На ночном столике неожиданно зазвонил телефон. Элеонор подпрыгнула у окна, так громко вскрикнув от неожиданности, что Алисон вытащила наушники и испуганно уставилась на мать. Элеонор сняла трубку.
– Алло…
– Это я. У вас все хорошо? Без приключений?
Услышав голос Харрисона, она сначала почувствовала облегчение, однако мелькнувшее было чувство тепла и безопасности быстро исчезло. Элеонор едва сдержала рыдания. Когда они рассчитывались в конторе мотеля, по телевизору шел репортаж о ситуации с заложником в «Шоуфилд секьюрити ассошиэйтс». Элеонор услышала страшное: подозреваемым был ее муж, – и даже не сомневалась в том, что это правда. В глубине души она всегда чувствовала неладное и теперь винила себя за то, что ничего не предприняла раньше. Вся их совместная жизнь оказалась ложью.
– Элеонор, ты меня слушаешь?
Сняв телефон со столика, она ушла с ним в ванную, выложенную ядовито‐зеленой плиткой, и плотно прикрыла дверь. В ванной воняло хлоркой.
Муж помолчал в трубку, прежде чем заговорить снова.
– Ты видела новости?
– Да… Сказали… сказали, что ты – Анархист, что тебя ищут в связи еще с десятком убийств.
– Прости, Элеонор. Жаль, что тебе пришлось это услышать.
– Иначе ты продолжал бы мне лгать?
– Нет, я хотел рассказать тебе сам, и ты бы все поняла.
– А что тут понимать, Харрисон? Ты убийца! Как ты мог…
– Дело в том, что я родился без души…
В его голосе звучала боль.
Слова мужа потрясли Элеонор. Харрисон поведал ей о насилии, которое перенес в детстве, и все же она никогда не думала, что муж действительно верит в те ужасные вещи, которые рассказывала ему мать и другие члены секты. Наверное, ей и в самом деле следовало расспросить мужа поподробнее. Плохая из нее вышла жена.
– Харрисон, твоя мать и все те люди были безумцами!
– Я хотел стать для вас всем на свете – мужем и отцом, которого вы заслуживаете… Прости, я тебя подвел.
Его голос дрогнул, и Элеонор услышала, что муж плачет. Она сознавала, что должна ненавидеть Харрисона, и в то же время невольно его жалела. Элеонор было известно, что пережитое в детстве наложило отпечаток на его восприятие мира, и все же она не представляла, что психологическая травма мужа настолько глубока.
– Харрисон, мы тебя любим! Всегда любили и будем любить! Ты должен сдаться. Мы пройдем через испытание вместе…
– Я не могу.
– Можешь! Просто тебе требуется помощь, нам всем она нужна…
– Ты не понимаешь, Элеонор. Я попросил вас бежать не для своего блага. Вы находитесь в опасности.
– Что за опасность?
– Пророк…
– Лидер той религиозной секты? Ты вроде бы говорил, что он умер?
– Нет, и он не оставит меня в покое. Он и не уходил из моей жизни. Этот дьявол сидит у меня на плече с самого моего рождения. А теперь ему потребовалась ты. Он задумал принести в жертву тебя и наших детей.
Элеонор сдержала рвущийся из горла крик и ощутила, как задрожали колени.
– Черт бы тебя побрал, Харрисон! Как ты посмел подвергнуть опасности наших ребятишек?
– Я не хотел… Прошу, поверь мне!
– Тем более тебе сейчас есть смысл сдаться! Полиция нас защитит. Вдруг они пойдут на сделку, если ты дашь показания против Пророка?
– Максимум, на что можно рассчитывать, – это больница для душевнобольных вместо тюрьмы. Не собираюсь подвергать вас подобному унижению! Я знаю, что это такое, и никогда с вами так не поступлю. У меня есть деньги. Мы могли бы все забыть и…
В дверь резко постучали, и Элеонор подскочила, выронив телефон. Стук эхом заметался по зеленой ванной. Она быстро открыла дверь, надеясь, что стучит кто‐то из детей. На пороге стоял незнакомый мужчина.
Шоуфилд сжал трубку старого дискового телефона, стоявшего на ночном столике в номере захудалого мотеля, и в отчаянии крикнул:
– Элеонор!
Упавшая трубка звякнула, а потом донесся приглушенный крик.
Он звал жену снова и снова, чувствуя, как на глазах рушится мир. Сомневаться не приходилось: Пророк разыскал его семью. Перед мысленным взором Шоуфилда пронеслись образы детей, горящих заживо, и он рухнул на колени.
В трубке раздался мужской голос, низкий и полный угрозы, однако Шоуфилду он был незнаком.
Неизвестный говорил сухо и деловито.
– Твоя семья у меня. Не сделаешь то, что я тебе сейчас скажу, убью всех четверых.
День седьмой. 21 декабря, утро
110
Ночью началась метель, словно цунами промчалась по Большому Чикаго. Ветер, казалось, дул во все стороны сразу. Колючие снежинки жалили щеки Маркуса, когда он пробирался к арендованному дому. Вообще‐то коттедж на Артезиан‐авеню в Брайтон‐парке, в десяти минутах от центра Чикаго, выставили на продажу, однако некоторая сумма наличных за недельную аренду продавцу нисколько не помешала. Хозяин называл свое жилище «бунгало», однако Маркусу дом больше напоминал небольшой сарай: синий сайдинг, ярко‐красное крыльцо… Неудивительно, что спрос на дом отсутствовал.
Эндрю открыл дверь. Зайдя внутрь, Маркус потопал ногами по коврику, сбивая снег, и повел плечами, пытаясь согреться. Внутри дом выглядел не лучше, чем снаружи: бледно‐желтый линолеум и обои цвета ржавчины. Ковров на полу не наблюдалось. Несколько межкомнатных дверей необъяснимым образом давно слетели с петель. Внутри почему‐то стоял неистребимый запах мочи. Скорее всего «бунгало» раньше занимала леди с миллионом домашних кошек, и те гадили, где считали нужным.
Выражение лица Эндрю вполне выразительно говорило о его впечатлениях от дома.
– Это ненадолго, – утешил его Маркус.
– Хорошо бы…
– Как они держатся?
– Как ожидалось, – ответил Эндрю. – Одного не пойму. Почему бы нам не позволить Шоуфилду прийти за своей семьей? Мы бы в том мотеле его и взяли. Зачем эта история с похищением?
– Если похищенные женщины у Конлана, то умрут уже сегодня ночью. У нас нет времени на допросы. Конлан непредсказуем и психически нестабилен. Его действия сложно спрогнозировать. Именно поэтому Шоуфилд должен считать, что на кону жизнь его семейства. Если он почувствует, что может потерять любимых людей, то сдаст Конлана.
– Надеюсь, что ты прав. И все равно мне это не по душе. Мы с Мэгги должны пойти с тобой.
– У нас недостаточно сил, Эндрю. Хватит мне и одного Ступака. Тем более его помощь понадобится, когда мы обнаружим место, где удерживают женщин. А с Шоуфилдом я способен справиться и в одиночку.
Телефон Эндрю звякнул.
– Что там? – осведомился Маркус.
– Да ничего, – усмехнулся напарник. – Играю с Алленом в «Эрудита». Он уже с ума сходит взаперти на больничной койке. Не привык отлеживать бока.
– И как успехи?
– Аллен меня уделывает. Профессор есть Профессор – словарный запас у него что надо. Мэгги сейчас едет туда: собирается его навестить, а заодно проверить, как там старик, которого она спасла. Тебе тоже надо бы сходить к Аллену. До встречи с Шоуфилдом время есть. Больница по пути.
– Не знаю. Посмотрим.
– Ты не виноват в том, что случилось с Алленом. Ты и сам понимаешь, верно?
Маркус молча кивнул и направился к единственной двери в доме, которая еще держалась на петлях, постучался, и голос из комнаты пригласил его войти. Стоило Маркусу открыть дверь, как подняла голову и залаяла маленькая рыжая собачка. Элеонор Шоуфилд сидела прямо на желтом линолеуме, играя с младшими детьми в настольную игру «Страна конфет». Она попыталась улыбнуться, однако Маркусу бросились в глаза грусть и боль, прятавшиеся за улыбкой.
– Можно вас на пару слов? – спросил Маркус.
Элеонор вышла за ним в гостиную. Эндрю сидел на диване с телефоном в руках – играл с Алленом. Маркус прикрыл дверь.
– Хотел поблагодарить вас за то, что согласились сотрудничать.
– Я делаю это не для вас, а для тех пропавших женщин. – Она указала на замок, который Эндрю врезал в дверь их комнаты. – Мы под арестом? Вы заперли нас в комнате без окон.
– Ради вашей же безопасности. Надеюсь, скоро все кончится.
– Мой муж не монстр.
– Я этого и не говорил.
Маркус заметил, что Элеонор вот‐вот заплачет.
– Просто не могу свыкнуться с тем, что вся наша жизнь оказалась ложью, – дрожащим голосом проговорила она. – Харрисон – хороший человек, я знаю. Он болен, ему требуется помощь.
– Я не считаю, что ваш супруг – чудовище или воплощенное зло. Когда‐то я именно так и думал о подобных людях, потому что так проще. Сложнее смириться с тем, что у нас у всех в сердце живет тьма. Мы одновременно и грешники, и святые. Мы способны причинять боль и нести ненависть в этот мир – и в то же время проявлять любовь и сострадание. Да, ваш муж болен, однако я не позволю ему и дальше нести людям горе.
– Я понимаю, – прошептала Элеонор, отвернувшись в сторону.
– Вам следует знать кое‐что еще. Наш план должен сработать именно потому, что ваш супруг безумно любит свою семью. Что бы ни произошло, в его любви вы можете быть уверены.
111
По лицу Васкес разлилась бледность. Вокруг ее неподвижного тела обвивались разнообразные трубки, закрытые веки подрагивали. Маркус уже привык к сладкому цветочному аромату ее духов, однако вонь медицинского спирта и чистящих жидкостей напрочь отбивала знакомый запах.
У постели Васкес, держа ее за руку, сидел блондин с необычно белой кожей. На парне была светлая рубашка с расстегнутым воротом, на шее болтался развязанный черный галстук. Маркус обратил внимание на покрасневшие белки его глаз.
Блондин бросил взгляд в сторону Маркуса, не сказав ни слова, однако ритм его дыхания изменился – видимо, не обрадовался вторжению посетителя.
– Вы брат Васкес? – спросил Маркус.
– Нет, напарник, специальный агент Ла-Палья.
– Приятно познакомиться. Я специальный агент Маркус Уильямс из министерства юстиции. Мы с Васкес вместе работали по этому делу.
Маркус протянул руку, однако она так и повисла в воздухе. Выждав секунду, Маркус убрал ладонь и спросил: