— Не-е.
— Пфф. А то ж с него станется послать тебя в хлев, чтоб смуту посеять.
— Не сеяла я ничего, Сара. И Амос никуда меня не посылал.
— А кто посылал?
Пуа закатила глаза.
— Знаешь, живи-ка ты своей жизнью, а к этим ребятам не лезь.
— Самуэль мой друг, — бросила Пуа, раздраженно сдвинув брови.
— У тебя от всех друзей мурашки по загривку бегут, вот как сейчас?
— Это от жары.
— Брось, девка, не морочь мне голову.
Сара всегда говорила правду, какой бы горькой и колючей она ни была, и вынести это порой бывало нелегко. Она не сглаживала острые углы, не шлифовала слова, и те больно ранили. Однако из каждого укола вытекала лишь крохотная капелька крови. Можно и перетерпеть. К тому же в капельках этих Пуа видела ответы, с которыми даже Сара не готова была столкнуться. Многие их и знать не хотели, но только не Пуа. Она-то понимала, что сила твоя измеряется в том, сколько правды ты можешь вынести. Пускай все остальные на плантации спали, лично она собиралась бодрствовать, как бы больно это ни было.
— И?
— И ничего. Просто оставь их в покое, — вздохнула Сара.
Озноб прошел. Пуа надеялась, что Сара заметит это и успокоится. Поймет, что она сказала достаточно и гостья ее услышала. Мелкие уколы легко перенести. Проще пережить боль рядом с сестрами, чем когда к ней добавится целый пуд мужских насмешек. После этого Сара заговорила не сразу.
— Неча нам тут о мужиках болтать. И без того они слишком много места занимают. Аж на саму себя не остается — ни размяться, ни полежать спокойно.
— И то верно, — согласилась Пуа, пускай только на словах.
— Говоришь, повыше косы тебе поднять?
— Да-а, мэм.
Сара осторожно наклонила голову Пуа вперед, обнажив загривок. Та прижала подбородок к груди.
— До чего ж у моей Мэри голова была чувствительная. Косички ей приходилось плести толстенные, а то она больше двух-трех не выдерживала. — Сара рассмеялась. — А ты вот ниче, терпеливая. Можно и потоньше да покрасивее сделать. Время-то терпит.
Пуа закрыла глаза и погрузилась в мысли.
Да уж, время терпит.
Бледное солнце низко стояло над горизонтом, когда Пуа решила заскочить к Самуэлю. Народ высыпал на пороги хижин, стремясь урвать последние капли утекавшего сквозь пальцы выходного. Даже дети, которым чуть раньше покоя не было, притихли и сели подле родителей оплакать его уход.
Пуа сошла с тропинки и побежала сквозь густую траву. Здесь подошвам ступать было мягче и прохладнее. А ей уж очень хотелось себя побаловать.
Когда она поравнялась с хлевом, небо из розового уже окрасилось в цвет индиго, а кожа ее заблестела от пота, что только подчеркивало ее красоту. Пуа не терпелось показать Самуэлю, как Сара ее заплела.
Дверь хлева была приоткрыта, изнутри лился тусклый свет. Заходить без предупреждения не хотелось, и Пуа окликнула Самуэля — пропела его имя так протяжно, как больше никто не умел.
— Я тут, — отозвался Самуэль.
Обернувшись, она увидела их. И тут же раскрыла рот — ровно настолько, чтобы язык смог выскользнуть и смочить губы. Но, сколько бы она этого ни делала, они тут же пересыхали снова.
Са-а-му-у-э-эль, скрестив ноги, сидел на земле, за его спиной — на скирде сена — разместился заплетавший ему косички Исайя.
— Привет, Пуа, — улыбнулся Самуэль. — Я последовал твоему совету. Гляди-ка. Мне! Заплетают косички! Не чудо ли? Ой, Зай! Не дергай так!
— Привет, Пуа, — поздоровался Исайя.
На земле возле них стояло ведро. Пуа подошла, зачерпнула воду ковшом и жадно отпила. А потом тоже села на землю.
— Славные у тебя косички, — сказал Самуэль, и Исайя согласно кивнул.
Пуа ошеломленно смотрела на них.
— Чего ты? — спросил Самуэль.
Она не ответила. Все пыталась так наклонить голову, чтобы открылось Воображаемое. Но оно лишь вспыхивало на мгновение и тут же пропадало. Там тоже стемнело, и светлячки уже начали свое ночное представление. Пуа разглядела за крохотными огоньками два силуэта. Прильнув друг к другу, они сидели на берегу сверкающей реки. Из воды временами взмывали в воздух рыбы и тут же ныряли обратно. Потом они встали и направились туда, где мельтешили блестящие жучки. Мужчина, высокий и мускулистый, обнял пышногрудую женщину, и они закружились под едва слышную музыку. Колыбельная, догадалась Пуа. И тут же все светлячки вспыхнули разом, осветив пару. Это были Другая Пуа и Ее Самуэль. Улыбаясь, она заглянула ему в глаза, смотрела долго, и вдруг оно все же случилось! Ошибки быть не могло. Всегда накрепко запертая дверь внезапно отворилась. И наружу выскользнул слабый, словно от свечки, лучик света. «Как долго я тебя ждал» — вот что говорил этот свет.
Пуа попыталась ухватиться за ускользающее видение. Но как ни наклоняла голову, оно больше не возвращалось.
— Пуа? — окликнул ее Исайя.
По щеке скатилась слезинка.
— Пуа? — повторил за ним Самуэль.
Она обхватила себя руками, утешаясь собственным объятием. А подол платья тщательно подоткнула под подошвы.
Левит
— Больно уж ты на женщину смахиваешь, — сказал Самуэль, сгребая вилами разбросанное возле стойл сено.
Струйки пота стекали по его лицу, образуя лужицу в ямке между ключицами.
Исайя как раз собирался идти доить коров, но, услышав слова Самуэля, замер с ведрами в руках. Больше всего его поразил тон: не грубый, нет, скорее тон человека, который долго обдумывал мысль, позволял ей кружить в голове и во рту, а потом, устав держать ее под замком, наконец выпустил наружу и испытал облегчение. И все же Исайя обернулся к нему с улыбкой.
— Ишь ты, спасибо, — отозвался он и игриво подмигнул.
— Не думай, будто я тут с тобой любезничаю, — бросил Самуэль, продолжая сгребать сено. Стог вырос уже ему по пояс.
— Гляди-ка, не любезничаешь, а все одно сладко выходит, — хихикнул Исайя.
Самуэль цыкнул. Исайя, все еще держа в руках ведра, направился к нему. Металлические ручки повизгивали при каждом его шаге. Самуэль раздраженно передернул плечами.
— Чего это ты на меня взъелся? — спросил Исайя.
Самуэль застыл. Воткнул вилы в землю с такой силой, что те замерли вертикально. Посмотрел себе под ноги, а затем поднял глаза на Исайю.
— Не могу я путаться со слабаком.
— Это я, что ли, слабый, по-твоему?
— Ты понял, про что я.
— Не-е, сэр, где уж мне, — ответил Исайя, ставя ведра на землю рядом с вилами. — А только сдается, ты меня потому слабаком кличешь, что я для тебя на женщину смахиваю.
Самуэль лишь молча смотрел на него.
— Только я среди знакомых женщин слабеньких что-то не замечал.
— А тубабы думают, что они слабые.
— Тубабы нас всех за слабаков держат, — покачал головой Исайя. — Больно уж ты печешься о том, что они там думают.
— А как мне не печься? И тебе б не помешало! — Грудь Самуэля бурно вздымалась, казалось, он вот-вот выпустит на волю еще какое-то мучившее его соображение.
— Это с чего бы?
— Нельзя же, чтобы все были против нас, Зай! — выкрикнул Самуэль.
Никогда прежде Самуэль не разговаривал с Исайей в таком тоне. На лбу у него выступил пот, а на лице застыло страдальческое выражение, в котором сквозило раскаяние. Исайя набрал в грудь побольше воздуха и уставился в землю, отказываясь повышать голос в ответ.
— Нельзя всем желать, чтобы мы были тем, чего они хотят, — негромко ответил он.
Одной рукой Самуэль схватился за рукоять вил, другой утер лоб. Он уже жалел, что заговорил так открыто. Всегда считал, что мужчина должен все свои двери держать на замке. А то есть такие, которые как откроются, так обратно не захлопнешь. Он взглянул на Исайю, залюбовался необычным разрезом его глаз, широкими шелковистыми бровями и уже почти решился бросить этот разговор. Но лишь почти.
— А с твоим именем как быть?
Исайя нахмурился.
— Мое имя… — прошептал он. — Да как ты вообще…
Самуэль отер лоб обеими руками и, не зная, что делать с ними дальше, сжал кулаки. А затем пристально посмотрел на Исайю.
— Видал хоть раз, чтоб Большой Хозия против кого ополчался?
Исайя приоткрыл рот, но никакого ответа не вылетело.
— Я сызмальства его знаю. Сам видел, как он на меня налетел. И за что? — прорычал Самуэль.
— Верно, но…
— А ты что сделал? Нет бы подсобить, так стоял столбом.
— Дак это ж я тебя с него стащил!
— Вот именно, а надо было со мной на пару его отдубасить.
Снести такой упрек было нелегко. Исайя аж пригнулся, уперся руками в колени, чтоб не рухнуть на землю, и, не поднимая глаз, выдохнул.
— Угу. — Самуэль окинул его взглядом.
А все же Исайя не дал себе рухнуть под навьюченной на него ношей. Он выпрямился, шагнул к Самуэлю, заглянул тому в глаза и отвернулся, чтобы привести мысли в порядок. Самуэль же не собирался отступать и лишь сердито хрустел костяшками пальцев.
— Твоя правда. Прости, — признал Исайя и снова посмотрел на щурившегося Самуэля. — Надо было. Да только не хотелось, чтобы Амос решил, будто он теперь нами управлять может. И чтоб люди поверили, будто мы те, кем он нас кличет.
Самуэль облизнул пересохшие губы — сначала нижнюю, потом верхнюю — и ощутил вкус соли на языке. Снова — неуверенно и нетвердо — взявшись за рукоять вил, он произнес:
— Народ Амоса слушает. Сдается, и нам не мешало бы.
— Нет, — выпалил Исайя. — Может, я, как и ты, зелен еще. Но кое-чему выучиться успел уже, и одно знаю твердо: коль есть у человека кнут, однажды он пустит его в дело. И тогда всем, у кого кнута нет, несладко придется.
Самуэль выдернул из земли вилы.
— Дак у Амоса-то кнута нет! — возразил он и снова принялся яростно сгребать сено.
— Считай, есть, раз люди его слушают, — отозвался Исайя.
Самуэль замер. Вилы выпали у него из рук и с грохотом рухнули на землю. Так они с Исайей и стояли, не глядя друг на друга и шумно дыша. Пока наконец Самуэль не решился нарушить молчание:
— Мочи нет здесь оставаться.