На подходе к дому он, вероятно, заметил глазевшего в окно соседа и отвернул голову, чтобы не встречаться с ним взглядом (так посчитал Антон, и, как вы догадываетесь, был дополнительно уязвлен: «Змей! будет теперь меня третировать при каждой встрече!»)
Калерия тоже, должно быть, пообедала, хотя не исключаю, что она довольствовалась компотиком или молочком с хлебцем — вопрос этот ввиду его неактуальности остался неосвещенным.
Приблизительно около этого же времени — часа в три-четыре — Витя покинул пределы нашей квартиры и направился в точно не известные мне места культурного отдыха. За ним зашли два его кореша (один из них — тот самый, которого я уже упоминал, похожий на артиста Брондукова, Славик, что ли). Виктор побрился, надел чистую ковбоечку и — несмотря на теплую погоду — свою новую заграничную курточку, которой он очень гордился. Хорошая была куртка, кстати сказать, японская, если не ошибаюсь. Я бы и сам от такой тогда не отказался. Правда, карман у нее был уже надорван и пришлось подколоть его английской булавкой — при Витином образе жизни новые вещи у него сохранялись недолго.
В коридоре Витя столкнулся с Калерией и она — довольно едко, по его мнению, — спросила, придет ли он сегодня домой и, соответственно, закрывать ли дверь? Спрошенный вовсе был не расположен отвечать на такие заковыристые вопросы, тем более в присутствии приятелей, но вопрос был по существу, и его нельзя было просто проигнорировать. Обычно входную дверь на ночь дополнительно закрывали на засов, а Виктор, что случалось уже неоднократно, мог не появиться и до следующего дня, если у него не было очередного дежурства.
— Как получится, — буркнул он на ходу. — Приду, наверное. Не закрывайте.
Какие именно места посещали Витя с приятелями, отправившиеся «отдыхать», из путаных Витиных объяснений понять было трудно: сначала вроде бы был ресторан «Поплавок», потом, в разросшейся компании, к которой присоединилось несколько особ женского пола, танцплощадка в парке, ее Витя помнил уже туманно, затем — в составе только избранных и проверенных друзей — какая-то кочегарка, после чего полное затемнение, которое частично рассеялось лишь в коридоре нашей квартиры. Впрочем, нам нет никакого смысла разбираться в этих его похождениях, которые — уверяю вас — никак не были связаны с нашим основным сюжетом и которые могут лишь служить дополнительной характеристикой обычного Витиного времяпровождения. Единственный существенный момент, необходимый для дальнейшего изложения, заключается в том, что Виктор, любивший потрепаться в компании и похохмить, с большим артистическим успехом изобразил приятелям недавнее выступление Матрены на малой сцене и ее кровавую арию (его собственное определение), а потом — по пути на танцплощадку — еще раз исполнил свой номер «на бис!» для тех, кто только что присоединился к компании и его не слышал.
Вот, пожалуй, всё, что мне удалось выяснить о передвижениях и занятиях наших жильцов во второй половине того воскресного дня. Ничего особенного. В общих чертах, всё как всегда. Но в восемь часов произошло важное событие. Во входную дверь позвонили, и Калерия, открывшая ее, увидела на пороге женщину средних лет, в белом халате, довольно сурового вида, со специфическим выражением лица, по которому нетрудно распознать человека, находящегося при исполнении. Действительно, женщина сухо, без улыбки и не представившись, осведомилась, здесь ли проживает гражданин Кошеверов и дома ли он? Калерия направила ее к антоновой двери, и та, постучав и дождавшись, когда Антон откроет ей, зашла в комнату. Заинтригованная Калерия решила дождаться конца этого — явно официального — визита и выяснить, в чем тут дело. Тон посетительницы, по ее мнению, не предвещал соседу ничего хорошего. «Может, в музее что случилось? Но при чем тут белый халат?» — объясняла мне она свои предчувствия. Чтобы держать под контролем выход из квартиры и не прозевать ухода нежданной гостьи, Калерия пошла на кухню и занялась там, якобы, уборкой в своем шкафчике. Ждать ей пришлось недолго. Минут через пять-семь она услышала шаги и из маленького, ведущего в кухню коридорчика могла, сама оставаясь не на виду, наблюдать за направлявшейся к выходу процессией: впереди пришлая тетка, за ней Матрена со своим узлом и без всякого выражения на лице и, наконец, Антон, смурной и опустивший голову. Всё это шествие проходило в полном молчании. Что это значит, понять было невозможно. Через пару минут Антоша вернулся один, запер входную дверь и быстро прошел в свою комнату. Как ни мучили Калерию любопытство и тревога за «пацана», она не решилась пойти за ним и выяснить, что же произошло и почему пришедшая тетка забрала с собой Матрену.
Что происходило в комнате в течение тех пяти минут, которые так интересовали Калерию, мне рассказал сам Антон, да кроме него и некому было.
Он дремал, когда в дверь постучали, и первая его мысль спросонья была: «Матрена могла сама выйти и пойти гулять по квартире; и вот ее привели… ужас». Но, слава богу, его гостья оказалась на прежнем месте и продолжала спать. Он открыл дверь, и вошедшая женщина — лет сорока пяти, худощавая, светлые завитые волосы, в белом халате (это всё, что он мог припомнить, описывая ее) — первым делом удостоверилась, что перед ней, действительно, Кошеверов А. Б., приходящийся племянником Матрене Акинфьевой, и что спящая и есть сама Акинфьева. Антон подтвердил, что так оно и есть, а сам судорожно пытался понять, о чем идет речь и чего эта незнакомая женщина от него хочет. «Психиатр, — догадался он, — Жигунов, гад, вызвал». Но тут же выяснилось, что это была ошибка.
— Вы уже поняли, откуда я? — спросила пришедшая. — Я — старшая по режиму. Какое вы имели право забирать пациентку, не оформив документы? Что это за самоуправство?
— Но я же договорился с Амалией Фадеевной, — вконец запутавшись, пролепетал Антон. — Она мне разрешила… Какие документы?..
— Не знаю я, с кем вы договаривались. Мне сама Амалия Фадеевна позвонила и велела срочно забрать пациентку по указанному адресу.
И чуть помолчав, добавила еще более раздраженным тоном:
— Будто у меня дел других нет в воскресенье — беглых по домам собирать… Будите ее — ехать пора.
— А как же…
— Все вопросы будете решать с Амалией Фадеевной. Родственников она принимает по четвергам, с четырнадцати до семнадцати. А до тех пор свидания вам запрещены. Понятно? Всё. Собирайте ее.
Совсем выбитый из колеи Антон растолкал свою тетю Мотю — благо, она спала не раздеваясь, — вручил ей так и не развязанный узел с ее бельишком, а затем проводил изъятую у него пациентку вместе со старшей по режиму до стоявшего слегка поодаль старенького, запыленного «газика». Попрощавшись — Матрена при этом никак не реагировала и не ясно было, понимает ли она что-нибудь, — и подсадив бабку в машину, Антон воротился домой в совсем уж мрачном настроении. «Вот полоса же пошла, — думал он, чертыхаясь, — столько хлопот, неприятностей, и можно сказать, всё зря; всё с самого начала пошло кувырком».
На этом рассказ Антона закончился, а я, немного забегая вперед, добавлю уже от себя:
Это был последний раз, когда Антон видел тетю Мотю. Уехав с женщиной в белом халате, она бесследно исчезла. Более того. С той поры прошло двадцать с лишним лет, но я до сих пор не знаю, что с нею стало. Может быть, она и жива еще, а может, давным-давно и нет ее на свете, но, где схоронены ее косточки, не только мы с Антоном не смогли узнать, но это осталось неизвестным даже нашей вездесущей и всезнающей милиции и другим компетентным органам, которые, если им потребуется, могут хоть из-под земли достать какого-нибудь