Но если удел мирового духа - хранить тайну до, а иногда и после
свершения дела, то назначение поэта - разбалтывать ее до срока или, в
крайнем случае, делать нас ее поверенными во время деяния.
Гете говорил, что шекспировские герои напоминают стеклянные часы, показывающие механизм, двигающий колесиками, так же ясно, как и время.
Шекспиру пришла мысль о "Гамлете", когда дух целого нежданно
явился ему, и, потрясенный, он вдруг прозрел все связи, характеры и
развязку, и это поистине был дар небес, ибо сам он непосредственного
влияния на это произведение не оказывал, хотя для возможности такого
apercu и необходимой предпосылкой его был дух, подобный Шекспирову.
Зато последующая разработка отдельных сцен и диалогов была уже
полностью в его власти.
Гете видел в Гамлете великую душу, возложившую на себя "великое деяние", оказавшееся, однако, ей не под силу. Гетевская трактовка Гамлета, повторенная в России Н. А. Полевым, укладывалась в формулу "слабость воли против долга". Полевой усилил эту мысль борьбой слабой человеческой воли с грозным неумолимым долгом: "это борьба Иакова с ангелом, и Гамлет должен изнемочь, сдавленный таким могучим борцом".
Олимпиец считал, что Потрясающий Копьем исключает всяческое пристрастие к своим персонажам, вследствие чего великой основой его творений служит правда и сама жизнь. Он так характеризовал Шекспира-художника, что почти отпадала необходимость разбираться в Шекспире-человеке.
Нельзя говорить о Шекспире, - все, что говоришь,
несостоятельно... Он слишком богат и слишком могуч.
Понимая величайшего англичанина как художник художника, величайший немец простил ему все огрехи, все ошибки, все просчеты.
Говорят, что он превосходно изображал римлян, я этого не нахожу
все они чистокровные англичане, но, конечно, они люди до мозга костей,
а таким под стать и римская тога. Если перенестись на эту точку
зрения, то его анахронизмы покажутся достойными всяческих похвал; ибо,
пожалуй, как раз погрешности против внешнего костюма и делают его
произведения столь живописными.
...от кисти живописца или от слова поэта мы не должны требовать
слишком мелочной точности; напротив, созерцая художественное
произведение, созданное смелым и свободным полетом духа, мы должны по
возможности проникнуться тем же самым смелым настроением, чтобы им
наслаждаться.
Ницше - не просто апологет и последователь Шекспира, но сам шекспировский тип-сверхчеловек, обреченный на страдание, избранник трагического удела, переработавший безысходность в героический энтузиазм, а разорванность и уродства мира - в экстаз. Провозвестник фельетонической эпохи измельчания, он скорбит о героических временах "Божественной Комедии" и готики, Шекспира, Моцарта и Баха, кватроченто и барокко. Ницше восхищается творениями Леонардо, Рафаэля и Микеланджело, его содрогает Шекспир, которому он многократно уподобляет Бетховена. "Кориолан" Шекспира - без пяти минут сверхчеловек Ницше, великий герой, ослепленный иллюзией своей непогрешимости и незаменимости.
Кроме прямого влияния Шекспира на американскую культуру, никогда не терявшую интереса к драматургии Лебедя Эйвона, под его иррадиацией постоянно находились почти все крупные писатели Нового Света, всегда считавшие его "своим" и современным. Эмерсон ценил в Шекспире мыслителя и усматривал в его драматургии лишь средство воплощения философских идей. Гениальность Шекспира - это гениальность проникновения в философию жизни и человека, умение безошибочно распознать истину. Творчество Шекспира Эмерсон называл книгой жизни.
Он написал слова для всей современной музыки - текст нашей
современной жизни, наших нравов; он начертал человека Англии и Европы,
прародителя человека в Америке; он начертал человека и описал день, и
что в этот день было сделано; он читал сердца мужчин и женщин, их
честность, их тайные мысли, их уловки; хитрость невинности в пути,
которыми добродетель и порок соскальзывают в свою противоположность;
он умел тонко отличать свободу от судьбы; он знал законы подавления,
которые образуют полицию природы; и вся сладость и весь ужас
человеческого жребия охватывались его сознанием столь же истинно и
столь же мягко, как картина природы могла охватываться его зрением.
Эмерсон считал, что век не понял и не оценил Шекспира. Человечество постигало себя через Шекспира, не отдавая себе в том отчета. Лишь через сто лет после его смерти другие гении начали догадываться о масштабе "явления Шекспир".
Только в девятнадцатом столетии, чей спекулятивный дух является
своего рода живым Гамлетом, трагедия о Гамлете могла наконец найти
читателей, способных ее оценить.
Эмерсон выделил Шекспира из ряда величайших художников - Сервантеса, Мильтона, Тассо - как обладавшего непостижимой мудростью, тогда как остальные"мудры постижимо". Эта непостижимость - в вечной современности, в "вечных проблемах", никогда не утрачивающих остроты, в открытости в вечность.
Мелвила привлекали шекспировские "вспышки интуитивно постигнутой истины", молниеносные епифании великого поэта. Шекспир "внушает читателю вещи, представляющиеся нам столь ужасающе истинными, что для нормального доброго человека, находящегося в здравом уме, было бы чистым безумием произнести их или хотя бы намекнуть на них". "В шекспировской могиле лежит бесконечно больше того, что он когда-либо написал". Как и Эмерсон, Мелвил находил в Шекспире абсолютную свободу - ликвидацию "смирительной рубашки, которую все люди надевали на свою душу в елизаветинские времена". Как писал Матиссен, мелвиловское ощущение жизни было глубоко возбуждено Шекспиром: в шекспировском "Тимоне" он видел отражение собственного разочарования в предательском мире.
Для Мелвила Шекспир был не драматургом и даже не поэтом, но открывателем истин, и шекспировское в Мелвиле - стремление постичь универсальную идею жизни. Главный герой "Моби Дика" - все та же мысль. Монолог Ахава перед головой кита - парафраза знаменитого монолога Гамлета. Язык "Моби Дика" тоже намеренно шекспировский, изобилующий архаизмами. Речь Шекспира гипнотизировала Мелвила, и он к месту и не к месту бессознательно воспроизводил елизаветинскую фразеологию. Но главное очарование Мелвила в его стремлении постичь человеческую сложность и глубину, стремлении овладеть шекспировской техникой построения характера. В этом смысле Шекспир является как бы "соучастником" в замысле "Моби Дика".
Чтение Шекспира не только помогало Мелвилу в воплощении его
замысла, но нередко открывало новые возможности в осмыслении
действительности.
ХХ-Й ВЕК
Модернизм Шекспира - благодатная почва для вечного обновления. ХХ-й век изобилует примерами "пересадки" Гамлета, Полония, Лаэрта, Лира, Ричарда III на почву эпохи "заката культуры" и "кризиса духа". У Поля Валери на кладбище мировой культуры Гамлет, перебирая черепа гениев прошлого, размышляет о "жизни и смерти истин" и исчерпании дерзновении. Кроме шпенглеровского - еще один век "заката": Полоний состоит на службе в редакции "большой газеты", Лаэрт занят чем-то в авиации, Розенкранц делает что-то под русской фамилией. Смута времен уступила ясности: на месте столь долгожданного разумно устроенного общества - "совершенный и законченный муравейник".
Шекспир столь злободневен, что, когда Гамлет выходит на сцену с книгой в руках, вполне можно допустить, что книгу эту могли написать Франсуаза Саган или Голдинг... Модернизм Шекспира в том, что Гамлет может быть в равной мере героем Сартра, Камю или Мальро, даже - Сэмюэла Беккета. Последнее - не моя находка, мир Шекспира очень даже напоминает мир ожидания Годо: и там, и здесь, как писала "Фигаро литерэр", "потрясение всех основ мироздания, всех добродетелей и всякой справедливости, универсальная насмешка, снижение человека до уровня нагого, больного, в гнойных нарывах тела, валяющегося в грязи, в дерьме".
Жестокость хроник, скепсис Гамлета, печаль Просперо, апокалиптические настроения последних пьес, символизм Шекспира - все сближало Страстного Пилигрима с идеями и изобразительными средствами драм абсурда. Одиночество героев Беккета на пустой сцене, распад связей у Жака Ануя, театр жестокости Арто, всеиздевка Пинтера, Адамова и Жене - все это отголоски Шекспира в эпоху Освенцима и ГУЛАГа. Самое любопытное, что сам Шекспир оказался вполне приспособленным для таких постановок Жана Вилларда, вполне созвучных настроениям фарсов Ионеско.
Самую замечательную пьесу Беккета "В ожидании Годо" нередко сравнивают с Гамлетом. Модернисты принимают Шекспира как собрата, как отца, как современника. Шекспир потому вечно актуален, что своим модернизмом упредил время, провидел человека будущего.
Шекспир по сей день не сходит со сцен мира именно потому, что сохранил и злободневность, и силу, и провиденциальную мощь. Отразив вечную компоненту человеческого, он не может устареть. Все черты, которые Хаузер приписывал маньеризму Шекспира, в первую очередь вечно кризисное духовное состояние, есть характерные признаки модернизма.
Он всегда смешивает индивидуальные и условные характеристики,
сложные с простыми, наиболее утонченные с примитивными и грубыми...
отсутствие единообразия и последовательности в изображении характеров,
немотивированные изменения и противоречия в развитии их,
самохарактеристики и самообъяснения в монологах и репликах в сторону,
отсутствие перспективы в утверждениях относительно себя и своих
противников, их комментарии, которые всегда надо понимать буквально,
большое количество высказываний, не связанных с характером говорящего,
небрежность поэта, забывающего подчас, кто произносит речь - не то
Глостер, не то Лир или вообще Тимон, а не Лир, - часто вкладывающего в
уста персонажей строки, имеющие чисто лирическую, музыкальную функцию,