— Припомните, Вадим Петрович, может быть, ваш жилец все же имел какие-нибудь особые приметы.
— Нет, гражданин следователь, не припоминаю. Симпатичный парень. Глаза нормальные. Хороший, видать, спортсмен. На третий день, как у меня поселился, купил себе эспандер. Спиртным не увлекался. Курил. Да, вот — упустил один момент. Встретил я его однажды с девушкой, он выходил из двора дома на Ленинском проспекте. Он меня не видел, а я даже поближе подошел, чтобы убедиться.
— Хорошо, продолжайте.
— Теперь я должен рассказать вам о Попове.
— О Попове? — Фомин даже пожалел, что у него вырвался этот вопрос. Но Кисляк продолжал:
— Это человек, с которого в общем-то началась моя одиссея. Сейчас он находится в Приморске и о моем аресте знать не может. Между нами существует только письменная связь. Приезжать сюда, насколько мне известно, он не собирался. Если не считать Антона Васильевича, то, — Кисляк на какое-то мгновение запнулся, затем раздельно произнес, — это единственная моя шпионская связь. Хотите верьте, хотите нет. Но я все обдумал, взвесил и твердо решил говорить только правду.
— Вот и хорошо, если так, — отозвался Фомин. — Можете начинать свою одиссею.
— Спасибо, гражданин майор. Родился я в 1922 году в местечке Ольшиевичи, неподалеку от Барановичей, в семье мельника Степана Петровича Меленхевича. В честь деда дали мне имя Петр, так что на самом деле я Меленхевич Петр Степанович. В 1939 году пришла Красная Армия. Ну и «освободила» нас от мельницы и хлебных амбаров. Отец был в общем мужик зажиточный, учил меня в гимназии. После того раскулачивания перебрались мы в Барановичи. Отец стал где-то работать по коммерческой части. В конце сорокового года заболел и умер. Я как парень грамотный поступил работать на склады при железной дороге. Там все больше по-русски говорили, ну я тоже быстро научился. А до этого знал белорусский и польский, немного немецкий. Потом, значит, война началась… Как немцы пришли — мать занялась торговлей. Я помогал ей. Да вот дернула меня нелегкая повздорить с немецким офицером. Прицепился тот к моей девушке. Избили. Оказался в полевой жандармерии. Оттуда меня — в лагерь. Мать хлопотала, только напрасно. Вместе с другими отправили меня в лагерь под Тарту, работали на ремонте железной дороги. Вот здесь меня и нашел Николай Горбачев. Он теперь и есть Попов Николай Васильевич, проживает в городе Приморске, Нагорная улица, дом семь.
— Вы с ним встречались после войны? — спросил Фомин.
— Только один раз. И совсем недавно.
— Хорошо. Продолжайте.
— Так вот этот Горбачев и уговорил меня идти в разведывательно-диверсионную школу. Честно признаюсь, уговаривал он недолго. Так я оказался в местечке Тапа в Эстонии в специальной школе. Там готовили разведчиков-радистов. У меня нашли способности к радиотехнике. Пригодились знания немецкого и польского языков. Из курсантов перевели в помощники инструктора. Потому избежал я переброски в тыл Красной Армии…
— Кем и как было оформлено ваше сотрудничество с немецкой разведкой? — спросил Фомин.
— Оно было оформлено Горбачевым сразу же по прибытии на место. Взяли с меня подписку. В ней говорилось, что я добровольно обязуюсь служить немецкой военной разведке. И кличка была дана — «Купец». Больше Горбачева я не встречал. После разгрома фашистов под Ленинградом нас перевели в Нойгоф, под Кенигсбергом. В конце сорок четвертого меня вдруг срочно начали готовить для переброски на длительное оседание в один из городов Урала. Не знаю, по каким причинам, но начальство мое от этого намерения отказалось. Отправили меня в рабочий лагерь на станцию Магдебург — Букау, где я стал значиться Кисляком Вадимом Петровичем, уроженцем города Киева, все родственники которого погибли. В начале 1945 года перевели на сельскохозяйственные работы к бауэру. Капитан Редер, мой шеф, приказал во что бы то ни стало после «освобождения из плена» обосноваться в Москве. Там, мол, меня обязательно найдут. По правде говоря, я тогда думал уехать куда-нибудь подальше, чтобы не нашли. Но так случилось, что у бауэра познакомился со своей будущей женой. Она была москвичкой.
— Достаточно об этом, Меленхевич. Остальное, о том, как осели в Москве, напишите. Вам дадут бумагу, — сказал Фомин.
— Все точно напишу, можете не сомневаться. Но у меня к вам, гражданин следователь, одна просьба. Зовите меня, если можно, Вадимом Петровичем. Привык я уже к этому. И чувствую себя проще.
— Хорошо, — улыбнулся Фомин. — Это можно. И еще один вопрос: до появления Антона Васильевича вас кто-нибудь беспокоил… оттуда?
— Нет, гражданин майор, ничего подобного не было.
— Ну ладно, Вадим Петрович, на сегодня все, — сказал Фомин.
Когда увели арестованного, он вынул из магнитофона пленку и позвонил Михайлову.
— Юрий Михайлович, разрешите к вам…
Когда Фомин вошел к Михайлову, тот кивнул ему и молча показал на стул. Мишин докладывал о работе, проделанной им в Катуарах…
— …И вот когда я уже отчаялся найти что-нибудь еще, кроме того несчастного окурка и мальчишек, вдруг появилась эта бумажка. Мы с женой Божкова нашли ее в его портфеле. Две рукописные странички. В них причина его гибели. И я уверен: это стресс. Он был в страшном нервном напряжении. И финал — сердечный приступ в лесу… В них, в этих страничках, все…
Михайлов развернул сложенные вчетверо стандартные странички и начал читать. Фомин слушал, весь подавшись вперед, сжав зубы так, что на скулах выступили желваки. Это была разгадка того, над чем он бился несколько дней. Божков писал о том, что произошло с ним в последней зарубежной командировке, он писал о мучительных днях, последовавших затем, о появлении в Москве человека по имени Павел и заданиях, которые он ему дал, о своей слабости и нерешительности, о роковой ошибке, которую он совершил, не рассказав сразу о том, что с ним случилось…
Когда Михайлов закончил читать, в кабинете на некоторое время воцарилась тишина. Фомин сидел, наклонив голову, и вдруг тихо произнес:
— «Свет»?! Там «Свет», здесь «Свет».
Мишин недоумевающе посмотрел на майора, а Михайлов спокойно заметил:
— Вот-вот, Сергей, «Свет», Евангелие… Помните, я спрашивал о «Славянской миссии»? Здесь в самом деле должна существовать какая-то связь. И я сомневаюсь, что Божков умер своей смертью. Врачи пока не сумели все установить. Ведь после того как сердце его остановилось, прошли почти сутки.
— Ты упоминал какой-то окурок, — сказал Фомин Мишину. — Окурки — такая вещь, что без них детективы не обходятся ни в одной книге.
— Это мелочь. Я уже докладывал Юрию Михайловичу. Нашел в кустах недокуренную сигарету «Ява». Эксперты утверждают, что по времени ее курили примерно тогда, когда погиб Божков. Чего-то там исследовали: пепел или прикус. Сигарета не принадлежала Божкову. В кармане его была начатая пачка «Опала».
— Но, может быть, ее выбросил один из тех, кто наткнулся на труп? — спросил Фомин.
— Может быть… А впрочем, не может. Окурок подсырел, утром была обильная роса. Значит, он пролежал ночь.
— А как же Божкова не нашли раньше? Ведь рядом дачный поселок.
— С просеки и с тропинки его не сразу можно было заметить. И сидел он, словно задремал. Если кто и увидел, мог подумать: отдыхает человек.
— Про мальчишек еще раз расскажите, — попросил Михайлов, — чтобы Сергей Евгеньевич был в курсе. Вам это дело дальше придется сообща раскручивать.
— Если идти от дачи Божкова к этой просеке, то справа есть полянка, ребята там устроили футбольное поле с одними воротами. Божков завернул на ту полянку, когда уходил в лес. Даже по мячу ударил. Ребята хорошо его запомнили. У него яркий спортивный костюм, и внешность его мне они очень точно описали. А еще двое мальчишек тогда же встретили в лесу дяденьку с маленькими рыжими усиками. Тот им прикурить не дал и спешил в ту же сторону, куда ушел Божков. Даже видели, что он побежал за ним.
— А еще какие-нибудь приметы они запомнили?
— Серый костюм, усики. Ну, рост пониже меня, и все.
— Маловато, — сказал Михайлов. — Костюм можно сменить, усики сбрить… Так что пока давайте займемся «Светом». А тут уже может быть цепочка Готье — Кисляк — Божков. И прежде всего надо разыскивать «племянника» Кисляка, может быть, он и есть тот «Пророк», который представляет «миссию». Теперь я хочу сделать вам замечание, Сергей Евгеньевич. Прослушал я еще раз пленку допроса Кисляка. И вот что обнаружил: увлекшись его прошлым и Поповым, которого, кстати, сегодня должны арестовать, вы сами увели его от «племянника». Не спросили, где именно Кисляк видел его с какой-то девушкой на Ленинском проспекте. Уточните, пожалуйста, еще раз этот вопрос. И попробуйте повозить по тем местам. Не исключено, что он найдет тот дом.
Фомин даже побледнел, выслушав этот упрек начальника.
— Сейчас же займусь, товарищ полковник. Это я точно дал маху.
— Время упущено. И этот «Пророк», настороженный арестом Кисляка, мог уже умышленно «потерять» девушку. И снова «съехать» в неизвестном направлении. Кстати, заметьте, он тоже отращивал усики…
В понедельник Юрьев встал чуть свет вместе с хозяйкой, уходящей на работу, и сразу направился звонить Кисляку. Но его уже не застал. Купил газеты и вернулся, твердо решив весь день отсидеться дома. Но в полдень ощутил голод и пошел обедать. Район этот был ему уже хорошо знаком, потому что поблизости жил Божков. У Моссовета по подземному туннелю вышел к ресторану «Русская кухня». В зале было прохладно и немноголюдно. Заказал окрошку и мясо в горшочке.
Наблюдая за компанией молодых людей, среди которых была девушка, чем-то похожая на Ольгу, стал вспоминать вчерашнюю поездку за город. Свежий ветер и теплое солнце. И веселый смех Ольги. И ее печальные глаза, когда она рассказывала о своей неудачной судьбе, о бывшем муже. А ему казалось, что с ней бы мог идти легко и просто, слушал ее голос, радуясь ее непосредственности и доверчивости.
После обеда бродил по улице Горького, на улице Чехова долго стоял у старой, чистенькой, недавно отреставрированной церкви. В голубое небо упирались купола. Церковь не работала. Это был просто памятник прошлого. А люди шли в кинотеатр, построенный уже теперь. Но ведь православная религия когда-то была могучей властью над душами в этой стране, стране его предков. Даже цари и те трепетали перед главами церкви. Но вот она утратила свою власть под силой новых идей. Дети здесь знали, кто такие Маркс и Энгельс, но вряд ли сумели бы объяснить, что такое Иисус Христос.