поправиться. Но раздобыть что-либо эффективное в шестом часу утра было непростой задачей. Да и денег после вчерашнего у него не оставалось ни копейки, как он выяснил еще раньше, когда обшаривал свои карманы в поисках ключей. Оставался один — неприятный для Витиного самолюбия, но не имеющий в данных условиях альтернативы — выход: обратиться за помощью к Жигунову. По Витиным словам, у нашего «Старожила» всегда была в запасе бутылка водки, а может, и не одна. Можно сказать, что в этом отношении он был не вполне русским человеком, несмотря на свои чисто русские имя, фамилию и внешний вид.
Для истинно русских такой стиль жизни абсолютно не характерен, что проводит достаточно резкую границу между нашими людьми и другими нациями (правда, поляки, по слухам, ближе в этой сфере к русским, нежели, допустим, к немцам и прочим шведам). Если средний европеец выпивает какую-то свойственную ему дозу (тут даже неважно, велика эта доза или мала) и считает процесс законченным, оставляя не выпитое до следующего раза, то отнюдь не так ведет себя среднестатистический потребитель алкоголя, выросший в отечественных условиях и впитавший в себя наши традиции. Севшие за стол истинно русские не встанут из-за него, пока не выпьют всего алкоголя, имеющегося в доме и того, который им удастся раздобыть в процессе своего веселого времяпровождения (при этом опять же неважно, будет ли это бутылка водки на троих или же шесть бутылок, выпитых в той же компании). Не исключено, что при этом та же участь постигнет и флакон хозяйского одеколона, и даже хозяйкины духи, которые та не догадалась вовремя припрятать. Чаще всего мера выпитого определяется вовсе не привычками и настроением участников выпивки, а их наличными материальными ресурсами и возможностями быстро конвертировать их в спиртные напитки. Возможна, конечно, ситуация, когда все сидевшие оказываются уже под столом, а в бутылках на столе еще остается что-то недопитое, но такие случаи исключительного изобилия спиртного встречаются крайне редко, и они никак не могут поставить под сомнение все наши предыдущие умозаключения и выводы.
Но (прошу прощения за очередное отступление в сторону от основной линии рассказа) вернемся к Жигунову как обладателю спасительного для Вити средства. Виктор уже пару раз обращался к соседу с аналогичной просьбой в аналогичных обстоятельствах, и тот не отказывал в помощи, наливая граненый стакашек, хотя вел себя при этом не совсем по-товарищески, высокомерно подчеркивая тоном свое превосходство и солидность и указывая тем самым на Витину слабость и несерьезность. Правда, Витя мог оправдывать себя тем, что он не клянчит у соседей на опохмел ввиду отсутствия денег (что было бы низшей степенью падения для пьющего человека), а лишь просит в долг на краткое время, и действительно, в тот же день (или, в крайнем случае, на следующий) возвращал свой долг, отдавая Жигунову целую бутылку и не взирая при этом на его отнекивания: «Бери, бери — может я еще у тебя когда попрошу». Витя был вообще не скупердяй, и никто не мог упрекнуть его в том, что он когда-то пил на чужой счет, не вернув потом долги сторицей — такое благородное поведение было одним из краеугольных камней, на которых зиждилась его репутация в среде его друзей и собутыльников, высоко ценящих подобную черту характера. Так что, хотя у Вити и не было желания обращаться к соседу и в очередной раз выносить его снисходительные ухмылки, он мог не без основания считать, что он вовсе ничего не клянчит, а всего лишь претендует на часть своего же добра, переданного соседу на хранение в прошлый раз. Главная сложность, однако, была в том, что в этот раз было еще слишком рано и, вероятно, Жигуновы еще спали. Но терпеть до тех пор, пока они точно встанут и пока кто-то из них сам появится в коридоре, было совершенно невмоготу: мысль о том, что, получив желанное лекарство, можно будет уже через пять минут получить заметное облегчение страданий, превозмогла все противоположные соображения и сомнения. (Я уже почти час описываю эту ситуацию, а у Виктора все такие рассуждения заняли не больше пяти-десяти минут).
Воодушевленный наметившимся выходом из удручающего положения Витя поднялся и пошел к Жигуновым. В коридоре было тихо, и соседская дверь, как и следовало ожидать, была плотно закрыта. «Спят еще», — чертыхнулся Виктор, но — делать нечего! — осторожно постучался в дверь. Через некоторое время он снова постучал, а затем, выждав минутку и не получив никакого ответа, слегка потянул за дверную ручку. К его удивлению дверь легко подалась. «Не закрывались, что ли? — подумал он (это было странно, так как явно противоречило привычке соседа всегда проверять все запоры и задвижки). — Или всё-таки встали уже, а я не заметил?» Ободренный таким раскладом он приоткрыл дверь пошире и, заглядывая в комнату, позвал тихим голосом: «Афанасий Иванович…» После чего он внезапно замолк, остановился как вкопанный и несколько мгновений стоял, потрясенный увиденным и не понимая, что же теперь делать. Прямо перед ним, в шаге от его ног, на полу в большой луже крови лежал Афанасий Иванович…
Вернее сказать, лежало его мертвое тело. Нижняя часть его лица была прикрыта упавшей со стола скатертью, но видны были его открытые закатившиеся глаза, испачканные кровью лоб и щека и — брр! — большая муха, сидевшая около его переносицы. Картина насильственной смерти была настолько впечатляющей, что Виктору даже не пришло в голову проверять, а может, сосед еще жив, — он как-то сразу понял, что проверять тут нечего. Вторая мысль, которая почти в ту же секунду пришла ему в голову: «Кто это его?» И параллельно с этим вопросом в душе встрепенулся страх: а если этот «кто-то» еще здесь? Испуг этот был вполне обоснованным и требовал немедленных действий. Уже слегка пришедший в себя Виктор осторожно притворил дверь и ринулся через коридор в свою комнату, а буквально через минуту вернулся в коридор — предварительно выглянув из комнаты через приоткрытую дверь, — но теперь в его руке был небольшой плотницкий топор. (Как у всякого серьезного мастера у Виктора был набор разнообразных лично ему принадлежащих инструментов, пригодных на все случаи жизни, к которым он — в отличие от своей одежды и прочих вещей — относился очень бережно). Вооружившись таким образом, он, поглядывая в сторону жигуновских дверей, направился к Антону. Стараясь не производить лишнего шума, но все же достаточно громко, он постучал в двери и чуть позже позвал: «Тоша, открой. Это я, Виктор. Дело есть». А немного погодя постучал — для верности — еще раз.
Открывший двери Антон — в трусах и еще не очухавшийся с сна — отпрянул и шарахнулся назад, когда увидел на пороге Виктора: вид его был, действительно, пугающим — бледный, всклокоченный, с горящими глазами, и в руках топор.
— Стой! Не дергайся! — тихо, но внушительно сказал Витя. — Дело серьезное. Жигунова убили.
— Че-ево?! Как убили? Кто? — пролепетал не ожидавший такого поворота Антон.
— Не знаю, кто. Зарезали его. Там лежит, у себя в комнате… в крови. — строго ответил Виктор и, не теряя зря времени, добавил: — Одевайся. Быстро! Штаны надень.
Видно было, что он уже пришел в себя после испытанного на пороге жигуновской комнаты шока и намерен, взяв дело в свои руки, действовать быстро и решительно. Он, кстати сказать, объяснял мне потом, сам до некоторой степени удивляясь испытанным им в то время ощущениям: «Я сначала, конечно, просто обомлел. Сам подумай, такое увидеть. И тут же испугался: вдруг «этот» — ну, убийца, то есть — сейчас выскочит. Я даже не помню, как я себя чувствовал в эти первые минуты — не до того было. Но потом, когда мы уже с Антоном пошли, я обратил внимание, как я себя ощущаю, даже странно. С одной стороны, внутри что-то непонятное — пусто, как будто всю требуху из меня вынули, а с другой стороны, вся эта похмельная фигня исчезла, как ее и не было. И голова ясная, не болит, и руки-ноги твердые, и муть эта выворачивающая прошла — всё прошло. Только что страдал невыносимо — и как рукой сняло. Вот она, нервная система, почище всякой водки действует».
Но это он рассказывал мне потом, а тогда ему было не до анализа собственных ощущений. Пока Антон прыгал по комнате, натягивая треники с неизбежными пузырями на коленях (этот наш национальный домашний мужской наряд) и накидывая на себя рубашку, Виктор велел ему взять с собой что-нибудь — топор или хотя бы молоток, — и тот послушно нашел, пошарившись на полке, небольшую, но толстенькую и увесистую выдергу. Они, осторожно выглянув, вышли в коридор — Виктор во главе, Антон за ним — и первым делом проверили коридорчик — дверь по-прежнему была закрыта на засов; затем кухню, ванную и туалет — никого. Прислушались: в квартире полная тишина. Даже краны никакие не капают и в туалете вода не журчит (Витя, кстати, всегда за этим следил и подобного непорядка он в своей квартире допустить не мог). Мертвая, можно сказать, тишина.
Оба сознавались потом, что было страшно. Но деваться некуда — и они отправились к комнате Жигуновых. Виктор резким рывком широко распахнул дверь и одновременно отпрянул в сторону на тот случай, если злодей поджидает их, притаившись непосредственно за дверью, но за дверью никого не оказалось, кроме лежавшего в том же положении трупа Жигунова. Заглянув в комнату, они убедились, что в ней никого нет, и спрятаться в ней просто негде; что происходит во второй комнате, видно не было — дверь, ведущая в нее, была закрыта. Антон, уже ожидавший увидеть ту картину, которая открылась его глазам, повел себя на удивление стойко, несмотря на пресловутую интеллигентскую чувствительность (Витя-то был еще тот паренек с пролетарской окраины — он и до того уже побывал в разных переделках): он не только не упал в обморок, но, собравшись с духом, сделал то, что надо было сделать еще раньше. Стараясь не наступить на кровь и не выпачкаться, он присел около покойного и попытался определить пульс на его запястье, но моментально встал: