В человеческом теле немало органов и тканей, которые из мяса животных при готовке удаляют. Из мясных пород обычно выпускают кровь, разделывают тушу, а внутренние органы выбрасывают. С Джесси Олаг было не так. Насыщенная железом кровь добавляла к запаху металлический привкус. Волосы, помимо кератина, насыщены цистеином – серосодержащей аминокислотой, которая при горении издает специфический аромат. Сгоревшая кожа пахнет древесным углем, а спинномозговая жидкость, подвергаясь воздействию огня, дополняет запах мускусным сладковатым душком.
Подобное сочетание разнородных нейтральных и отвратительных запахов забыть невозможно, и опыт подсказывал Маркусу, что избавиться от воспоминаний об этом букете не удастся еще несколько дней.
– О боже, – пробормотала рядом Васкес, прикрыв рот ладошкой, и отвела глаза. – Как можно сотворить такое с себе подобным?
Маркус не ответил. У того, кто забирает человеческую жизнь таким изуверским способом, в душе должен царить кромешный мрак. Сам убийца, наслаждающийся властью над другими, не сможет ни объяснить своей сути, ни постигнуть ее.
– Что удалось выяснить об этих символах?
– Мы связались с некоторыми экспертами. Насколько удалось понять, рисунки представляют собой смесь сатанинской символики и какой‐то бессмыслицы.
Васкес открыла блокнот, перевернула несколько страниц и остановилась, прикрывая нос. Маркусу показалось, что ее вот‐вот стошнит. Он пожалел, что не предупредил Васкес о запахе, который будет витать на месте преступления. Наверняка у кого‐то из криминалистов или детективов есть при себе «Викс», и можно было бы смазать крылья носа бальзамом.
Васкес взяла себя в руки, наконец нашла нужную страничку и зачитала:
– «Буквы напоминают смесь древнекипрского, на котором говорили киприоты с тысяча пятисотого до трехсотого года до нашей эры, и глаголицы, использовавшейся в Восточной Европе с девятого по двенадцатый век».
Маркус покачал головой и разочарованно выдохнул. Какая связь между убийствами и странными письменами? Убийца умен, организован. Для чего он наносит на стены символику непонятного значения? Считает, что эти символы вложила ему в голову сверхъестественная сила?
– Что за воспламеняющую жидкость он использовал? – поинтересовался Эндрю.
– Ту же, что и всегда: алифатический углеводородный растворитель. Его обычно называют жидкостью для розжига. Продается в любом хозяйственном магазине, в универмагах, в продуктовых.
Маркус закрыл глаза. Голова гудела и пульсировала, словно в макушку засадили топор. Проклятая мигрень… За целый день он съел лишь один кекс, и то утром, и сейчас ему требовались обезболивающее и кофеин.
Открылась другая дверь, и в комнату вошли Белакур и Ступак. Белакур кинул на Маркуса неприязненный взгляд и спросил:
– Все еще думаете, что парень не психопат? Что скажете, важные шишки?
Маркус вздохнул. Ему не понравилось начало разговора; голос Белакура и его насмешливый тон усугубили головную боль.
– Психопатия – это расстройство личности. Преступник никакими расстройствами не страдает. Если бы вы умели читать… Есть немало книг, посвященных этой проблеме.
Белакур засмеялся, однако его глаза вспыхнули от гнева.
– Значит, умник, да? Мы, примитивные детективы, тебе в подметки не годимся? Я вот собираюсь сэкономить нам всем время и силы, поэтому буду с тобой откровенен. Ты нам тут не нужен. Мы не хотим, чтобы ты нам мешал. Если этот парень придерживается своей схемы, значит, сегодня вечером он похитит еще одну девушку. Мне нужна агент Васкес: она знает, что делает, и должна помогать нам, а только нянчится с вами.
– Вы не совсем правы, – вмешалась Васкес. – Агент Уильямс…
– Использовал старый трюк, чтобы выудить из свидетельницы бесполезные сведения. Чего он добился? Зря потратили время и силы.
Белакур подошел вплотную к Маркусу и ткнул пальцем ему в грудь. Вонь сигарет и лука изо рта полицейского перебила даже запах мертвого тела.
– Вот что я скажу. Сегодня ты упустил этого парня, палил из своей пушки, бегая по всему району. Даже если ты считаешь, что преследовал Фрэнсиса Акермана, я больше не допущу, чтобы по моему городу летали шальные пули. Не знаю, кто ты на самом деле такой и чем здесь занимаешься, но я это выясню. Считаешь себя гением расследований? Никакой ты не гений! Ты заурядный глупец, которому выдал жетон какой‐то чинуша с востока. Чей‐нибудь племянничек? Захотелось поиграть в полицейских и воров, вот тебе и подыскали подходящее местечко!
Васкес бросилась было Маркусу на выручку, однако тот остановил ее, подняв руку. Свои битвы он предпочитал выигрывать собственными силами. Маркус перевел взгляд на палец, упершийся ему в грудь, затем посмотрел в глаза Белакуру.
– Я копов уважаю, очень уважаю. Сам полицейский в третьем поколении. Только из уважения к бляшке на вашем поясе позволю себе дать вам небольшой совет. Если вы когда‐нибудь еще ткнете этой жирной сарделькой мне в грудь, я ее просто оторву и применю свои гениальные способности следователя, чтобы воткнуть ее сами знаете куда.
Губы Белакура скривились в презрительной ухмылке. Маркусу показалось, что полицейский вот‐вот ударит его, и даже надеялся на это, однако Ступак положил руку на плечо своего шефа и произнес:
– Достаточно, босс. Оставьте вы его, давайте лучше займемся операцией по задержанию.
Белакур, продолжая сверлить взглядом Маркуса, прошипел сквозь стиснутые зубы:
– Преступление произошло на моей территории. Убирайся отсюда, мальчик, пока я не снял ремень и не выпорол тебя как следует!
– Не знаю, как принято у вас, – улыбнулся Маркус, – но там, откуда я родом, мальчика сперва угощают обедом, а уж потом начинают склонять к сексуальным извращениям.
– Ты уже отнял у меня достаточно времени, – медленно покачал головой Белакур, – и не стоишь того, чтобы тратить на тебя еще хоть секунду.
Он резко повернулся и вышел из комнаты.
– Похоже, заводить друзей вы не умеете, – заметила Васкес.
Эндрю хмыкнул и поддержал ее:
– Спасибо. Именно это я ему каждый раз и пытаюсь объяснить.
40
Шоуфилд внимательно смотрел на толпу, собравшуюся в спортивном зале средней школы Тинли-Парка. Счастливые улыбающиеся лица лучились весельем, дети смеялись. Нормальные люди… Темноволосая бабушка кого‐то из школьников покачивала на коленях ребенка. Родители одного из игроков аж запрыгали, когда их сын забил второй штрафной из двух. Казалось бы, такие простые удовольствия, но для Шоуфилда и они были недоступны. Никто из собравшихся в зале не понимал, как им повезло. Счастье – великий дар.
Его сын Бен присел на краешек скамейки, постукивая носком кроссовка по красному полу. Мальчик уставился в одну точку, и Шоуфилда охватила тревога. Что‐то в Бене изменилось: два года назад он считался звездой школьной команды, теперь же его словно ничто не интересовало. Хороший отец обязательно докопался бы до причины. Шоуфилд подумал, что ничем не может помочь любимым людям, и его охватила грусть, как будто черная рука сжала сердце, давя на него до упора…
– Харрисон? Ты хорошо себя чувствуешь?
Он глянул на жену и натянул на лицо самую что ни на есть бодрую улыбку. Как ему повезло, что у него есть Элеонор! Во время учебы в колледже он всегда сидел на галерке, избегая других студентов словно чумы. Однажды математик попросил его подтянуть Элеонор, и, к удивлению Харрисона, та проявила к нему неподдельный интерес. Не сказать, чтобы она закрывала глаза на его многочисленные недостатки; нет, она их видела и принимала.
– Все отлично. Элеонор, ты ведь знаешь, как я тебя люблю?
Жена бросила на него странный взгляд, выгнула брови и склонила голову к его плечу.
– Ты точно в порядке? Ты, часом, не умираешь? Ничего не болит?
Шоуфилд неискренне рассмеялся.
– Разве нельзя мужу сказать жене, как много она для него значит? Обязательно должен быть скрытый мотив?
– Конечно, можно, – ответила Элеонор, хотя уверенности в ее словах было маловато. – Я тоже тебя люблю. Если тебя что‐то беспокоит – я всегда готова выслушать.
– У меня все хорошо. Правда, Элеонор. Ты же помнишь, как я себя чувствую, когда вокруг толпа… Но раз мы заговорили о беспокойстве… Что происходит с Беном? Неприятности в школе?
– Ничего такого не слышала, – пожала плечами жена. – Надеюсь, у него просто период взросления, только он не желает со мной делиться. Настоящий сын своего отца, – добавила она, покосившись на Шоуфилда.
Он не обратил внимания на намек, продолжая рассеянно наблюдать за игрой. Ребята из команды Бена мельтешили перед глазами и носились по площадке, перекидывая мяч. Взгляд Шоуфилда упал на противоположную трибуну… Мелисса Лайтхаус! Женщина, которую он выбрал в качестве следующей жертвы, болела за команду соперников. Почему она здесь? Шоуфилд знал о ней все: от марки любимого шампуня до того, чем она занималась вчера перед сном. Детей у нее не было, сестра с двумя ребятишками жила в Арканзасе. Что Мелиссе тут делать?
Грудную клетку сдавило, перед глазами замелькали желтые пятна, нахлынула волна тошноты.
Ее просто не должно быть в этом зале!.. Переменные величины множились и не давали корректной суммы. Шоуфилд задыхался, будто кто‐то удерживал его голову под водой. Ноги похолодели; он тонул в багровой жидкости, слабо размахивая руками.
Воспоминания из детства всплыли на поверхность.
Тот необычно холодный августовский день остался с ним навсегда. Несмотря на холод, он зачем‐то надел шорты и легкую футболку. Они остановились в отеле. Шоуфилд вспомнил номер, кровать с оранжевым покрывалом, а вот сколько ему тогда было лет, позабыл. Память – странная штука.
Мама позвала его в ванную. Она лежала в пене, обнаженная, и ее волосы плавали по поверхности воды. Мама тихо напевала колыбельную – то ли для него, то ли для себя. А потом взяла и перерезала себе вены на запястьях. Съежившись от страха, Харрисон отскочил от ванны. По его щекам бежали слезы, но он был еще слишком мал для того, чтобы понять, что задумала мама. Она полежала, наблюдая, как кровь вытекает из ее тела, и попросила мальчика подойти ближе. Харрисон перегнулся к ней через край ванны, а мама схватила его, потянула голову сына под воду и прижала к своей груди. Харрисон дергался и брыкался, однако мама была исполнена решимости довести свой замысел до конца и держала крепко. Вода заливалась ему в рот, в глаза; кровь матери текла в горло и заполняла легкие, оставляя на языке металлический привкус. Шоуфилд помнил, как метался, пытаясь вырваться, помнил нежную кожу матери под своими пальцами, помнил, как она обнимала его, не отпуская от груди…