Никто из английских романтиков - ни Байрон, ни Шелли, ни Скотт,
ни Мур - не умел так, по-шекспировски, весомо, сочно, ярко живописать
природу или человеческие чувства, как это сделал Китc в своем сонете
"Девонширской девушке" или в оде "Осень".
Увлечение Китса Шекспиром безгранично:
...он видит в Шекспире учителя и вдохновителя; он счастлив, когда
находит в своем новом жилище старинный портрет драматурга; он изучает
произведения Шекспира с такой тщательностью, что обилие его пометок и
замечаний на полях стало предметом специального исследования; он
посвящает автору "Короля Лира" стихи; он рисует облик поэта, придавая
ему черты, приписываемые романтической критикой только Шекспиру; он
соглашается с Хэзлитом в том, что, кроме Шекспира, нам никого не
нужно.
Чувствуя свою близость к Шекспиру, Китс писал, что поэт должен держать свой ум "открытым" для всех мыслей - для восприятия внешних впечатлений и образов.
...у великого поэта чувство красоты побеждает все иные
соображения, или, вернее, уничтожает какие бы то ни было соображения.
Характеризуя Поэта, Ките рисует, в сущности, художественный образ Великого Барда:
Характер поэта (то есть такой характер, который присущ мне, если
мне вообще присущ какой бы то ни было характер...) лишен всякой
определенности. Поэт не имеет особенного "я", он все и ничто. У него
нет характера. Он наслаждается светом и тенью, он приходит в упоение
от дурного и прекрасного, высокого и низкого, богатого и бедного,
ничтожного и возвышенного. Он с одинаковым удовольствием создает Яго и
Имогену. То, что оскорбляет добродетельного философа, восхищает
поэта-хамелеона. Его тяга к темным сторонам жизни приносит не больше
вреда, чем пристрастие к светлым сторонам; и то и другое не выходит за
пределы умосозерцания. Поэт - самое непоэтичное существо на свете. У
него нет постоянного облика, но он все время стремится его обрести - и
вселяется в кого-то другого. Солнце, луна, море, мужчины, женщины
существа импульсивные, а потому поэтичные; они обладают неизменными
признаками - у поэта их нет, как нет у него постоянного облика: он,
безусловно, самое непоэтическое из творений Господа.
"Нет характера" у Шекспира - означает: мощь творческого воображения, абсолютная способность перевоплощения, возможность чувствовать себя то Гамлетом, то Тимоном Афинским, то Кориоланом, то Ричардом III, быть человеком любого склада.
Блейк, Вордсворт, Колридж, Саути, Скотт ценили в Шекспире накал страсти, мощь фантазии, многомерность и полнокровность жизни, синтез комического и трагического начал. Поэтическое воображение было для них чудодейственной движущей силой поэзии, энергией жизни.
Основные панегирические работы Колриджа о Шекспире были написаны после поездки в Германию, и на них явно сказалось влияние Шлегелей, самим Колриджем отрицаемое. Так или иначе совпадение точек зрения удивительное. Как и братья Шлегель, Колридж подчеркивал интуитивную глубину Шекспира, его философское начало и пророческий дар. Колридж отождествил свои романтические взгляды на искусство с преклонением перед Шекспиром, положив начало традиции его возвышения, продолженной Вордсвортом, Шефтсбери, Лэмом, Хэзлитом и другими. Для него Шекспир - новый Вергилий, ведущий искусство по кругам человеческого ада. В "Лекциях о Шекспире и Мильтоне" Колридж отверг деление на высокий и низкий стиль Шекспира, а также обвинения его в дурном вкусе и вульгарности. Уделив много места стилю Шекспира, он выяснил ценность сложной метафорики, осуждавшейся рационалистами за вычурность и нелогичность. Были усилены религиозное и философское начала Великого Вила.
Колридж считал, что до Шекспира театр находился в младенческом состоянии. Шекспир реформировал и реорганизовал его. Эпоха "требовала создания гротескных характеров так же властно, как древнегреческая действительность - хора в античной трагедии".
...еще до того, как Шекспир приступил к созданию драматических
произведений, он доказал, что обладает подлинно глубоким, энергичным и
философским складом ума, без которого из него мог бы получиться весьма
незаурядный лирик, но никогда - великий драматический поэт.
Уже в ранних поэмах Шекспир обрел полноту поэтического дыхания, создав "бесконечную цепь вечно меняющихся образов, живых и подлинных в своей мимолетности, величайшим усилием живописно воссозданных в слове, насколько оно способно их воссоздать...
Квинтэссенцией этого виртуозного владения поэтическим словом
стала для Колриджа великая иллюзия, порождаемая шекспировским текстом,
когда, "кажется, вам ничего не сказали, но вы увидели и услышали все".
Феномен Шекспира, считал Колридж, в полном слиянии поэтического и драматического начал. Поэзия рождается "в горниле того же творческого акта, который дает жизнь драматическому переживанию, ибо она есть неотъемлемая часть драматического произведения". Колридж считал, что Шекспир - прежде всего поэт, и лишь затем драматург.
Отличительные черты лирического поэта Колридж видел в "глубоком
чувстве и тонком переживании прекрасного, явленных глазу в комбинациях
форм, а уху - в сладкогласных и достойных мелодиях". При этом Шекспир
как лирический поэт отличался, с его точки зрения, страстной любовью к
при - роде и всему естественному, обладал фантазией, которая соединяла
несхожие образы, с легкостью определяя моменты их сложного подобия.
Более того, раннее творчество Шекспира уже было отмечено печатью
подлинного воображения, сила которого заключается в способности,
"видоизменяя образ или чувство, переплавлять многое в единое".
Соединяя "множество обстоятельств в едином моменте мысли", Шекспир, по
мнению Колриджа, приблизился к воссозданию человеческой мысли и
чувства в их предельной полноте ("ultimate end"), иными словами - в
той органичности проявления, когда они суть единство ("unity").
Отмечая диалектическую природу творческого процесса, Колридж
признавал, что обратной стороной является растворение неповторимой
личности автора в его творениях, явление, в котором Шекспир проявил
себя как гениальный писатель. Более многого другого в творчестве
Шекспира Колриджа восхищало "автобиографическое" отсутствие автора в
его произведениях, что не позволяло отождествить ни одного образа,
жеста или переживания его героев с их создателем. Растворение
единственного, неповторимого шекспировского "я" в сонме характеров,
порожденных его воображением, являло своего рода другой абсолют
органичности подлинно творческого акта. "Уже в своих первых
произведениях Шекспир спроецировал себя вовне своего собственного
бытия и, пережив сам, заставил пережить других явления, никоим образом
с ним самим не связанные, как только силой размышления и той высокой
способностью, властью которой великий ум становится предметом своего
собственного созерцания". Колридж видел основу этого в том, что
Шекспир, "воспроизводя события медленно и неспешно, из множества
вещей, которые в обычном исполнении явились бы в своей
множественности, порождал единое целое ("Oneness"), подобно тому как
природа... предстает перед человеком в своей бесконечности".
Для Блейка влияние двух величайших гениев Британии было сравнимо лишь с влиянием Библии:
Мильтон меня возлюбил в детстве и лик свой открыл мне
Но Шекспир в более зрелые годы длань мне свою протянул.
Действительно, в юности Блейк читал Библию, Мильтона, Беньяна, Сведенборга и лишь после 25-ти обратился к Шекспиру, следы которого обнаруживаются в "Поэтических набросках" и готической балладе "Fair Elenor". Идя по стопам Шекспира, Блейк начал с драматических фрагментов "Короля Эдуарда III" и "Короля Эдуарда IV". Для него это была не история XIV века, а жгучая современность никогда не кончающейся Столетней войны, вечный канун битвы при Креси. Честолюбивый, черствый и тираничный король Эдуард - ложный символ благочестия и свободы; религия и философия - пособники властолюбивого венценосца; к небесам возносятся "смиренные" мольбы о победе; окружающие поют осанну монарху.
"Хроники" Блейка суше и статичнее шекспировских, персонажи эскизны, тем не менее параллели очевидны и обильны: Черный принц - Готспер, Кларенс принц Гарри, лорд Чандос - Уорик, "делатель королей". Налицо перекличка с "Ричардом II", "Генрихом IV" и "Генрихом V". Тот же философский подтекст исторических экскурсов, та же обращенность в нынешнее время, тот же кризис просветительских идей...
Классицизм воспринимался Блейком как "ньютоновская спячка". Расчету и рассудку Александра Попа Блейк противопоставлял энтузиазм, воображение и энергию ("вечный восторг") - качества, которыми в избыточной степени наделен Шекспир.
"Эдуард III" потребовался Блейку для той же цели, для какой исторические хроники понадобились Шекспиру - для суда над настоящим.
Песня менестрелей "о подвигах отцов наших" рисует кровопролитие,
учиненное захватчиками - бриттами, гибель великанов - аборигенов
Альбиона. В пророчестве Брута о "славном будущем" его потомков
возникает образ "империи на море", процветающей в беспрерывных войнах
и грабежах. Две воинские песни ввел Блейк в сцены: одна поется для
короля и полна внутреннего сарказма, вторая - должна вдохновить
рядовых англичан, обязанных гибнуть в войнах за "божье дело", во славу
королей, на пользу коммерции.
Блейк синтезировал Мильтона и Шекспира, лирический трагизм и обличительный пафос. В "Пророческих" книгах один не вытесняет, но усиливает другого.
Шекспир вдохновлял не только Блейка-поэта, но и Блейка-художника. Хотя гравюры Блейка в пятитомном собрании сочинений Шекспира (1805) резко раскритикованы Антиякобинцем, они лаконичны и экспрессивны. Блейковский Шекспир - это могучий укротитель Пегаса, так Блейк полемизировал с укрощением "дикого Шекспира" Просвещением.