ные представления, как и у современных историков. Но никаких других источников у нас нет и не будет. Если не считать данные археологических раскопок, свидетельствующие о наличии достаточно многочисленных выходцев из Скандинавии на территории Северной Руси в то давнее время, — с чем никто и не пытается спорить — у нас нет и не предвидится фактов, проясняющих обстоятельства легендарного «призвания». Мы можем верить в реальность Рюрика, а можем считать его «призвание» древней сказкой, сочиненной нашими предками для забавы и поучения. Но историческая наука ничего не может добавить к тому, что мы читаем в летописи. С этим приходится смириться.
Однако отбросив споры о том, кто были эти летописные варяги, и зачем их «призывали» наши предки, как бесплодные и не ведущие к серьезным научным выводам, мы должны, как мне кажется, перейти от выяснения этих малосущественных подробностей к более пристальному рассмотрению той системы власти, которая сложилась в Русской земле после легендарного призвания варягов. Как ни странно, историки, по умолчанию, представляют ее чем-то аналогичным системе государственной власти, действовавшей в нашей стране в гораздо более поздние времена, так что древнерусский князь оказывается схожим, в сущности, с русским самодержцем, хотя ему и приходилось действовать в гораздо более стесненных обстоятельствах, поскольку его власть была ограничена пределами небольшого княжества. Князь является, согласно этим представлениям, главой и руководителем тех многочисленных людей, которые населяют его княжество. Он отдает им приказания, контролирует их выполнение, собирает налоги на общегосударственные нужды, ведет войной на соседние княжества, судит своих подвластных, поощряет отличившихся, устраивает пиры для избранных, выкатывая из своих подвалов бочки меда, строит города, мстит неразумным хазарам и так далее и тому подобное. В этих представлениях древнерусские князья выступают, как и позднейшие российские императоры, в качестве хозяев земли Русской, пусть пока еще и разделенной на множество мелких княжеств. Но всё это — очевидный обман зрения, возникший вследствие перенесения привычных понятий в совершенно иную эпоху. По существу, ближайшим аналогом летописного Рюрика надо считать вовсе не Николая Первого и даже не царя Алексея Михайловича, а Стеньку Разина времен походов за зипунами и красочной истории с персидской княжной.
Кто были эти варяги, викинги, норманны, о которых шел спор? С нашей сегодняшней точки зрения, это были обыкновенные разбойничьи шайки, которые под предводительством своих атаманов (князей, конунгов) отправлялись в широкий, открытый для всех мир, чтобы снискать себе пропитание, а при удаче и богатство. Грабеж и продажа пленных в рабство были основными источниками их доходов. И всё же, называя их разбойниками, мы несколько смещаем понятия: в те времена (а в России такие времена закончились лишь в семнадцатом, если не в восемнадцатом веке) люди, промышлявшие подобными экспедициями, вовсе не считались нарушителями закона и бандитами (ведь они грабили не своих, а чужих), и, если им улыбалась фортуна, считались уважаемыми членами сообщества. Более того, такой способ приобретения богатства рассматривался как дело, достойное настоящего мужчины-воина. Действительно, чем отличались такие атаманы-конунги от прочих прославленных исторических персонажей, например, от Александра Македонского — разве что масштабами награбленного?
Однако у этого благородного мужского занятия была и неприятная оборотная сторона — оно было чрезвычайно рискованным: при удаче ты можешь вернуться с мешком золота, а при неудаче можешь остаться там, у той паршивой деревеньки, которую вы собирались пограбить, или же вернуться домой беспомощным калекой, или вовсе попасть в плен и быть проданным на константинопольском базаре. Как уж повезет! Если бы это было не так, все бы так и ринулись в разбойники, но нет: на призывы князей откликались в основном те, кому дома нечего было терять и кому не светил никакой другой путь обретения желанного достатка. Основная часть собиравшихся под знамена князей-конунгов были люди отчаянные (то есть отчаявшиеся), и это верно не только для легендарных варягов, но и для вполне исторических викингов, и для новгородских ушкуйников, пускавшихся в грабительские походы на больших лодках — ушкуях, и само собой это ясно по отношению к казакам времен Стеньки Разина, отправлявшимся под его водительством на своих стругах (челнах) грабить побережья Каспийского моря.
Молодечество молодечеством, но всё же главная причина, гнавшая эти ватаги в далекие края с большим риском не вернуться назад, заключалась в невозможности устроиться в обыденной жизни на месте своего исконного проживания: все места в этой жизни уже были заняты старшим поколением и, чтобы вырвать свой кусок и занять в этой жизни достойное место, приходилось искать обходные пути. Само традиционное общество, массово порождавшее всех этих викингов и ушкуйников, было заинтересовано в том, чтобы сплавить куда-то на сторону излишки подрастающих поколений (а излишки были неизбежны, поскольку при росте населения объем хозяйственных ресурсов общества оставался практически неизменным). Новгородцы, например, сами организовывали и финансировали походы ушкуйников, чтобы накапливающиеся в городском населении праздношатающиеся молодчики не вышли от неимения других вариантов на ближайшую большую дорогу — пусть лучше грабят кого-то другого, а не своих отцов и старших братьев. Мы приходим к выводу, что высокая степень сопутствующего риска делала профессию князей и их дружинников крайне ненадежным вариантом жизненного пути, вариантом, которого большинство старалось по возможности избежать, а если и выбирало, то должно было заботиться о том, чтобы снизить этот риск до какой-то приемлемой величины.
Конечно, риск — благородное дело, и не в обычаях храбрецов заранее калькулировать степень опасности. Как сказал поэт (он был родом с Кавказа, где еще и сейчас живы в памяти лихие набеги джигитов, ведомых своими горскими князьями-конунгами): «Тот не храбрец, кто в бранном деле думает о последствиях». И вообще: кто не рискует, тот не пьет шампанского (или что они там пили в свои временные лета). Но так пристало рассуждать и чувствовать рядовому дружиннику — их предводитель, князь, не может быть настолько неразумен, чтобы держаться подобных взглядов на риск, неизбежный на выбранном им пути. И дело вовсе не в его личной храбрости, а в той оценке, которую получат его походы после их завершения. В числителе этой оценки объем добычи, в знаменателе — количество потерь личного состава. Если знаменатель слишком велик, в следующий поход за ним никто не пойдет. Поэтому настоящий руководитель должен неустанно раздумывать, как ему максимизировать добычу и минимизировать боевые потери. Тем более, что самостоятельно искать решение этой дилеммы князю не нужно: оно общеизвестно с незапамятных времен. В большинстве случаев оказывается более выгодным не нападать напрямую на зажиточное поселение и тем самым нарываться на отчаянный отпор, а лишь угрожая таким нападением, вытребовать себе некоторую дань — выкуп за оставшееся не разграбленным и не сожженным село. Величина этой дани может быть и небольшой (пресловутая белка с дыма), чтобы сделка была взаимовыгодной и приемлемой для платящих выкуп, но если такие сделки регулярны и простираются на большие территории, то чего же еще желать князю и его дружинникам: риск операций минимальный, а в то же время они обеспечивают постоянный доход. Слава мудрому князю, сумевшему добиться такого результата и обеспечившему себе неиссякаемый поток желающих встать под его знамена. Однако на следующем этапе такого развития возникает проблема охраны «своей» территории: слоняющихся по округе шаек много, и жители, платя дань одной из них, не хотят (да и не могут) откупаться от всех прочих. Поэтому договор о ненападении должен быть заменен на договор об охране от прочего ворья. Таким образом, мы приходим к классической схеме «рэкета» (как называют эти отношения американцы): бандиты за определенную мзду «охраняют» ваш бизнес от других бандитов. Через некоторое время вся округа оказывается разделенной на «зоны влияния», в каждой из которых кормится отдельная шайка, сурово оберегающая свою кормовую базу от посягательств со стороны, но при случае готовая отхватить дополнительный кусок у одного из ослабевших соседей. Атаманы этих шаек, волей-неволей втянутые в сложные взаимоотношения между собой, заключают временные союзы, направленные на какую-то из враждебных группировок, постоянно грызутся, то и дело меняя союзников, какие-то зоны кормления переходят из рук в руки, шайки объединяются, раскалываются, меняют своих предводителей — в истории это рассматривается как династическая борьба — и в конечном итоге, оказываются вынужденными, чтобы внести некоторую устойчивость в существующий порядок, собираться на регулярные сходки атаманов и вводить некоторые общеобязательные правила, согласно которым должны распределяться области кормления.
Такая борьба и смягчающие ее соглашения между князьями, как предводителями разбойничьих шаек, и составляет суть «удельного периода» в развитии нашей отечественной государственности. Поскольку члены княжеских дружин по традиции называются «русами» (они же «варяги», то есть те, кто дал обет верности (др. — герм. wara) князю и своим соратникам, а по-русски такая клятва называется «рота» — отсюда ruotsi, как финны с тех пор называют шведов), вся территория, где они кормятся, получает название «русской земли» (то есть земли, принадлежащей русам), а проживающие на ней (за исключением самих членов разбойничьих шаек) становятся «русскими людьми». Национальность (язык, принадлежность к некой культурной общности и т. д.) здесь никакой роли не играет: как дружинники, так и жители находящихся под ними территорий могут быть любой национальности и принадлежать к самым различным племенам — чудь, меря и кривичи, в этом смысле, такие же «русские люди», как и поляне