стки». Не бывает ошибки без расплаты. Германия, избрав Гитлера, уже приговорила себя к разорению, разделу и позору. Так и Россия из моего видения, поддержав большевиков, сама приговорила себя к национальному позору. И не важно, борешься ты за «стабильность и покой» или за «справедливость и всеобщее благоденствие». Допуская зло и несправедливость, ты своими руками создаешь того, кто придет уничтожить тебя.
Я улыбнулся. Вот теперь все встало на свои места. Теперь мне было ясно, кто породил Гоюна. Его породили мы. Теперь я знал, почему Гоюн был силен. На самом деле это мы были слабы, примирившись со злом в себе. Теперь я знал, почему появление Гоюна было для нас неожиданностью. Мы забыли, что участвовали во зле. И теперь я знал наконец, что представляет собой битва между «старым миром» и Гоюном: это сражение между старым злом и новым, стремлением власть предержащих сохранить свой капитал и влияние и желанием новых лидеров отнять у них все это. То, что революция не может принести с собой добра, я знал уже давно. Но теперь я знал точно, что тот, кто мечтает о революции, о потрясениях, несет в этот мир только зло. Человек, решивший бороться со злом, в первую очередь борется с ним в себе. И это не бывает революцией, это всегда эволюция, тяжелая работа, а не лихой кавалерийский набег. Потому и изменения, производимые такими людьми, всегда эволюционны, постепенны. Они знают цену по-настоящему кардинальным преобразованиям. Но и консерваторами они не бывают.
«К черту, — подумал вдруг я. — Старый мир, новый мир... Не хочу подыгрывать — ни генералам, ни Гоюну. Не хочу играть по правилам. Возьму Юльку, рванем на Таити — и гори оно огнем...»
Не успел я закончить мысль, как вдруг на меня обрушилась новая череда видений. Я увидел, что будет, если я останусь в Гатчине и если я немедленно ее покину. Мне открылось то, что некогда, очевидно, открылось Гоюну: князь Александр Юсупов и российский император Павел Второй были ключевыми фигурами разворачивавшейся драмы мирового масштаба. От нас двоих зависело будущее целой планеты. Я скрипнул зубами в бессильной злости: эта ответственность тоже была расплатой за грехи наших дедов.
Мысленно я послал несколько ласковых слов тому, кто устроил мне это, но тут же понял, что должен пройти свой путь до конца. За годы, проведенные во главе одной из крупнейших в мире корпораций, за все советы, которые я давал когда-либо власть предержащим, я должен был ответить сейчас. Я должен был предотвратить мировые потрясения, революции, диктатуры и грядущую мировую войну. И только после этого меня готовы были отпустить. Я мог уйти и без того, но тогда бы я знал, что вина за все, что произойдет в дальнейшем, будет лежать на моих плечах. Я увидел улицы, наполненные людьми, спешащими по своим делам и не подозревающими о том, что весь мир, который они считают таким прочным и незыблемым, может рассыпаться в одну минуту. Я увидел детей, играющих в школьном дворе, и понял, что обязан дать им еще один шанс.
Я уже готов был бежать из парка, проклиная всех рыцарей со всеми их замками, и вдруг увидел, что навстречу мне по дорожке спешит Юля. Я бросился к ней и обнял ее так, как никогда еще не обнимал.
— Как ты? — спросила она, когда я наконец позволил ей отстраниться. — Я так боялась за тебя.
— Все хорошо, — ответил я. — Теперь все хорошо. Спасибо тебе, Юленька, без тебя бы я погиб.
— Они мне не верили, — Юля прижалась ко мне. — Я им говорила, а они только смеялись надо мной. Слава богу, Хо поверил.
— Он умница, — улыбнулся я. — И ты умница, что нашла его.
— Я так боялась.
— За меня?
— Да. — она посмотрела на меня глазами, полными слез. — Я тебя больше никуда не отпущу.
— Я тебя тоже, — улыбнулся я. — Сейчас ты мне нужна как никогда.
— Только сейчас? — растерялась Юля и даже, кажется, немного сникла.
Я улыбнулся. Женщина всегда остается женщиной.
— Нет, я хочу, чтобы ты осталась со мной навсегда.
Юля вдруг остановилась, и мне пришлось встать лицом к ней. К ней — и еще к «тевтонскому замку», охранявшему пруд. Запрокинув голову, Юля серьезно посмотрела мне в глаза и, глубоко вдохнув, спросила:
— Да? И кем же я буду, если останусь с тобой?
Я только на секунду отвел от нее взгляд, чтобы посмотреть в глаза тевтонскому рыцарю, и ответил:
— Если захочешь, будешь княгиней Юсуповой.
Глава 22РЕШЕНИЕ
На государе был костюм джигита, а сопровождали его два охранника-вайнаха, вооруженные саблями и кинжалами. «Что это за маскарад?» — подумал я и тут же спохватился. Ну, конечно же! Сегодня День воссоединения России и Кавказа. Ровно восемьдесят пять лет назад социалистическое правительство Грузии объявило о прекращении сопротивления и капитулировало перед Российской армией. К этому моменту Азербайджан и Армения уже вернулись в состав России, и с тех пор этот день, пятое декабря, считался днем воссоединения России и Кавказа. Нельзя сказать, что с капитуляцией Тифлиса, или Тбилиси, как теперь назывался этот город, кавказская война окончилась совершенно. Что же до чеченцев и других народностей Северного Кавказа, то ни права особых экономических зон, ни заигрывания со старейшинами, ни масштабные карательные операции долго не давали там необходимого эффекта. Боевые столкновения казаков и регулярных частей с горцами продолжались до сорок восьмого года и потом неожиданно сошли на нет. Очевидно, почувствовав все возрастающую мощь империи, вайнахи просто сочли дальнейшее сопротивление бессмысленным. Как ни странно, после этого они стали одними из самых преданных подданных империи и дружно отказались от статуса автономной территории на референдуме пятьдесят первого года. Меня всегда удивляла эта особенность местного менталитета, когда уважается лишь сила, а любое желание договариваться и искать компромисс воспринималось как признак слабости. Но, так или иначе, пока империя пребывала в стабильности и была на вершине могущества, за лояльность народов Северного Кавказа можно было не опасаться. Дошло до того, что джигиты из Чечни участвовали в эскортировании особы императора и некоторых официальных лиц империи во время официальных церемоний, особенно таких, как День воссоединения с Кавказом.
Повинуясь жесту государя, джигиты застыли у двери, а сам император направился ко мне.
— Князь, к сожалению, у меня мало времени, — обратился он ко мне. — Сейчас уезжаю в Зимний, но вначале хочу лично поговорить с вами. На завтрашнее утро назначено совещание по волнующей нас проблеме. Все участники выступят со своими предложениями, и я рассчитываю, что свои соображения выскажете и вы.
— Разумеется, ваше величество, — ответил я.
— У вас уже есть идеи? Поймите меня правильно, мне важна именно ваша точка зрения.
— Как специалиста по Востоку?
— Не совсем. Буду откровенен с вами, князь, у меня много советников. Но все они видят только часть проблемы: Шебаршин — угрозу безопасности государства, Вольский — экономический кризис, Нессельроде — угрозу военного конфликта, а вот увязывать все нити в единый узел получается только у вас. Я жду от вас того же, что вы дали мне пятнадцать лет назад: четких и адекватных рекомендаций. Вы можете предложить что-то конкретное?
— Скорее идеология, которая ляжет в ее основу.
— Вот как? Что же, идеология — это тоже неплохо. Мне казалось, что ситуация зашла так далеко, что нам, скорее, нужны практические действия, чем просто декларации. Вы же знаете, к экономическим проблемам добавился политический кризис. Китай ведет себя более чем агрессивно.
— Вы правы, ваше величество, ситуация зашла очень далеко. В этих условиях недостаточно отдельных мероприятий. Надо действовать исходя из единого плана, иначе нас ждет провал. А каждый план должен базироваться на четком понимании идеологии.
— Согласен. Но мне важна также программа практических действий. Вы уже поняли, как победить Гоюна?
— Я понял, где его слабости. Победа или поражение — это всегда вопрос случая.
— Возможно. Но все же я предпочитаю не полагаться на случай. Вы давно поняли, что Гоюн опасен для нас?
— Сразу.
— И вы знали, как с ним справиться?
— Нет, вначале я растерялся.
— Почему?
— Потому что я понял, что он сильнее.
— Что вы имеете в виду?
— Только то, что сказал. Идеологически он прав, абсолютно прав... критикуя наш мир. Он говорит о том, что высшие классы манипулируют низшими и со временем неизбежно поплатятся за это. Россия по своей прихоти распоряжается судьбами остальных стран, и только их временная слабость и наша мощь сохраняет этот порядок вещей. Разве это не правда?
— Господь с вами, князь, уж не революционер ли вы и не ненавистник ли России?
— В том-то и дело, что консерватор и патриот.
— Приятно слышать, — усмехнулся государь. — Итак, вы решили выступить против Гоюна.
— Да.
— Вы разработали программу мер, которые должны были помочь нам справиться с ним.
— Да.
— Давно?
— Достаточно давно.
— До того как вас похитили?
— Да.
— Почему же не сказали, как с ним справиться?
— В бою с мастером очень важен не только сам удар, но и момент удара. Поспешить или опоздать равносильно поражению. Раньше Гоюн был готов к защите. Месяца через три он нанесет чрезвычайно опасный для нас удар, который окажется если не смертельным, то весьма болезненным. Именно сейчас наступил момент, когда все сознание Гоюна поглощено предстоящей атакой, и поэтому он не готов к обороне.
— Что же, пример убедительный, — заметил государь после непродолжительной паузы. — Однако не кажется ли вам, князь, неразумным, что вы подвергали свою жизнь опасности, никого не посвятив в разработанный вами план борьбы с Гоюном?
— Я опасался, что это знание вынудит некоторых сановников ввести его в действие раньше времени.
— Но что было бы, если бы с вами что-то случилось? Или опять полагались на случай?
— Полагался, ваше величество. Но все же в сейфе моего кабинета во дворце на Мойке хранится запечатанное письмо на ваше имя, государь. Если бы со мной что-то случилось, вы бы получили его. Там содержится документ, который я написал во время затворничества в своем подмосковном имении, после возвращения из Калифорнии этим летом.