же говорить о тех, кто взял в руки мой роман, привлеченный его принадлежностью к детективному жанру.
В этой главе я собираюсь, следуя по стопам Шерлока Холмса, заняться любимым его делом — дедукцией, то есть логическим выводом всех возможных и относящихся к делу следствий из имеющихся в нашем распоряжении фактов. В предыдущих главах я, в основном, упирал на сбор всей доступной информации и, не отказываясь совсем от различного рода рассуждений и логического упорядочения данных, откладывал всё же обсуждение приходящих мне в голову мыслей и оценок на потом — на тот этап своего «расследования» (а как мне еще назвать свою активность в этом деле? — пусть доморощенное, но «расследование»), когда основная масса фактов (здесь, наверное, лучше употребить термин «свидетельств», имея в виду не только свидетельские показания, но и любые зафиксированные в ходе расследования данные) будет уже собрана и их можно будет комбинировать и сопоставлять друг с другом. И вот такой момент настал: посетив дом престарелых, я, пожалуй, исчерпал все доступные для меня источники информации. Конечно, можно было надеяться, что кое-что из упущенного на предыдущем этапе всплывет позднее из слов моих соседей по квартире, ставших почти единственными моими информаторами, не исключалась полностью и возможность того, что какой-нибудь неизвестный факт подбросит мне капитан Строганов, хотя он и не расщедрился на информацию при первом нашем разговоре. Однако в любом случае я не мог рассчитывать на нечто определенное: то ли всплывет — то ли не всплывет, то ли захочет подбросить (у капитана-то, разумеется, было знание множества неизвестных мне подробностей преступления; возможно, что среди них были и решающие улики, лишающие смысла все мои расследования) — то ли не захочет, и я никак не могу на это повлиять. Но никаких путей для установления новых фактов в моем распоряжении не было: я не мог придумать, что мне еще нужно посмотреть, с кем поговорить, какие справки навести, сверх того, что я уже сделал. Похоже, что объекты своей наблюдательности я уже исчерпал — следовало переходить к систематизации собранного материала и его дедуктивной обработке.
Почему-то с самого начала я не сомневался, что сумею добиться каких-то успехов на сыщицком поприще, хотя и не имел тогда ни малейших оснований для такой самоуверенности. Не помню даже, чтобы при чтении детективов я обнаруживал в себе способность разрешить загадку раньше, чем я прочитаю ответ на нее в книжке. Правда, детективов я к тому времени прочитал совсем немного — кроме толстой книжки про Шерлока Холмса, надо упомянуть «Лунный камень» и уже известный мне, по-видимому, к тому времени небольшой сборничек рассказов про патера Брауна. Даже не могу сказать, что я особенно увлекался детективным жанром, да и как я мог им увлекаться, когда первые произведения этого жанра только тогда и начали появляться в русских переводах, а те книжечки про советских сыщиков — из «Библиотечки военных приключений» и подобные, — которые позднее стали именоваться «детективами» (тогда их, по-моему, еще так не называли), могли только отбить охоту к дальнейшему знакомству с этим жанром. Поэтому сейчас я могу только удивляться себе тогдашнему, без лишней скромности взявшемуся за совершенно новое, неизвестное дело, в котором я не имел никакого опыта, и при этом не терявшему надежды на успех. Не то что бы я был уверен, что решу эту, как уже понятно было, головоломную задачу, но я и не считал, что задача такого рода мне не по зубам, иначе бы я и не воображал себя последователем Шерлока Холмса и не взялся бы за расследование. Но смелость города берет, и в данном случае я с нескрываемым удовольствием могу применить к себе эту поговорку.
Поставив себя на место Шерлока Холмса, я должен был озаботиться подбором подходящей кандидатуры на роль Ватсона (пусть уж он будет, по старинке, «Ватсоном»; хотя сегодня принято передавать его фамилию по-русски как «Уотсон», но тогда писали «Ватсон», пусть он им и останется на этих страницах — в качестве исторической детали). Будь у меня выбор, я бы, пожалуй, зарезервировал эту роль для себя (внутренне я чувствую себя скорее Ватсоном, чем Великим сыщиком), однако выбора не было — неофициальное расследование мог вести только я сам, и никому доверить это дело было невозможно. Итак надо найти Ватсона. А где ж мне его искать? Ни одной кандидатуры, которая бы удовлетворяла всем предъявляемым данному персонажу требованиям, у меня на примете не было. И тут я сделал очень рискованный шаг: официально, можно сказать, пригласил участвовать в расследовании Антона Кошеверова.
Подозреваю, что после этой фразы читатель, и до того не питавший излишних иллюзий относительно выдающихся умственных способностей главного героя этого повествования, может сочувствующе вздохнуть: «Да-а… И он еще воображает себя сыщиком!» Понимаю ход читательской мысли, но прошу не торопиться с оценкой моего тогдашнего решения. Не стану уверять, что и сегодня я смог бы рискнуть так же, как рискнул тогда. Склонность к риску у меня за прошедшие годы заметно уменьшилась, и вполне вероятно, что у меня нынешнего победила бы осторожность и желание максимально обезопасить себя. Однако и в пользу того решения у меня есть немаловажные доводы. Сегодня я знаю, что не ошибся и сделал правильный выбор. Думаю, и читатель это понимает: если бы я рискнул напрасно, то вряд ли вы смогли бы познакомиться с этим романом — скорее всего написать его было бы некому. Но и тогда, не зная, чем кончится эта история, я понимал, что ситуация у меня, как у минера, и что, если я ошибусь, у меня может навсегда исчезнуть возможность исправить свою ошибку. Не только капитан Строганов, но и сама судьба Жигуновых, настойчиво меня об этом предупреждали — понятно было, что преступник не будет со мной нянчиться, если почувствует опасность с моей стороны. Но это, так сказать, преамбула — а теперь приведу свои доводы, которые склонили меня в пользу выбора Кошеверова. Нет, прежде, чем их излагать, скажу еще вот о чем: читатель, конечно, предполагает, что, когда я говорю об отсутствии ошибки в своем рискованном решении, я имею в виду, что, в конечном итоге, выяснилась полная непричастность Антона к зверскому убийству и что я, выходит, ничем не рисковал, когда обсуждал с ним детали своего расследования. Но я-то имею в виду нечто иное — в некотором смысле противоположное. Теперь, когда все загадки уже разрешились, когда всё осталось в прошлом и быльем, как говорится, поросло, я вижу, что, несмотря на очевидную замешанность Антона в это скверное дело, пригласив его на роль Ватсона и открыв ему свои мысли, я парадоксальным образом очень существенно способствовал будущему разрешению основных загадок в этой запутанной истории. Вот такая своеобразная диалектика, которая не так уж часто встречается в нашей жизни. Плывешь на запад, а возвращаешься домой с востока — сегодня этим трудно кого-то удивить, но представьте себе, что пускаясь в путь, вы не знаете, что наша Земля шарообразна.
Ну а теперь, наконец, обещанные доводы.
Понятно, что важнейшей причиной, склонившей меня к выбору Антона, было отсутствие других вариантов. И действительно, кого бы я мог взять в компаньоны? Или выбирать из трех моих соседей, или довериться кому-то из своих знакомых по редакции или КБ, в котором я до того работал. Второй вариант я отверг без дополнительной детализации: пришлось бы посвятить в детали нашей внутриквартирной жизни постороннего человека и изложить ему всё в мельчайших подробностях, что вряд ли может быть похвально с этической стороны. Кроме того, у такого собеседника не могло быть собственного мнения о действующих лицах и я, в лучшем случае, приобрел бы не оппонента со своей точкой зрения, а зеркало (хорошо, если не кривое), в котором сам бы и отражался. К сожалению, в городе у меня не было близкого друга, хорошо знающего меня и видящего, на каких поворотах меня может занести, — единственный мой закадычный друг студенческих лет, которому я иной раз доверял больше, чем самому себе, уехал по распределению в Днепропетровск и там прижился. Не в письмах же излагать ему свои гипотезы? Так что, волей-неволей я вынужден был выбирать кого-то из соседей (хотел здесь употребить выражение volens nolens, но чувствую, что это может выглядеть как манерность и распускание хвоста перед читателем, — нередкая вещь среди не блещущих культурой авторов; надо будет потом еще раз перечитать и повычеркивать из текста всякие «красивости»). Правда, — вспомнил я сейчас свои тогдашние мысли — я мог бы обсудить свои подозрения, логические выводы и прочие моменты своих размышлений с капитаном юстиции. Вряд ли он отказал бы мне в обстоятельном разговоре на эти темы (он же сам призывал меня к сотрудничеству), однако к такому разговору не был готов я. Я, если помните, сразу же решил, что не буду вываливать ему всё подряд из того, что мне удастся узнать, и если сообщу ему о каких-то выявленных фактах или о своих соображениях по их поводу, то исключительно только о тех, которые я сочту необходимыми для поимки преступника. Я решительно не хотел давать ему в руки козыри против кого-то из своих соседей, если не буду уверен, что они будут использованы им в игре против истинного преступника. Но для такой уверенности я должен был сам вначале разобраться в деле. И следовательно, никакой свободный обмен мнениями с капитаном, предпринятый именно с целью разобраться, был для меня неприемлем. Таким образом, и капитан был категорически мной отвергнут. Оставались только соседи.
Но и на этом поле, судите сами, у меня не было никакого выбора. Калерию я отверг без долгих размышлений: женщина она была с большим жизненным опытом и — что немаловажно — хорошо знала всех наших жильцов, однако по характеру она была совсем не тем человеком, который стал бы слушать мои разглагольствования, да еще и обсуждать их. К ней можно было обращаться только с конкретными вопросами. Первый номер отвергли. Следующий Виктор. По поводу него я некоторое время колебался: Витя был парень неглупый, наблюдательный, со своеобразной точкой зрения на многие вещи, и он мог бы — при желании — выступить в качестве моего жесткого и цепкого к деталям оппонента. На некоторые мелочи (вроде того, что он явно любил пофорсить перед «корешами», и была опасность, что он поделится с ними какой-нибудь захватившей его гипотезой) можно было закрыть глаза — всё это не так страшно. Но было одно капитальное «но»: уже в ходе моих тщательных расспросов Виктор время от времени посматривал на меня с сомнением, и если я стал бы «раскручивать» его на дальнейшие высказывания, он, — при его обостренной нелюбви к «ментам», — почти наверняка, заподозрил бы меня в стукачестве (что было бы, как вы знаете, недалеко от истины). Этим я рисковать не мог. И следовательно, номер второй пришлось также отвергнуть. Оставался номер третий — Антон, на этом список оканчивался, и других номеров в нем не было.