Опа-на! Вот так фокус — хода нет! Он возвращается в комнату Жигуновых и раздумывает, как ему быть. «Еще хорошо, — соображает он, — что я так долго провозился, пока обшмонал в комнатах все углы и щели, и двинулся на выход только сейчас, когда уже рассвело. А то в темноте наткнулся бы на этого кретина — это было бы дело». Он опять подходит к окну, выглядывает: всё по-прежнему.
На этом месте мой мысленный кинофильм прервался — я опять зашел в тупик. Почему он не вылез в окно? Это же так просто и не могло не прийти ему в голову. Что его остановило и что он сделал вместо этого? Черт! Ерунда какая-то! Может, он знал, что соседка выходит на пробежки рано по утрам и боялся с ней столкнуться? Допустим, когда он возвратился в комнату Жигуновых, он через неплотно прикрытую дверь услышал, как в коридор вышла Калерия, и… Ох ты!
Я аж сел в постели! Вот это да! Всё понял! Всё! В одну секунду вся механика этого дела стала мне ясной. Не сумею описать свои чувства, которые я испытал при пережитом мною тогда внезапном озарении. Это был не восторг и не упоение своей интеллектуальной мощью. Я бы сказал, что ощущение это было ближе к удивлению: как будто мне показали занимательный — и даже ошеломляющий — фокус, а в следующее мгновение я понял, что никакого фокуса-то и не было и что я сам обвел себя вокруг пальца. Еще чуть-чуть и я бы просто расхохотался. И если этого не произошло, то лишь потому, что вся обстановка отнюдь не располагала к смеху и на милую дружескую шутку ситуация вовсе не походила.
Слегка оправившись от шока, я встал — спать при таких обстоятельствах я уже никак не мог, хотя на часах еще не было и пяти, — оделся, умылся, пошел на кухню, зажарил себе яичницу из шести яиц (было же время, когда я мог завтракать яичницей на сале, — съедал целую сковороду, и хоть бы хны — никаких неприятных последствий! сейчас бы так), вскипятил чайник, поел, помыл посуду, вернулся в комнату — всего лишь начало шестого. Я нарочно оставил дверь в комнату слегка приоткрытой и слышал, как щелкнула Калериева дверь, как она прошла куда-то, вернулась, снова вышла — значит, двинулась на пробежку. Я и до этого знал из ее же слов, что никакие ужасы не помешали ей продолжать свои упражнения. Ни одного дня не пропустила — железный характер у человека. Я покурил у окна, взял было в руки начатую вчера книжку, но отложил ее в сторону, даже не открывая, — не до чтения мне было. Еще покурил. Решил использовать образовавшееся свободное время — пошел принял душ, побрился, даже постирал кое-какое мелкое бельишко. Вернулся в комнату, опять покурил. Время чуть перевалило на седьмой час. Выглянул в коридор, слышно было как вернувшаяся соседка чем-то побрякивает на кухне. Парни еще не выходили из своих комнат — конечно, спали еще. Витя, кстати, вопреки своим обыденным привычкам, за все дни, которые я пробыл дома, еще ни разу никуда не отправлялся по вечерам, и приятели к нему тоже не подваливали. Он сидел у себя в комнате, и чем занимался, бог ведает. Правда попросил у меня два тома Чехова — может, и читал.
Пока я занимался всей этой бурной, нудной деятельностью, чтобы заполнить медленно тянущееся время, параллельно я обдумывал детали своего плана, в общих чертах уже сложившегося у меня в голове. Для его приведения в исполнение надо было только дождаться того момента, когда все обитатели нашей квартиры проснутся и закончат со своими утренними делишками. Я намеревался провести с ними следственный эксперимент.
Не буду продолжать описывать дальнейшие подробности того воскресного утра (прошло как раз две недели с того дня, как тетя Мотя переступила наш порог). Думаю, что мне в какой-то степени удалось передать читателям то ощущение нетерпения, которым я был тогда охвачен.
К десяти часам, когда все уже встали и я выяснил, что никто из соседей не собирается сейчас никуда уходить, я дождался прекращения утренних перебежек по коридору туда и сюда и собрал всех в коридоре. Вид у меня был пасмурный и скучноватый (нарочно напустил на себя такой), и именно в таком тоне я попросил их поучаствовать в моем эксперименте: хочу, дескать, поточнее представить, как всё происходило в утро того понедельника. Не знаю, что уж они подумали обо мне, но никто не возразил и не отказался от участия. Мы с Виктором пошли к входной двери: проверили закрыт ли замок и дополнительно задвинули засов. «Ты здесь лежал?» — «Ну да, головой туда». Ладно. Вернулись в большой коридор. Теперь с соседкой: «Калерия Гавриловна, приоткройте, пожалуйста, окно в своей комнате и защелкните за собой дверь, чтобы все было как тогда. Теперь всё именно так?»— «Да. Точно так же». Хорошо. Антона я попросил оставить дверь в его комнату незапертой — она должна была играть роль жигуновских комнат, сейчас для нас недоступных. После этого, еще раз удостоверившись, что диспозиция ничем не отличается от той, которая была две недели назад, я велел всем троим посидеть несколько минут в моей комнате и подождать, пока я кое-что проверю. Несколько сбитые с толку, они всё же послушно расселись у меня на стулья и тахту, а я вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Я засек время на своих наручных часах: эксперимент начался.
Буквально через три минуты я стоял перед домом с «коммунхозовской» его стороны и крикнул в открытое окно своей комнаты:
— А я уже здесь! Ау!
Хоть я в начале и предупредил, что буду здесь изображать зайчика, который вышел (и я ведь действительно вышел), но крикнул я в точности, как ежик из гриммовской сказки о еже и зайце, которые соревновались в беге (но и в этом я не погрешил против верности сюжету: ведь я, как тот сказочный ежик, показывал соседям свой фокус-покус).
Я сказал выглянувшему в окно Антону, чтобы он открыл мне входную дверь, и сам оказался у нее еще раньше Антона — слышно было, как он лязгает засовом, отпирая. Зайдя в квартиру, я продемонстрировал участникам своего эксперимента, что дверь в комнату Калерии по-прежнему закрыта и что окно у Антона закрыто на оба шпингалета — условия задачи были соблюдены.
— А как же?… — не докончила вопрос Калерия.
— Ну, тут еще мне надо немного проверить… — напустил я туману, стараясь обойти прямой ответ на незаданный вопрос. — Но я думаю, у милиции теперь не будет больше оснований подозревать кого-то из наших жильцов, — добавил я в гораздо более уверенном тоне.
— Дай то бог! — вздохнула Калерия и от дальнейших расспросов отказалась, чему я был очень рад, — долго изворачиваться мне не хотелось.
Виктор, к счастью, промолчал, хотя и посматривал на меня испытующе. Не исключаю, что он заподозрил нас с Антоном в сговоре (тот ведь мог полязгать засовом и при открытой мною двери), но, возможно, он что-то сообразил, однако встревать не стал.
На Антона я выразительно зыркнул: потом, мол, все объяснения потом.
Я поблагодарил всех за участие, сказал, что мне нужно еще всё как следует обдумать, и мы разошлись по своим комнатам.
Буквально через пять минут — я не стал томить ожиданием ни себя, ни своего Ватсона — я уже был у Антона. Ничего не говоря в ответ на его вопрошающий взор, я подошел к окну, отодвинув шпингалеты, открыл его и пальцем показал наружу. Затем я тем же пальцем обвел круг и опять указал на окно, и, наконец, я описал пальцем круг — хотя и не завершенный — в другую сторону. Хоп! — мой палец теперь снова торчал в окно, указывая на улицу и проезжавшую там детскую коляску — мамаши собирались на бульвар на утренние посиделки.
— Ух ты! — только и мог вымолвить Антон, когда до него дошел смысл описанных моим пальцем магических фигур. — Просто-то как!
И действительно, разгадка была простой как репа. Теперь можно было начинать ломать голову над противоположной проблемой: почему мы так долго не могли ее увидеть. Но наткнувшись ночью на решение проблемы запертых дверей и окон, я в своем эксперименте в три минуты воспроизвел действия преступника: вылез в антоново окно, залез в окно Калерии, вышел в коридор, предварительно поставив замок ее двери на предохранитель, чтобы он не защелкнулся, вернулся к Антону, закрыл окно на шпингалеты и пошел в обратную сторону: снял замок с предохранителя, закрыл дверь и — через окно — вышел вон. Вот такая простая механика.
Мы, конечно, тут же обсудили все подробности, возбужденно перебивая друг друга, и при этом от меня уже не требовалось скрывать свое торжество — не стану отрицать, я был горд собой: как ни проста оказалась загадка, но тем не менее я оказался первым, кто нашел для нее адекватную отгадку.
Фактически, для нас расследование можно было считать законченным: искать пришлого злодея было нам не по силам, да и вообще этим должна была заниматься милиция. Я намеревался на следующее же утро созвониться с капитаном и выложить ему все результаты, достигнутые в предпринятом мною расследовании. Пусть он базируется на наших выводах в своих дальнейших розысках.
Правда, оставался открытым вопрос о «пророчестве». Однако несмотря на его таинственную связь с фундаментальным вопросом о реальности ясновидения (а может быть, и других феноменов паранормального восприятия), в нашем случае он вряд ли мог существенно помочь в поимке преступников. Скорее наоборот: их поимка могла привести к выяснению судьбы пропавшей пророчицы — дай бог, чтобы она была жива к моменту, когда ее разыщут. Не стану врать, что мне так уж жалко было эту несчастную дурочку — кто она мне? да я и не видел ее ни разу — но всё же предполагать, что преступники лишили жизни и ее, было мне неприятно. Какая бы ни была, а всё — живая тварь. Доброму человеку и за кошку неприятно — перефразирую, хоть и не слишком складно, известную поговорку.
Я пошел в свою комнату и, почувствовав усталость, прилег на тахту. Дело было сделано — торопиться больше некуда. Загадка злодея, проходящего через запертые двери, была решена. Проблему с пророчеством я отодвинул на неопределенное будущее: во-первых, я ошибочно полагал, что ее разрешение не даст ничего нового для поимки преступника, а во-вторых, мне было ясно, что найти ответ на эту загадку будет посложнее, чем на только что мною решенную. Орешек был, несомненно, крепче того, что мне удалось расщелкнуть. Я уснул — всё же я большую часть ночи не спал и сильно вымотался к этому времени — и не успел узнать, что опять ошибся в своем прогнозе и что я узнаю ответ на загадку, связанную с мнимым «пророчеством», еще до того, как кончится этот длинный воскресный день.