— Ма-а-ать честная, — шепнул Амосу в ответ Малый По Кличке Олух. — Ты уж не серчай, как по мне, пускай себе любятся, с нас-то не убудет.
— Они никому не мешают, — тихо сказала Наоми. — Кто знает, сколько нам осталось? Неужто нельзя и ложки меда от этой бочки с дегтем урвать?
Но большая часть тех, к кому Амос обращался, лишь молча переглядывались. И на лицах их постепенно проступало выражение, которое до сих пор Амосу доводилось видеть только у тубабов. Казалось, первое лицо занялось, словно факел, и по очереди подпалило все остальные. Амос ожидал столкнуться с сопротивлением, но внезапно со страхом понял, что его собственный народ во многом очень схож с тубабами. До сих пор никому из тех, с кем он беседовал, и в голову не приходило, что он может быть в чем-то лучше других, иметь привилегии или собственное мнение. Пол временами выделял тех, кто быстрее и ловчее собирал хлопок, но в награду они получали лишь больше работы. Иногда проявлял снисходительность к тем, чья кожа благодаря его собственному вмешательству была светлее, чем у других, но обычно это дорого им обходилось. Теперь же благодаря Амосу эти люди поверили, что и для них однажды наступит светлое завтра — лишь потому, что изгоями будут не они.
Приходили к Амосу по двое, и он переманивал их одного за другим. Вскоре Исайю и Самуэля начали избегать. Народ готов был ходить к полю длинной дорогой, по высокой траве и мимо надсмотрщиков, лишь бы не пересекаться с ними. Инструменты больше не возвращали им в руки, а оставляли на земле возле хлева. Купались выше по берегу реки. Не оставляли им места у костра. Отводили глаза и морщились, когда Исайя и Самуэль осмеливались выказать нечто, хоть отдаленно напоминающее привязанность.
А однажды на реке Амос увидел, как на Самуэля напал Большой Хозия. Сказал, тот, мол, на него пялился. Хозии, одному из немногих на плантации, не приходилось сомневаться, что он сможет справиться с Самуэлем. Раньше он частенько звал его побороться в траве, помериться силами. Вот и осмелился двинуть ему в челюсть — прямо при всех. Самуэль за такое едва не разбил ему голову о прибрежные камни. Хорошо, Исайя успел удержать его, а Амос и остальные пока помогли Большому Хозии подняться. Тот сказал, мол, Самуэль так посмотрел на него, что он голым себя почувствовал. Можно подумать, другие одетыми купались. Но Хозия не стерпел, бросился на него. Амос велел ему успокоиться, сказал, что никто его не винит, что каждый мужик на его месте поступил бы так же. А все сделали вид, будто не заметили, как отвердела и налилась плоть у Хозии промеж ног.
Сегодня, в воскресенье, Амос одиноко брел сквозь высокую траву на расположенную за хлопковым полем поляну. Еще издали заметил, как освещают ее солнечные лучи, обливая все вокруг бледным золотом. Но и тишина тоже придавала всему вокруг своеобразный оттенок. У Амоса не хватало слов, чтобы его описать. Пожалуй, менее внимательный человек мог бы назвать его синим, но нет, это точно был не тот цвет. Оставалось только примириться с тем, что у него нет ответов на все вопросы. «Усмири себя, Амос. Стань смиренным».
Выйдя на поляну, он сел на камень, скрестил ноги, сложил ладони вместе и начал молиться. А закончив, широко раскрыл глаза, потому что услышал шепот. Сжав губы, он прижал руку ко рту. И хотел ответить: «Нет», но шепот тихонько произнес: «Да».
Из-за деревьев показались первые прихожане. Амос выпрямился. К нему шла Тетушка Би с хныкающим Соломоном на руках.
— Доброе утро, мэм. Доброе утро! — приветствовал он ее.
И посмотрел на Соломона. Попытался улыбнуться, но глаза у него оставались грустными.
Чшш!
Бытие
Не здесь мы начинаемся, но с этого места начнем. Чтобы вы узнали нас. А мы — вас. Но прежде всего, чтобы вы узнали самих себя.
У нас есть имена, но произносите вы их теперь так же косноязычно, как и ваши пленители. Мы вас не обвиняем. Поверьте, нам известно, какую роль сыграли в случившемся мы сами, пускай лишь тем, что, ни о чем не догадываясь, восхищались доселе неизвестными нам вещами. Простите нас. Расплатиться за это мы можем, только передав вам эту историю вместе с нашей кровью.
В крови заключена память. Но памяти недостаточно.
Вы — наш сосуд. Вот почему вам никак нельзя сдаться и уснуть. Кто, кроме вас, сможет поведать о том, что случилось?
Вам никогда не быть сиротами. Вы слышите? Само ночное небо породило вас, укутало и нарекло своими детьми. Первенцами. Прекраснейшими. Умнейшими. Самыми любимыми.
Не презирайте свою черную кожу, ибо это в ней заключены древние чары, благодаря которым мы перестали ползать на брюхе и встали на ноги. Из нечленораздельных воплей мы смогли вырастить речь, математику и разнообразные премудрости, и земля, восхитившись, дала нам свою поддержку. Но не будьте спесивы.
Спесь унижает вас, сбрасывает вниз с вершины горы, где вы вкусили материнское молоко. Это она швырнула вас в бездну, в которой вы сейчас находитесь. В яму, где все мы отделены друг от друга, а радость мешается с непристойностью.
Объединитесь — и вы обретете силу. Поднимайтесь из глубин океана и становитесь в круг. Беритесь за руки — те самые, что сшили космос, ставший затем началом всего. Подобному торжеству все будут рады. А если оно вам покажется забавным, не беда. Нам нравится слышать, как вы смеетесь.
Вы должны знать, что там, откуда вы родом, детей растили отцы, а охотились матери. Усадив вас на плечи, они пускались в пляс, потрясая огромными копьями и празднуя победу. Вы все еще танцуете. Мы видели. По-прежнему танцуете, потому что это часть того, кто вы есть.
Рука разжимается. Она разожмется в свое время. Знаем, вам кажется, что ждать слишком долго. Но вы должны быть терпеливы. Мы не осудим вас строго, если вы сдадитесь, уступив боли. Нельзя требовать невозможного, тем более от вас, оторванных от родной земли. Но, когда вас одолевают сомнения, обращайтесь к памяти (пускай ее и недостаточно). Прямых линий нет. Бытие есть круг, и строится оно на вечном возвращении к самому себе. Не для того чтобы вас укачало, но для того чтобы в следующий раз вы смогли все сделать правильно.
Мы знаем, что у вас есть вопросы. Кто мы? Отчего шепчем? Почему обитаем в темноте и навещаем вас только во снах? Ответы вы скоро получите. Это обещаем вам мы, семеро.
Объединяйтесь, дети. Объединяйтесь.
Первая книга Царств
В тот день, когда из зарослей вышли демоны, довольная царь Акуза отдыхала в своей царской хижине, стоявшей в самом сердце Косонго. Двое из шести ее жен — Кетва и Нбинга — принесли ужин: горшки с ямсом, тушеную рыбу и столько пальмового вина, что царь пришла в доброе расположение духа.
Кетва, ее вторая и любимая жена, был особенно искусен в кулинарии.
— Кто готовил ужин? Кетва? — спросила царь.
Ответ она знала и так, но ей нравилось видеть, как губы Кетвы трогает нежная застенчивая улыбка.
— Да, мой царь. Как всегда, — ответила Нбинга.
— Не всегда, — поправил Кетва. — Если рыба воняет дымом, а внутри сырая, значит, готовил не я.
Царь рассмеялась, омывая руки полынной водой.
— И пир для церемонии ты поможешь приготовить? Осталась всего неделя, помнишь?
— Конечно, — заверил Кетва. — Козии — мой любимый племянник. Но его мать готовит даже лучше меня. Я у нее учился.
— Уверена, от помощи она не откажется, — сказала царь.
Откинувшись на мягкие красные, оранжевые, желтые и зеленые покрывала, она взглянула на Кетву.
— Не хочешь выпить со мной пальмового вина?
Кетва, как завороженный, разглядывал ее кожу цвета полночного неба, ясные яркие глаза, шелковистые груди, на которых лежало ожерелье. Царь потянулась за чашей, и ему во всем великолепии предстала ее гладковыбритая, крупная — признак острого ума — голова, расписанная синей краской и украшенная алыми яхонтами. Истинно царская голова, наделенная разумом воина.
— А другие не станут ревновать? — спросил Кетва, разливая вино по чашам.
— С чего бы? Они тоже к нам присоединятся, — с улыбкой ответила царь.
— Но кто же последит за детьми, если я останусь с тобой? — напомнил он.
— Ты один из многих.
Однако стоило царю поднести чашу к губам, как в хижину вбежал юный Решкве и, задыхаясь, упал на колени перед расставленными на полу кушаньями.
— Как ты осмелился войти без стука? — набросился на него Кетва.
Решкве уткнулся лбом в землю.
— Смилуйтесь, — отдуваясь, выговорил он. — Смилуйтесь, царь Акуза! Умоляю, пойдемте со мной! Это кошмар! Словно страшный сон наяву.
Что же такое страшное могло нагрянуть в деревню? От моря ее отделяла широкая саванна, где жили львы и гиены, а реки кишели бегемотами и крокодилами. До поселения ближайших соседей, Гуссу, было несколько дней пути. К тому же являлись они всегда с дарами и нисколько не были похожи на страшный сон. «Может, их прокляли?» — подумала было царь Акуза. Но тут же вспомнила, что и против этого они приняли все возможные меры: народ в деревне бил в барабаны регулярно, а порой так громко, что пугались даже птицы на деревьях, прародителей они почитали и всегда оставляли им самые спелые из собранных бананов. С чего бы предкам разгневаться и наслать на них мор? Наоборот, они должны радоваться, глядя, как процветает деревня, пять поколений жителей которой хранили их черты. А скоро у них появятся первые со времен войны стражи врат.
Перегнувшись через покрывала, царь взяла копье и щит, на котором был вырезан ее фамильный герб — подобный молнии воин с победно вскинутым вверх оружием.
— Призвать ли мне стражу, мой царь? — спросила Нбинга.
— Пускай нагонят меня на пути к воротам.
В мгновение ока царь Акуза выскочила из хижины. Вздымая за собой шлейф красной пыли, пронеслась мимо деревенских домов. Земля совсем высохла, до сезона дождей оставалось еще по крайней мере два месяца. Солнце только начало опускаться за верхушки деревьев. Впереди царя стремительно бежала ее длинная тень. Вскоре ее догнал топот ног спешившей к ней стражи. Воины налетели, как буря, и вот уже бежали бок о бок с царем. Вместе они выбежали на деревенскую площадь и остановились как вкопанные.