– Кажется, вы знакомы. Бенкендорф у меня теперь шеф жандармов, главный по крамоле и поиску. Даже графа ему дал.
– Переехали в новый кабинет? – снова не удержался и съязвил Пушкин.
– Обращайтесь соответствующе, – процедил новоиспеченный шеф поэту.
Пушкин отвесил комичный реверанс.
– Бросьте, Пушкин! – рассмеялся император. – Сыграете со мной?
Ничего не понимающий Пушкин последовал туда, куда указал царь и оказался в большом пустынном зале. Перед входом слуги вручили каждому мяч и ракетку. Это было уже чем-то превосходящим все фантазии!
Наш герой, конечно, не так сильно удивился бы такому повороту, если б знал о собеседнике чуть больше. Ведь император Николай I с молодости славился своей силой и физической подготовкой. Воспитывали его по-спартански и с детства готовили к службе в армии (никто не видел в нем наследника престола): заставляли заниматься спортом, участвовать в парадах. За непослушание оставляли без ужина и иногда секли розгами. Не мудрено, что вырос Николай человеком закаленным и неприхотливым в пище, а еще он отличался твердым характером, железной силой воли и требовательностью.
Своих детей он воспитывал не так строго, но необходимость спорта признавал, поэтому устроил для них гимнастические площадки на берегу залива в Петергофе.
Так что ранее утро для нового императора по старой привычке начиналось с зарядки, к которой он и предложил присоединиться поэту. Даже разъяснил правила игры, напоминающей большой теннис, и, вероятнее всего, то был первый в истории России частный урок по этому виду спорта.
История игры, похожей не теннис, уходит корнями еще во времена Древнего Египта. Основоположником же «большого тенниса» принято считать англичанина Уолтона Уингфилда, который первым запатентовал сам термин и опубликовал свод правил в 1874 году.
В России моду на эту игру ввела Екатерина II в XVIII веке, приказавшая построить для нее первый корт.
Как полноценный вид спорта теннис стал широко популярен в конце XIX века благодаря тому, что игрой интересовались высшая аристократия и царская семья. Заядлыми теннисистами были также писатели Лев Толстой и Владимир Набоков.
– Вот этой ракеткой бьете по мячу и перекидываете через сетку. И постарайтесь не попасть в лоб Бенкендорфу…
Жаль, именно этого Пушкину больше всего хотелось.
Дальше все развивалось еще более неожиданно. После физической разминки разговор плавно перешел на политику.
– Почему вас так удивил мой выбор места для беседы? Что, в вашем лицее не было спорта? Только стихи?
– Отчего же не было? Мы фехтовали…
– А ведь я бы мог учиться с вами. Да. Представляете? Вели бы беседы о хорее. А может, и вовсе были бы друзьями.
– Едва ли. Мы учились, не беседовали. Да и вам, думаю, власть дороже свободы… – Пушкин осекся.
– Что вам так нравилось в этом вашем лицее? – император проигнорировал выпад.
– Учителя. Друзья. Дух свободы и равенства.
– Свобода, равенство, братство… Знаю-знаю. Ачто это все значит на деле? Да, я понимаю, что стране нужны перемены и, уверяю, я их тоже хочу. Однако я противник резких перемен, куда лучше постепенно менять систему изнутри. Но мне вот что интересно: если бы вы оказались на моем месте, как бы правили вы?
– Зачем вам мои советы? Вы же и есть власть… – Пушкин снова осекся, надо бы прикусить язык, нельзя же бесконечно испытывать терпение царя. – Например, система образования. России нужно образование.
– Согласен.
– Отмена крепостного права…
– Такая идея была и у меня.
А Пушкин думал, что сегодня утром его уже ничто не удивит. И вот, извольте – неожиданная сговорчивость и понимание от самого царя. Неужто такое бывает?
– Отмена цензуры, – бахнул он.
– Конечно. Нужно. И начнем сейчас же! Отныне я буду читать вас лично, стану вашим цензором! Удивлены?
– Не скрою, удивлен, – Пушкин сделал паузу. – И главная просьба: верните бунтовщиков из ссылки.
– А вот к этому я пока не готов.
– Я готов лично поручиться за Ивана Пущина!
– Я вам обещаю изучить его дело. Пока все. А вот вы можете возвратиться в Петербург.
– Я признаться думал, что моя ссылка продлится вечно.
– Благодарю за игру, – император встал, готовый завершить разговор, но помедлил. – Александр Сергеевич, окажись вы в Петербурге в день восстания, что бы вы делали?
– При всей преступности замысла… Стоял бы рядом с другом, – ответил Пушкин.
– Верные люди нынче на вес золота.
Император жестом показал поэту, что тот может идти.
В декабре 1824 года Пушкин написал черновик воображаемого разговора с Александром I («Когда б я был царь…»). Однако личной встречи двух Александров так и не состоялось из-за смерти царя.
Не воображаемым, а вполне реальным стал разговор Пушкина с новым императором Николаем I. Опальный поэт был возвращен по воле правителя из Михайловской ссылки, и 8 сентября 1826 года Александр Пушкин, который четверо суток добирался до Москвы из Псковской губернии, был доставлен в Чудов дворец Кремля для личной секретной аудиенции.
Разговор продолжался около часа. На вопрос Николая I, что бы он делал 14 декабря 1825 года, если бы был в Петербурге, Пушкин прямо ответил, что был бы со своими друзьями в рядах мятежников. Император убедил поэта изменить образ мыслей и обещал стать его личным цензором. Ссылка Пушкина была отменена, ему разрешено было проживать в обеих столицах – Петербурге и Москве.
Разговор вдохновил Пушкина, впечатленного милостями царя и своим долгожданным возвращением, и вполне удовлетворил Николая I, полагавшего, что поэт переменит свои убеждения по его указанию.
После беседы с Пушкиным Николай I сказал: «Сегодня я общался с умнейшим человеком в России!»
Глава 6«А вы благонадежны?»
Вот так он вернулся в Петербург, а его литературная карьера пошла на новый виток: когда твой цензор сам император, многие замолкают. Были в этом и свои сложности, конечно, ведь теперь, чтобы напечатать стихотворение Пушкина в журнале, издатель был обязан получить не только разрешение своего цензора, но и дождаться особого разрешения Николая I, а оно часто задерживалось. Но все покорно ждали, а владельцы книжных лавок с радостью распахнули свои двери для новинок от известного поэта.
В лавке Смирдина давно не случалось такого ажиотажа.
Самого дорогого автора он встречал с неизменной улыбкой, заглядывая в глаза:
– За день все продано! Никогда такого не было. Ай да Пушкин! Все вас хотят! Вот мы «Фонтан» уж третий раз печатаем. Нам бы чего нового. Как там «Годунов»?
– Николай Павлович читает. Не поторопишь.
– Конечно-конечно! Но мы очень ждем!
По пути к выходу поэта окутывал шепот посетителей: «Пушкин», «Это сам Пушкин». На улице совсем юный гимназист протянул ему книгу и карандаш, волнуясь пробормотал: «Александр Сергеевич, подпишите. Будьте добры. Пожалуйста».
Следом подбежала группа девушек, судя по яркой одежде и громким голосам, мещанки. Затараторили, перебивая друг друга:
– Здравствуйте, месье Пушкин!
– Александр Сергеевич, когда ждать следующую главу «Онегина»?
– Онегин с Татьяной будут вместе?
– С кого вы писали портрет Татьяны?
И так почти каждый Божий день.
Казалось бы – внимание, поклонники, известность, но, представьте себе, и они могут утомить. Особенно, если в душе с недавних пор поселилась ноющая пустота.
Увы, даже к славе можно привыкнуть.
А вот к неожиданным появлениям Константина Данзаса, видимо, привыкнуть нельзя.
– Mesdames[15], пропустите гения! Брысь! – раздался бравый оклик.
Вслед за голосом, перекрывшим щебет девушек, возник и его владелец. Хорош, ничего не скажешь: в новой форме, на груди сияет награда «За храбрость»! Левая рука забинтована и висит на перевязке. В правой руке – бутылка, а сам Данзас внушительно пьян.
– Пушкин, сорвал банк? Хорошо! – гремел он. – Так… Едем выпить, а потом плясать. Там и девушки получше будут.
– Давай заедем к Беранже, просто поедим, а? – по пути к экипажу предложил Пушкин. Шумные гулянки в последнее время его крайне утомляли: никакой радости, все известно наперед.
– Отставить! – рявкнул Данзас. – Друг вернулся с войны! С ранением и наградой. Он выбирает!
Они подъехали к довольно большому особняку, и судя по тому, что к нему стекались экипажи и гости, в доме начинался бал. Пушкин поморщился, но оставлять друга не хотел, поэтому обреченно направился внутрь.
Там Данзас нетвердой походкой взбирался по лестнице на второй этаж. Как всегда, приветствовал и заигрывал со всеми хорошенькими дамами по пути и без конца требовал шампанское. Барышни кокетливо смеялись, а заметив идущего рядом Пушкина, впадали в благоговейный трепет: «О, Боже! Это же Пушкин…», и робко шагали за ним следом.
До цели – небольшой комнаты на втором ярусе, они добрались, окруженные десятком прелестниц. Данзас довольно ухмылялся и наполнял бокалы.
– Ну, пожалуйста! – неслись девичьи мольбы к Пушкину. – Прочтите одну!.. Одну!..
– Сейчас будет крайне неудобно. Простите, – уклонялся поэт.
– Чего ты ежишься, Саш? Дамы просят! – возмутился Данзас.
Этот натиск было явно не остановить, проще сдаться. Пушкин стал читать:
– Как сладостно!., но, боги, как опасно
Тебе внимать, твой видеть милый взор!..
Забуду ли улыбку, взор прекрасный
И огненный, волшебный разговор!
Волшебница, зачем тебя я видел —
Узнав тебя, блаженство я познал —
И счастие мое возненавидел.
Девицы замерли завороженные, дыша через раз. А Пушкин только тверже убедился в том, что смертельно устал развлекать и развлекаться. Надорвалось что-то, сломалось, и то, что прежде казалось весельем, теперь выглядело пустой тратой времени. Возможно, привык к уединению во время ссылки, но скорее всего просто сам изменился, потому внимание публики его отныне только тяготило: в шуме голосов личное одиночество ощущалось особенно явно.